Канонир - Юрий Корчевский

Идти было недалеко — квартала три. Каменный дом Разбойного приказа был довольно мрачного вида — под стать учреждению.

Вины за собой я не чувствовал никакой — никого не грабил, не воровал, своим трудом зарабатывал на хлеб, но под ложечкой сосало. На Руси во все времена никто не мог чувствовать себя спокойно перед властью. Боярин или князь мог легко попасть в опалу — просто за принадлежность к роду, хоть в чём‑то вызвавшему неудовольствие государя. Чего уж говорить о людях неименитых, неродовитых? В памяти народной ещё свежи были бесчинства опричников, науськиваемых деспотом Иваном Грозным. Поэтому не без некоторой душевной робости вошёл я под крышу Разбойного приказа.

Меня завели в комнату, где за столом восседал вальяжного вида дьяк в серой суконной одежде. На столешнице лежали исписанные листы бумаги. Меня усадили на стул, сзади встали двое сопровождаемых.

— Лекарь Кожин, именем Юрий?

— Он самый.

Дьяк уставился на меня сверлящим взглядом. Ха, не таких видал! Я спокойно выдержал его взгляд.

— Мы будем в гляделки играть, или мне скажут, в чём моя вина? — первым спросил я дьяка.

— Не торопись, всё обскажу. Ты в Швеции бывал?

— Бывал.

— О! — поднял палец дьяк. — Стало быть — правду писано.

— Так я и не отрицаю, что был в Швеции. Разве это преступление?

— Пока нет. А позволь узнать, зачем ездил?

— Больного лечить. За мной приехали, обещали достойно заплатить за работу — я и поехал. У меня работа такая — людей лечить. Я лекарь.

— Не учи учёных, — огрызнулся дьяк, повысив голос. — Я знаю, чем лекарь занимается. Кого же ты лечил?

— Высокопоставленного шведа.

— Кто он?

— Не знаю, мне не сказали.

— Ай–яй–яй! Не надо врать. Может, ты на дыбу захотел?

— Я не вру. Думаю, то король шведский был, Юхан. Но это — мои догадки, больно дворец роскошный да одежды богатые. Имя больного мне никто не называл.

— Деньги заплатили?

— Заплатили — шведскими дал ерами.

— И обратно из страны выпустили?

— Ну я же перед тобой сижу, стало быть — выпустили.

— Странно!

Дьяк задумался.

— Ежели бы на самом деле был король, тебя должны были убить.

— Вот и я о том же.

— Как он выглядел?

Я описал внешность королевского лейб–медика Рика. Полностью фантазировать и описывать несуществующего человека нельзя — обязательно проколешься потом. Я описал его лицо, походку, одежду, рассказал о болезни и операции.

— Сколько ты был в Швеции?

— Немного — чуть больше седмицы. Ну а ежели с дорогой — поболее.

Дьяк замер, то ли размышляя, то ли не зная, что предпринять. Понятное дело — король и его окружение не афишировали болезнь, как, впрочем, поступали в подобных случаях и остальные европейские дворы. Скорее всего, осведомителей в близких к престолу кругах у государя и его тайных служб не было, вот и пытались выведать чего‑либо ценное у тех, кто мог что‑то знать.

— На дыбу тебя надо. Вот повисишь на ней — всю правду расскажешь.

— Я рассказал всё, что знал. Нового ты ничего не услышишь, а какой после дыбы из меня лекарь будет, какая польза людям?

— Гляди‑ка, о пользе заговорил! Не хочется на дыбу‑то?

— Кто же в здравом уме на дыбу хочет?

— Правильно говоришь. Теперь правду рассказывай.

Наш разговор начинался по второму кругу. Я нутром чувствовал, что добром он не кончится. Кто я для него? Возможный источник информации, не более. В служебном рвении дьяк не остановится перед пытками, а с их помощью можно выбить любые признания. Дьяку — благоволение начальства, ну а мне после признаний дорога одна — на плаху. Хотя нет, есть ещё вариант — на виселицу. Ни того, ни другого мне почему‑то не хотелось. Надо что‑то срочно решать, пока действительно не попал в зловещий подвал.

А не попробовать ли гипноз? Люди жестокие, легко отправляющие других людей на пытки, часто сами трусливы, нет в них волевого стержня — лишь желание угодить сильному и подбирать крошки с барского стола. Пока не связаны руки, надо попробовать.

Я выставил указательный палец и начал им качать в стороны, как маятником. Удивлённый и заинтригованный, дьяк уставился на мой палец. Такого задержанные ещё не демонстрировали. Дьяк ожидал всего чего угодно: потока слёз, стенаний, мольбы, а тут — палец!

Я вперил свой взгляд ему в глаза, чётко и властно произнёс:

— Спать!

Глаза дьяка закрылись, голова упала на стол, стоявшие сзади двое охранников из приказа забеспокоились.

