Биарриц-сюита - Бронислава Бродская

а потом пеленки, кашки, дачи и детский сад. Он долго не женился, а потом его женой стала женщина старше его, с ребенком. Собственных детей у него не было. Был ли он счастлив? Марина сомневалась: она была женщиной его жизни! Но она не хотела от него ребенка. Ее от этой мысли даже передернуло. Только этого не хватало!

Марина поймала себя на странном двойственном отношении к маленьким детям. Она хотела ребенка, всегда хотела. Но, с другой стороны, мог ли маленький кричащий, дрыгающий ногами, комок полностью завладеть ее вниманием? Как она бы хотела научить ребенка любить театр, водить его в галереи, учить языкам! Но были же еще мокрые пеленки, неприятное зрелище сочащегося из груди молока. Во всем этом было что-то животное, заслоняющее ее духовную, эстетическую составляющую. Других женщин это не пугало, а ее пугало. Незачем было себе врать.

С ранней юности к Марине приставали в транспорте. Это всегда были зрелые мужчины, иногда даже откровенно пожилые. Когда она рассказывала о своих злоключениях подругам, они смеялись над "ее дедушками". В Канаде в нее влюбился мальчишка-музыкант, но она его любить не могла, он был смешной и глупый. А потом, мальчишки с их дурью, неопытностью, горячностью и нетерпеливостью вообще ушли из ее жизни. "Мальчишек" она отрицала, как класс. В Швейцарии у нее было три привязанности: профессор английской литературы, режиссер и израильтянин из офиса. Профессор и режиссер, гораздо старше ее, были умны и талантливы. Оба принимали ее любовь, и даже в какой-то степени издевались: то притягивая, то прогоняя. Все повторялось. Наверное, так всегда бывает, когда один любит, а другой любовь принимает, воспринимая ее как свое право играть с другим человеком, испытывая от этой игры острое удовольствие, но быстро им пресыщаясь. Правда, теперь, в роли "жертвы" были не мальчишки, а, наоборот, сама Марина. Это она пресмыкалась, признавалась в невозможности жить без любимых "мучителей". Она была готова на любую при них роль, только бы не прогоняли, позволили быть рядом, давали возможность видеться, не вычеркивали из своей жизни. Израильтянин был женат, имел двоих детей. Роман с ним был короткий, мучительный, безнадежный. Вот про такую любовь надрывно пел когда-то Жак Брель: «Я буду тенью твоей собаки, только… не уходи… ne me quitte pas … »

Разумеется, Марина занималась с этими мужчинами любовью, в какой-то момент поняв, что иначе ничего не выйдет, ни с кем, что таковы правила отношений между мужчиной и женщиной. Она засыпала с ними в одной постели, ощущала на себе их руки, отвечала на их поцелуи, играла с ними в их любовные игры. Да, она знала, что "так надо", не покоряться обычной практике, было бы дикостью. Какое-то время, ей и самой казалось, что так и должно быть, что мужчины делают ее счастливой и спокойной. Но… это было не так. Она любила их суть, харизму, талант, независимую раскованность суждений, зрелую уверенность в себе, а вот… все остальное, для большинства притягательное и обязательное, ей было не так уж и надо. Марине казалось, что прикосновения, ласки, неистовые объятия, все эти прелюдии, иногда умелые, иногда не очень, имеющие своей целью ее возбудить, были ее вынужденной данью традиционности. Разве можно было сравнить беседы, споры, единение душ с всегда одинаковым оргазмом, который она, зачастую, симулировала, чтобы не огорчать любимого, который ради нее так старался. В постели все эти умные, рафинированные джентльмены духа, интеллектуалы, подавляющие Марину своей волей, моральным превосходством и силой, становились примитивными животными и ей это было неприятно: их властный ищущий рот, темные с сединой волосы на груди, учащенное дыхание, пот, тяжесть их тела, чавкающие звуки, от которых она не умела отвлечься… , а просто обреченно ждала, когда все кончится.

Марина подумала, что было бы странно, если бы ее избранники предложили ей "руку и сердце" по всей форме, с гордым дарением бриллиантового кольца в маленькой коробочке. Да, разве эта пошлая блестяшка что-нибудь значила? Марина саркастически улыбнулась. Она не хотела ни кольца, ни свадьбы, ни подвенечного платья, ни гостей, ни ужасных криков "горько". Да, и вообще: хотела ли она замуж? Иногда, ей казалось, что да, а иногда, она вынуждена была себе честно признаться, что "это" не для нее. Почему всегда ее избранниками были либо мужчины намного ее старше, либо чужие мужья? А может она подсознательно, как раз и выбирала тех, кто не может и не хочет на ней жениться? Она выбивалась из ранжира, к лучшему или к худшему. Марина была "другая", и сама от этого страдала. Банальность чужого семейного благополучия вызывала в ней зависть, но одновременно отвращала ее, и сделать с этим она ничего не могла.

Понятно, что в современном мире, можно было бы стать матерью без мужа. Ребенок был бы только ее, но… тяготы ухода за ним, неизбывная постоянная ответственность, которую будет не с кем разделись, казались ей непосильной ношей. Ей было страшно так изменить свою жизнь, сделать ошибку, причем ошибку уже неисправимую. У нее не хватало на это сил. Рядом не было никого, кто укрепил бы ее дух, а сама она не могла себя уговорить на такой подвиг.

Марина не шла на работу, потому что там сегодня было особо нечего делать, но была и еще одна причина. Придя в театр она бы не смогла противиться желанию зайти под каким-нибудь предлогом на репетицию оперы, над которой труппа сейчас работала. Там одну из главных теноровых партий пел знаменитый питерский певец. Марина была в него безнадежно влюблена. Чуть выше среднего роста, дородный, с черными гладкими волосами, этот мужчина ее привлекал своей спокойной, полной достоинства повадкой. Казах, он представлял собой чистый тип своей расы, северо монголоидный овал лица, раскосые пронзительные глаза, крепкие ровные зубы. Талант его был бесспорен, но он не боролся за право петь в том или ином спектакле, не суетился, ни с кем не ссорился, не говорил про других гадости. Он тоже был другой, совершенно чуждый столичной суете.

Марина не могла сдержаться, она призналась ему в своих чувствах. Она всегда так делала, четко зная, что все равно ничего не выйдет. Да, она и не ждала, что выйдет, не хотела, чтобы вышло, ей было достаточно любить самой. Он с достоинством поблагодарил ее, но дал ясно понять, что между ними ничего не может быть. Ну, кто бы сомневался? Марине, собственно, от него ничего не было нужно. Она украдкой за ним наблюдала на репетициях, поджидала при выходе из театра,