Царственная блудница - Елена Арсеньева

Императрица была в таком восторге, что назвала его наследником престола. Рождение внука весьма улучшило и здоровье ее, и состояние духа, поэтому она вполне спокойно восприняла известие саксонского посланника Сума о том, что двор отзывает его, а ему на смену присылает нового министра.

– Нового? – с интересом спросила Анна Иоанновна. – И кого же?

– То есть, вернее, старого... – замялся Сум. – Я хочу сказать, это будет граф Линар. Надеюсь, ваше величество ничего не имеет против?

Императрица была убеждена, что история великой любви ее воспитанницы давно канула в Лету. Ну в самом деле, кто не влюблялся в пятнадцать лет? Теперь у Анны муж, ребенок – какая может быть вообще любовь?!

Она забыла, что сама всю жизнь любила одного и того же человека. Да, многое можно бросить в упрек ее связи с Бироном, но что зиждилась эта связь на пылкой любви со стороны Анны Иоанновны, – бесспорно...

Императрица снисходительно улыбнулась и одобрила приезд Линара. Кажется, это было последнее добро, которое она сделала для племянницы, ибо, вскоре (17 октября 1740 года) умерев, назначила регентом не Анну, не ее мужа, а... своего бывшего любовника.

Таким образом, правителем России стал бывший конюх, герцог курляндский Эрнст Бирон.

Россия ужаснулась... Еще больше ужаснулись Анна Леопольдовна и ее супруг, которых Бирон, чуть что было не по нему, грозил выслать в Германию, а наследником трона сделать принца Голштейн-Готторпского, внука Петра Великого, Петра-Ульриха. С тех пор Анна возненавидела кузена лютой ненавистью и не называла его иначе как «чертушкой».

На ее счастье, регент так хорошо правил, что вызвал всеобщую ненависть. Более или менее сносно относилась к нему только царевна Елисавет, в которую Бирон был тайно влюблен, а потому старался не притеснять эту никому не нужную красавицу. 8 ноября 1740 года, не «поцарствовав» и месяца, Бирон был арестован фельдмаршалом Минихом, которого поддерживали военные, и сослан в Пелым.

Анна Леопольдовна стала правительницей.

И теперь она могла делать все, что заблагорассудится, и со своей страной, и со своей жизнью!

Санкт-Петербург, дом английского посла Гембори,

1755 год

Афоня открыла глаза – и решила, что видит новый сон, не столь страшный и отчаянный, от которого никак не могла пробудиться, заходилась в слезах и даже сквозь сон понимала, что плачет, – но тоже чрезвычайно жуткий! Увидела она любимого своего Никиту Афанасьевича Бекетова, который стоял рядом с каким-то невысоким и чрезвычайно ладным человеком в черной одежде... Человек был светловолос, безбород, обладал точеным миловидным лицом и был как две капли воды похож на ту самую польку, которую Афоня не столь давно прятала в шкафу в фехтовальной комнате. Правда, тогда она была в женском платье, а сейчас в мужском, но Афоня вспомнила вчерашний скандал... конечно, мужское платье ей вполне пристало, ведь она и была мужчина! Нет, надо так сказать: он не был женщина... Звали ее не Лия де Бомон, а Шарль д’Эон. Или надо сказать – звали его? Афоня призадумалась над грамматикой, однако сон продолжался: Д’Эон распахнул дверь и чуть не сбил с ног притаившегося там человека. Шевалье втолкнул его в комнату, а Бекетов приставил к горлу неизвестного шпагу и грозно прошипел:

– Только пикни – и отправишься к праотцам!

Афоня вскочила с постели и молча накинулась на д’Эона. Вскочила ему на спину, как кошка, ухватилась за гриву белокурых волос. Почему-то она думала, что это окажется парик, и предвкушала удовольствие, как опозорит кавалера-мадемуазель: вдруг он прикрывает лысину?! – но под пальцами Афоня ощутила вполне живые, теплые локоны. Это были настоящие волосы! Обладатель их завизжал от боли, а незнакомец в ночном колпаке проговорил:

– Все правильно, девочка! Я и вправду нуждаюсь в защите! Эти двое против меня!

Афоня неловко спрыгнула со спины д’Эона, брезгливо отряхнула руки и, не глядя на него, словно его и на свете не было, уставилась на полного человека в колпаке. Лицо его, несколько расплывчатое, носило следы былой красоты, особенно хороши были черные глаза – моложе всего прочего и в лице его, и в фигуре, и в голосе, и в повадках...

– Погодите, я вас знаю, – сказала она. – Ваше имя Колумбус? Вы прибыли из Англии с каким-то поручением к послу? Я видела вас вчера на приеме, слышала, как мистер Гембори говорил о вас императрице.

У Афони горло перехватило при воспоминании о том, что пришлось пережить вчера. Она умолкла, но тут заговорил нежданный ночной гость в колпаке:

– Да, меня зовут Колумбус, это правда. Но прибыл я не из Англии, а из Швеции. Мое поручение касалось именно шведских интересов в России, в частности некоего письма... Однако я вынужден был остановиться у своего старинного приятеля Гембори, потому что в шведском посольстве карантин, весь корпус тяжело болен, туда завезли холеру, императрица распорядилась установить охрану, чтобы зараза не пошла дальше. Никого не впускают и не выпускают. Мне не хотелось угодить в западню, поэтому я попросил приюта у Гембори, а поручение мое пока осталось невыполненным.

– В самом деле, – кивнул д’Эон. – Про карантин у шведов я слышал. Но бог с ними. Послушайте, Колумбус, мы не тронем вас, если вы будете молчать о том, что видели меня здесь. У нас приватное дело, которое касается только нас двоих. Не сомневаюсь, что вам знакомо такое словечко – дуэль?

– Ого! – залихватски усмехнулся Колумбус.

– Так вот, у нас была назначена дуэль. Поскольку мы оба должны нынче утром покинуть Санкт-Петербург, времени у нас осталась самая малость. И вы не должны нам помешать.

– В самом деле, – поддакнул Бекетов, – Афоня, ты его постережешь, пока я не вернусь.

– Или пока не вернусь я, – с тонкой улыбкой добавил д’Эон.

– Пока один из нас не вернется и не сообщит тебе об исходе нашего поединка, – сердито сказал Бекетов.

– Да я раньше убью себя, чем эту дуэль допущу! – вскрикнула Афоня со слезами в голосе.

– Господа, господа, – суетливо заговорил Колумбус. – Успокойтесь. У меня есть отличное средство вас примирить, все ваши распри прекратить, вернуть сердечное расположение ее величества к шевалье...

Бекетов издал тихое рычание.

– Мне не нужно сердечное расположение императрицы ко мне, – довольно невежливо буркнул д’Эон. – Мне нужно ее сердечное расположение к Франции.

Бекетов прикусил губу. Лицо его выражало острую зависть.

– Не тревожьтесь, – приветливо сказал Колумбус. – В моих силах восстановить расположение к вам императрицы. Вообще это гораздо проще, чем вам кажется. Например, чтобы очиститься от нелепых подозрений в содомии, вам, господин Бекетов, нужно как можно скорей жениться.