— Это что? Чего это он уснул? Ты чего?

— В угол оба! Не то в жаб превращу!

Я встал со стула, обернулся к служивым, вытаращил глаза, воздел руки. Один оказался стойким, а второй струхнул, на что я и рассчитывал. Он засеменил в угол, а его товарищ, начавший было вытаскивать из ножен саблю, стушевался.

— Стой, где стоишь, твои ноги приросли к полу, ты не можешь ими пошевелить. Ноги твои тяжелее свинца. Вот попробуй, подними ногу — у тебя это не получится! — продолжал нагнетать я ситуацию.

Служивый и в самом деле дёрнул ногой, и к моему облегчению, у него это не получилось. К слову — не все люди внушаемы, есть немногочисленная часть таких, кого гипнотизировать бесполезно. Не зря, ох не зря я занимался теоретически и упражнялся практически в гипнозе в своё время.

Служивый уставился на меня со страхом.

— Не получается, — прошептал он.

— Будешь меня слушать — останешься живым, не будешь — твои ноги навечно прирастут к полу, и их придётся просто отрубить.

Глаза служивого стали круглыми от ужаса. Он часто–часто закивал головой.

Я повернулся к первому — тому, что смиренно стоял в углу. Он видел, что произошло с сотоварищем, и сейчас был просто не в себе — бормотал:

— Только не в жабу, только не в гада ползучего…

Я подошёл поближе:

— Спать! Веки стали тяжёлыми, глаза закрылись!

Служивый закрыл глаза и заснул. Он спал стоя, немного покачиваясь. Что делать теперь? Я не связан, не в подвале, — но дальше‑то что?

Подойдя к столу, я перебрал бумаги. Так — жалоба, ещё одна, допрос звонаря, допрос пьяного плотника. Ага, уже интересно: донос на меня, правда — без указания фамилии и имени. От трактирщика, где я обедал, пересекши шведскую границу.

Вот и второй донос. Я вчитался. Вот сволочь! Купец, с которым я с Ильей плавал на ладье в Росток, настрочил на меня паскудную грамоту — де в Швеции был, каперам помощь оказывал за мзду.

Я свернул оба пасквиля в трубочку, сунул за пазуху. Теперь надо отсюда убираться, но прежде нужно сделать так, чтобы служивые и дьяк ничего про меня не помнили. Я повернулся к ним:

— Слушать только меня! Только мой голос! Вы все меня никогда не видели, никогда не слышали про лекаря Кожина, никогда не приводили меня в Разбойный приказ. Я буду считать до трёх, и когда скажу «три», вы все проснётесь, будете себя чувствовать бодро и хорошо, но забудете про моё существование. Раз! В голове светлеет, ноги становятся лёгкими. Два! Сердце стучит ровно, во всём теле чувствуется лёгкость. Три! Открываем глаза: всё забыли, и кто я такой — никто не помнит!

Я перевёл дыхание.

Дьяк поднял на меня голову.

— Ты кто такой, зачем здесь?

— Жалобу хочу подать.

— Давай грамотку.

— Дык, не написал ишшо.

— Вот когда напишешь, тогда и приходи! Афанасий, проводи!

Служивый, что ранее прилип ногами к полу, схватил меня за шиворот и вытолкал за двери.

Уф! Обошлось на этот раз, сам не ожидал, что всё пройдёт как по маслу. Всё‑таки гипноз — штука сильная. Неплохо было бы ещё нейролингвистическим программированием заняться в своё время. Это, говоря по–народному, когда в мозг человека можно словами заложить программу дальнейших действий — например, всем служивым Разбойного приказа поубивать друг друга. И все бы спокойно и деловито, без всякого сопротивления, перерезали сотоварищей. Под гипнозом этого сделать нельзя, у человека остаётся чувство самосохранения. К сожалению, я поздно это понял, да и времени заняться такой интересной областью медицины не было. Моя работа была — головой и руками, а тут надобно головой и языком.

Я шагал домой и обдумывал, что сказать домашним, и когда Дарья и Илья, завидев меня во дворе, кинулись с расспросами, заявил, что вышла ошибка. А наедине с Ильей показал ему облыжную грамотку купца.

— Ах ты, сволочь! Не ожидал такого от Саввы! Подлая душонка! Ещё и в долю набивался. Эдак он и на меня лжу возведёт! Я ему морду завтра же набью, пусть знает!

— Нет, Илья, так нельзя!

— Морду бить за непотребство нельзя?

— Да нет, ты меня не понял. Наказать его надо, но месть — блюдо холодное. Если ты ему морду набьёшь да о подлости его скажешь — он в Разбойный приказ побежит, возмущаться будет, что имя его известно нам стало. Я ведь грамотку эту выкрал из Разбойного приказа и хочу, чтобы там больше обо мне никто и никогда не вспомнил. Понял теперь?