Жюстина - Лоренс Даррелл

Работа продвигалась медленно, с остановками и, в конце концов, он не смог больше держать свой замысел в тайне от Жюстины. Он взял ее с собой — чтобы показать свое творение. Она не смогла сдержать слез, переходя от окна к окну, открывавших вид на изумрудное море с играющими волнами, и восточнее — на неожиданную картину дюн, уходящих в небо. Затем она резко — в своем стиле — села перед огнем, в котором горели кусты колючек, и стала вслушиваться, мягкие, четкие удары волн, сливавшиеся с храпом и топаньем лошадей в конюшне. Стояла поздняя осень, и во влажной надвигающейся темноте разлетались светлячки.

То, что начал Нессим, предстояло заканчивать Жюстине. Небольшая терраса под пальмой была продолжена на восток и обнесена стенами, сдерживающими продвижение песков, которые после зимних ветров неминуемо поглотили бы весь двор. Безветрие способствовало образованию вялого, цвета меди гумуса — смеси земли и листьев, которая в свое время обещала превратиться в твердую почву, снабжающую питательными веществами кусты, а впоследствии и деревья.

Жюстина со всем вниманием подошла к тому, как отблагодарить мужа, и сделала ему подарок, впрямую связанный с его основным увлечением — астрономией. В одной из угловых частей Летнего дворца она оборудовала небольшую обсерваторию, в которой поместила телескоп с тридцатикратным увеличением. Здесь Нессим, одетый в старую, цвета ржавчины аббу[28], проводил ночь за ночью, со всей серьезностью наблюдая за звездами или склоняясь над книгами с расчетами для всех широт мира — словно какой-нибудь средневековый предсказатель. Их друзья также имели возможность понаблюдать за Луной или, изменив угол наклона зрительной трубы, вдруг увидеть жемчужные облака, которые, казалось, выпускал город.

Вскоре возникла необходимость позаботиться об охране Летнего дворца, и ни для кого не стало неожиданным появление Панайотиса, поселившегося в небольшой комнате рядом с конюшней. Этот пожилой мужчина с широкой бородой и проницательными глазами около двадцати лет проработал учителем средней школы в Даманхуре. Затем он принял духовный сан и провел девять лет в монастыре Св. Екатерины на Синае. Трудно сказать, что именно привело его в оазис, так как на определенном этапе своего жизненного пути, явно лишенного приключений, он отрезал себе язык. Судя по жестам, которыми он отвечал на вопросы, можно было понять, что он совершил паломничество в небольшую раку Св. Менаса, расположенную к западу от оазиса. В любом случае, не было ничего случайного в том, что он согласился принять предложение. Он отлично подходил к данной работе, и за небольшую плату исполнял обязанности сторожа и садовника в течение всего года. Это был крепкий, коренастый мужчина, быстрый в движениях, как паук, и страшно ревнивый ко всем зеленым росткам. Именно он вернул к жизни дынную бахчу и заставил виноград прижиться позади косяка центральных ворот. Его смех представлял собой нечленораздельное щелканье, и у него также была привычка застенчиво прятать лицо в ворот своей старой сутаны. Его природная греческая болтливость, лишенная выхода, затопила его глаза, где она вспыхивала и танцевала при самом незначительном замечании или вопросе. Чего лучше можно желать от жизни, чем этот оазис у моря?! — казалось, восклицал его взгляд.

Чего еще, в самом деле? Этот вопрос Нессим задавал себе постоянно, в то время как машина, за рулем которой неподвижно сидел ястребообразный Селим, урча, несла его в пустыню. Не доходя нескольких миль до арабского форта, дорога сворачивала с побережья вглубь континента, и для того, чтобы добраться до оазиса, необходимо было бросить колею и двигаться вдоль холма плотной, слоистой дюны, похожего на взбитый, со слюдяным отсверком яичный белок. Машина часто застревала и приходилось использовать лебедку, зацепляя конец троса за выступы спасительного песчаника, на котором покоился весь мыс.

Нессим давно хотел как-то отблагодарить старого Панайотиса за преданность и, с подачи Персуордена, выбрал тот вид благодарности, который бы старик понял и нашел для себя приемлемым: и вот сейчас, в своем блестящем портфеле, он вез разрешение патриарха Александрии на постройку в его доме небольшой часовни — Св. Арсения — с последующей передачей в дар. Выбор святого покровителя был сделан, как всегда, случайно. В лавке каирского старьевщика Клеа отыскала иконку Св. Арсения работы восемнадцатого века и передала ее Жюстине в качестве подарка ко дню ее рождения.

И эти сокровища они распаковали на глазах старика. Потребовалось некоторое время, чтобы объяснить ему суть дела, так как он слабо понимал арабский, а Нессим не знал греческого. Но, оторвав в последний раз взгляд от письменного разрешения, Панайотис хлопнул в ладоши и обратил свою улыбку к небу, — похоже, его захлестывали эмоции. Он все понял. Теперь он знал, почему Нессим проводил столько времени, занимаясь расчетами для пустующего места в конюшне и чертя какие-то эскизы. Он тепло пожал его руки, издав несколько отрывочных щелкающих звуков. Нехорошая зависть шевельнулась в сердце Нессима при виде того, что старика переполняет благодарность. В глубине сознания, как бы из внутренней камеры-обскуры, которой он хорошо владел, он пристально разглядывал старика — как если бы проверял ту самую преданность его, что приносила ему счастье и покой.

«Здесь по крайней мере, — думал Нессим, — я, создавая что-то своими руками, буду обеспечивать собственную стабильность и как-то оправдывать легкомыслие». И он изучал старые мозолистые руки грека с уважительной завистью, думая о том времени, что они убили для него, и тем самым — его спасли. Он читал в них о годах здоровой телесной активности, которая сковывала мысль. И все же… кто мог сказать точно? Долгие годы преподавания в школе, годы в монастыре, а теперь одиночество в течение долгой зимы, у оазиса, когда только гул моря да шелест пальм остаются наедине с мыслями… «Всегда есть время для духовных кризисов», — думал он, упрямо перемешивая цемент с сухим песком в деревянном корыте.

Но даже здесь никак не получалось остаться наедине с Жюстиной, начавшей испытывать к любимому человеку чувство безумного, виноватого отчуждения, с которым она все же пыталась бороться. В сопровождении трех слуг-арабов она расположилась в отведенной ей части оазиса, в летних покоях. Беспокойная, грустная, настороженная. И затем я, мучаясь ее отсутствием, тайком передал ей записку, в которой умолял ее либо вернуться в город, либо убедить Нессима пригласить меня в Летний дворец. Селим, как полагается, заехал за мной, и всю дорогу он вел автомобиль в устраивавшем меня молчании, в которое он не осмеливался внести ни малейшего оттенка презрительности.