Лесная сказка для детей и взрослых - Сергей Марксович Бичуцкий

И, если бы они продолжили слушать рассказы остальных ребят, то в голове слушателей образовалась бы настоящая каша. Одни события накладывались бы на другие, и не было никакой уверенности в том, что в их памяти останется хоть что-то, что пригодится им в дальнейшей жизни. Лекарство полезно только тогда, когда его принимают в разумных пределах. Именно поэтому отец Николай и отложил дальнейшие слушания на завтра, хотя видел откровенное разочарование тех, кто не успел рассказать свои сны. Витя Верховцев даже спросил у него:

– Батюшка! А что будет, если я до завтра забуду свой путешествие?

Детская хитрость была очевидна, но старец не подал вида, что разгадал её, и совершенно серьёзно ответил Вите:

– Этого вы не забудете до конца жизни! Не переживай, Витя! – сказал отец Николай и вышел из комнаты.

До того, как окончательно разойтись по палаткам, оставалось совсем немного времени, которое прошло в обсуждении услышанных снов. Мама Юля принимала непосредственное участие в этом обсуждении, иногда вмешивалась и поправляла тех, кто делал не совсем правильные выводы. Её очень радовало то, что равнодушие ещё не поразило детские сердца, так как равнодушие могло означать только одно – в душе человека отсутствует любовь. А что может быть страшней и печальней этого?

В монастыре мало что когда-нибудь меняется. Жизнь в монастыре всегда размеренна и понятна. Каждый из насельников монастыря знает, что и когда он должен делать. Отрицание своей воли и послушание духовному наставнику в монастыре – одни из главных принципов его существования. В постоянном труде и в служении Богу, в постоянной борьбе со своими страстями, монахи и находят тот душевный покой, которого ищут и к которому так стремятся все люди. В монастырской жизни не место любителям каких-то революционных изменений, считающих свободу человека высшим счастьем, не понимающим, что же на самом деле представляет из себя свобода. И, если монахи видят смысл своей жизни в любви к Богу и в любви к ближнему, то ревнители свободы видят его только в любви к самим себе, потому что истинно свободным может быть только тот человек, которому на всех и на всё наплевать. И не ведают эти ревнители, что первым, кто стал искать и требовать свободы, был дьявол. И не пугает их, оглохших и ослепших, та же участь, которая постигла их учителя.

Глава 8

Утро следующего дня ничем не отличалось от всей предыдущей монастырской повседневности. Те же молитвы, тот же завтрак, но теперь уже вокруг костра. Всё то же самое, если бы не состояние какого-то внутреннего возбуждения всех ребят от того, что они услышали вчера, и, особенно, от ожидания того, что им предстояло услышать сегодня.

После завтрака все расселись по своим местам, ожидая прихода старца, который не заставил себя долго ждать. Установилась тишина. Было слышно даже, как от лёгкого ветерка о чём-то шепчутся листья деревьев. Отец Николай посмотрел на ребят и с улыбкой произнёс:

– С кого мы сегодня начнём? С Вити? – спросил он. Витя, непривычно задумчивый и напряжённый, спрятавшийся за спинами ребят, вздрогнул от этого вопроса. Услышав своё имя, поднял голову и непонимающе посмотрел на старца. Затем, поняв, что речь идёт о нём, глубоко вздохнул и начал свой рассказ:

– Странно, но моё путешествие было как бы продолжением той песни, которую я пел в поезде по пути сюда. Я ехал по степи на коне и пел обо всём, что вижу. Я пел о ярком солнышке, о бескрайней степи, о своём замечательном коне, о друзьях и одноклассниках, о маме и папе. Я пел о том, как старался помочь всем, кто, по моему мнению, совершал ошибки. Я гордился тем, что своими подсказками помогал им исправить их ошибки. Пел о том, что они часто сердились на меня за это, но я не обращал на это внимания, так как считал, что надо наставлять тех, кто ошибается. Откуда я знал, что они поступают неправильно? Знал, да и всё тут! Я не знал куда и зачем еду, но это не беспокоило меня. Я ехал на своём коне и пел, и мне было хорошо. Спустя какое-то время мне надоело петь, и я стал думать о своём коне. Я вспомнил, что у коней может быть разный бег, и что наиболее красивым считается иноходь. Что это такое я не знал, но мне очень хотелось увидеть это. Я обратился к коню, которого назвал Ветерком, хотя он еле плёлся по бескрайней степи. Я спросил у него, знает ли он, что такое иноходь и умеет ли так бегать. Ветерок ответил мне человеческим голосом, что знает, но не видит никакой необходимости переходить на иноходь, так как ему и так хорошо. Я стал укорять его в том, что он думает только о себе и стал понуждать его перейти на иноходь, чтобы полюбоваться красотой его бега. Ветерок долго не соглашался, но я всё настаивал. Когда ему надоели мои упрёки, он всё-таки сдался, но при этом сказал, что мне надо будет слезть на землю, так как сидя на нём, я ничего не смогу увидеть. Возразить было нечего, и я слез. Ветерок сделал вокруг меня несколько кругов обычным шагом и затем перешёл на иноходь. Иноходь – это такой вид аллюра лошади, когда ноги передвигаются односторонне. Скорость его бега увеличивалась с каждым шагом. Это было действительно красиво. Я любовался его бегом до тех пор, пока не заметил, что по мере убыстрения бега у него начинают вырастать крылья. Я пытался остановить Ветерка, но он меня почему-то уже не слышал. Его крылья росли до тех пор, пока не стали огромными. Круг, по которому Ветерок бегал вокруг меня, так же становился всё больше и больше. В какой-то момент он расправил крылья и, взмахнув на прощанье хвостом, взмыл в воздух. Не прошло и минуты, как мой конь исчез в облаках, оставив меня одного посреди бескрайней степи. Я не знал, вернётся он или нет, потому что он ничего не сказал мне об этом. Я, конечно, был огорчён тем, что он улетел, но только по той причине, что лишился единственного своего собеседника. Что мне делать дальше и куда идти, я не знал. Я вообще не понимал, что делаю в этой степи, и как здесь оказался. Я хотел продолжить свой путь, но не представлял себе, откуда мы ехали и в какую сторону нужно идти, так как наблюдая за бегом Ветерка, кружился вместе с ним и совсем потерял ориентиры. Хотя какие ориентиры могут быть в степи? Куда ни глянь, всюду одно