Неровный край ночи - Оливия Хоукер

на землю – когда она падает, весь мир сжимается вокруг Антона, раздавливая его под весом страха и беспомощности – но она откатывается в колею, не причинив никакого вреда. Мальчики разворачиваются и бегут. Они поняли, что что-то сделали не так.

– Черт подери!

Он в жизни не ругался, но теперь проклятие само вырывается, он рычит эти два увесистых слова на все поле. Их звучание только подгоняет мальчишек; они мчат через пашню, как пара преследуемых зайцев. Антон кидается в погоню, делает все возможное, чтобы поймать их – удержать их в поле зрения – но даже обостренные страх и ярость не могут заставить его стареющее тело двигаться быстрее. Если ему когда-нибудь понадобилось бы напоминание, что он уже человек, приближающийся к среднему возрасту, то сейчас он его получил.

Тем не менее, он преследует мальчиков по картофельному полю, его долговязые ноги прямо-таки горят от вкладываемых усилий. Ал и Пол протискиваются через узкий просвет в изгороди и направляются в близлежащий подлесок. Антон следует за ними, рвет пальто и царапает руки. Чтобы попросить их замедлиться, остановиться и поговорить, у него уже не хватает дыхания, он может только бежать, отчаянно стремясь держать напуганных ребят в обозрении.

Лес смыкается над головой, темно-зеленый навес, наполненный шуршанием. Антон больше не видит мальчиков и не слышит их бег. Деревья растут слишком густо, в них слишком много мест, где маленькие юркие тела и молодые ноги могли бы укрыться. Он останавливается на небольшой опушке, переводя дыхание, и всматривается в чащу вокруг. Мальчики, должно быть, присели где-то на землю, иначе он слышал бы их шаги, прорывающиеся через кусты. Он, может, и стареет, но он еще не оглох. Затем он замечает небольшую тропинку, уходящую вправо, молодая поросль орешника поломана, ростки какого-то лестного цветка растоптаны торопливой ногой. Он берет след.

Тропа ведет от одной опушки к другой – и на этой он находит логово мальчишек, королевство детства, настолько великолепное, что невозможно не улыбнуться. Лесной ковер расчищен от всякого мусора, его центре расположилось выложенное обугленными камнями круглое костровище, – дело рук Ала, его скрупулезная подготовка, внимание к безопасности. Огромный ствол давно упавшего дерева обтесан и вычищен внутри, чтобы был полым, а сверху накрыт хвойными ветками; дверной проем – дыра с торчащими щепками – завешен темно-зеленым куском шерстяной ткани, как та, которую Элизабет использует в качестве штор. Рваные клочки разноцветной ткани и вырезанной из журналов рекламы, потускневшие от непогоды и пятнистые от росы, развешаны по длине бечевки, которая натянута в разных направлениях по всей опушке, как паутина. Антон задумывается с некоторым злорадством, замечала ли Элизабет, что с ее веревок для просушки белья исчезло столько прищепок.

– Я знаю, что вы здесь – в вашей крепости, – окликает он. – Выходите, мальчики. Я не злюсь. Уже не злюсь.

Внутри пня слышно конспиративное шарканье. Он ждет, терпеливый, но твердый. Через пару мгновений они появляются, глядя себе под ноги, пока выкарабкиваются из пня. Они останавливаются перед ним, понурив головы и возя носками ног по грязи, боясь встретиться с ним взглядом.

Все еще тяжело дыша, Антон садится на бревно возле костровой ямы. Его колено при этом издает хруст. Внутри каменного кольца земля покрыта золой и кусочками древесного угля.

– Идите сюда и сядьте возле меня. Нам надо поговорить.

– Ты злишься? – интересуется Пол, чуть подаваясь назад.

Нотка осторожности в его голосе говорит о том, что он готов тут же продолжить гонку, если Антон ответит «Да».

Но Ал одергивает брата:

– Он же уже сказал, что нет. Ты вообще никогда не слушаешь?

Тем не менее, глаза Ала чуть сощурены от стыда и беспокойства.

– Садитесь, мальчики. Я не укушу, обещаю.

Они садятся, уперев локти в поцарапанные коленки и все еще избегая смотреть на него.

– Вы знаете, что это была за вещь – та, которую вы перекидывали туда-сюда друг другу?

– Граната, – тут же отвечает Ал.

Он ошеломленно смотрит на мальчика. Если бы он не знал, то, пожалуй, Антон мог бы понять эту глупость и простить. Как этот мальчик – такой вдумчивый, такой осторожный – мог счесть разумным играть с гранатой?

– И ты не понимаешь, насколько она опасна? От тебя, Альберт, я ожидал большего благоразумия. Где вообще вы нашли эту штуку?

– Один мальчик из нашего класса нашел ее в поле своего деда, неподалеку от Штутгарта. Он принес ее оттуда и сказал нам, где ее спрятал.

– Мы только хотели поближе посмотреть, – говорит Пол.

– Твой друг привез ее из Штутгарта? Удивительно, что его не убило – и всю его семью тоже.

– Он показал ее отцу, и тот сказал, что она уже не работает. Обезврежена.

Антон не склонен доверять мнению какого-то старожила из Унтербойингена. Эти фермеры и простые рабочие – что они могут знать об оружии? Что до Антона, то он достаточно гранат повидал на своем веку, и больше ружей и бомб, чем он может вспомнить.

– Мне надо подумать, как наиболее безопасно избавиться от нее.

– Ты не можешь избавиться от нее! – восклицает Альберт, стиснув кулаки в знак протеста против такой несправедливости. – Мы всего лишь играли. Она не могла нам навредить.

– Нам никогда нельзя развлечься, – канючит Пол, уже готовый разреветься.

– Это вы называете развлечением, играть с опасным оружием? Весело вам будет, если вам оторвет руку или ногу?

– Нет, – уныло, в один голос отвечают мальчики.

Ал добавляет:

– Но это захватывающе – играть в солдат. Мы не хотели причинить вред. Мы просто хотели повеселиться.

В солдатской жизни нет ничего захватывающего. Он хотел бы рассказать им о худшей части этой жизни, об изнурительных, скучных часах, бесчисленных и пустых – о том, как опустошенность растрачивает весь твой запал и разрушает чувство справедливости, человечность. Еще хуже, чем часы скуки, только время, когда ты вынужден смотреть на страдания людей возле тебя – когда вынужден сам их провоцировать, если тебе не повезет. Но Антон достаточно мудр, чтобы не рассказывать об этом. Сыновья его не станут слушать; мальчишки никогда не слушают зловещие лекции старших, тех, кто лучше знает. Если он хочет доказать этим мальчикам, что есть другой, лучший способ жить, что-то, к чему стоит стремиться сильнее, чем к солдатской жизни, ему нужно действовать иначе.

– Признаю, – начинает он, – жизнь здесь, в деревне, может стать довольно скучной.

Теперь они поднимают на него глаза, все еще настороженные, но заинтригованные.

– По-вашему, какая лучшая часть солдатской жизни? Чему, как думаете их учат в вермахте?

– Бегать! – отзывается Пол. – И еще лазить