Индиго - Джойс Грэм

Огромность Волка испугает вас. Природа вселенной раскроется перед вами. Вы обезумеете от благоговейного ужаса.

Я уже научил вас собирать Туман. Вы поняли при вращении этой субстанции, как переносить ее из одного места в другое на вашей сетчатке. Я научил вас искусству Траления, так что теперь темнота для вас — это скорее качество, имеющее измерение, нежели простое отсутствие света. И я назвал точный момент, когда — в процессе овладения этими искусствами видеть — Индиго на короткое время станет вам доступен.

Это алхимическая триангуляция, слияние оптических элементов. Туман — Тьма — Индиго; каждый образует вершину треугольника, через которую вы должны пройти. И в каждом случае вы представляете собой медиану, глаз же внутри треугольника — это окулус Пантеона и круглый диск Томсона.

Точно в указанный момент элементы схлопываются. Ваша задача — сложить треугольник внутрь, пока он не превратится в единый вертикальный луч, обелиск Индиго. Вы входите в луч. Вы стали Невидимы.

Теперь все, что вы видите, — это свет Индиго. Остальные цвета спектра исчезли. Поток Индиго ослепляет. Можно даже ощутить его вкус. Хотя вас бьет дрожь, хотя вы чувствуете такое напряжение и страх, что можно потерять рассудок, вы должны проверить возможности вашего нового состояния, и быстро, потому что вы недолго будете пребывать в нем.

Вы видите рядом людей. Кому-то шепчете что-нибудь на ухо и тем пугаете до смерти, потому что вас не могут видеть. У других, не таясь, что-то крадете, и они не реагируют. Вам приходят на ум разные идеи.

В толпе посетителей вы замечаете женщину, и она вам нравится; вы обнюхиваете ее с головы до ног, и ее запах возбуждает вас; вы приближаетесь к ней насколько хватает смелости, проникаете под юбку, но будьте осторожны, не прикасайтесь к ней. Берегитесь! Вы подобны фотонному лучу, заряженному электричеством, и ваша сверхъестественная энергия вызовет оргазм, шок, даже эпилептический припадок. Вы невидимы. Вы опасны.

Но не успеете вы ощутить этот священный ужас, как глаз закроется. Вы лишь на несколько секунд приподняли струп, под которым скрывается чарующая вселенная. Потом вы станете скитаться по земле, как я, пытаясь вновь испытать то неземное ощущение. Потеряете покой. Так будет продолжаться до тех пор, пока вы не найдете способ оставить окулус, закрывающийся глаз, проход к свету Индиго, открытым — навсегда.

34

— Странный город этот Чикаго, — проворчала Дори. — Люди тут постоянно исчезают. Иногда опять объявляются, иногда нет.

Луиза звала ее приехать из Мэдисона, чтобы познакомиться с Джеком. Дори отказалась, пришлось Луизе на день оставить Билли на Джека, ехать в Мэдисон и тащить ее с собой, несмотря на протесты. Когда они приехали, Джек выглянул из окна и увидел грузную женщину, с ворчанием вылезающую из машины. Джек сразу понял, от кого у Луизы привычка поджимать губы.

Ворвавшись в квартиру и увидев Джека с Билли на руках, Дори еще плотней сжала губы и, ни слова не говоря, забрала у него Билли. Потом извинилась и протянула ребенка обратно, но Джек сказал: нет, не надо, пусть он будет у вас, Билли соскучился по бабушке. Может, ее успокоило то, что Джек не особенно напоминал Чемберса, и поскольку высказывать свое негодование живому человеку, да еще в глаза, трудней, чем придуманному ею клону Чемберса, Дори явно смягчилась. Было видно, по крайней мере Луизе, что Дори устыдилась своего поведения.

Они вместе пообедали и теперь пили вино. Дори говорила о своем родном городе. Как у подлинной уроженки Чикаго, у нее были бицепсы как у мясника — ее выражение — и поблескивающие глаза, синевато-серые, как озеро Мичиган. Ее замечание об исчезновениях людей последовало за разговором о настоящей Натали Ширер, пропавшей в Риме, и объявившемся в Чикаго Николасе Чедберне.

— Пока не подняли уровень улиц, тут стояли предупредительные знаки в местах, где упряжки лошадей тонули в грязи; а однажды просто повесили шляпу и написали: «Здесь пропал человек».

— Вы это сами придумали! — засмеялся Джек.

— Ничуть. Я вот думаю, может, все эти пропавшие люди однажды объявятся в парке Линкольна. Должны же они где-то появиться.

— Во всяком случае, — сказала Луиза, — хотя бы Ник снова появился.

— Если бы в грязи утонул он, я бы только порадовалась. — Дори посмотрела на Джека. — Всегда не выносила этого сукина сына.

Джек промолчал в знак солидарности, но Луиза запротестовала:

— Ты говоришь об отце Билли.

— Билли спит и не слышит меня, а если, когда он подрастет, ты постараешься утаить от него, что его папаша был наркоман, окажешь ему плохую услугу. Я права, Джек?

Джек подумал и согласился:

— Думаю, правы.

— Еще как права, и если он спросит меня, я ему все скажу. Хватит с нас вранья. — Джек посмотрел на Луизу: может, он чего не знает? Дори перехватила его косой взгляд и добавила: — Я говорю о твоем отце, дорогой. Джек, я тебе расскажу кое-что. Когда он приехал из Англии, этот кусок дерьма. — извини, не хотела выражаться, — он хотя бы сказал мне, что у него в Англии есть жена? Я и не знала, что у него есть маленький сын, которого зовут Джек, то есть ты.

— Я думала, ты не желала о нем говорить, — подала голос Луиза.

— Вовсе нет. И не хочу, чтобы ты так думала. Джек, ты вырос ужасно умный. Расскажи о своей маме. Хочу услышать о ней. Понять, как так вышло, что ни я, ни кто еще не узнали о вас.

Дори допила, что оставалось в стакане, и Джек налил ей еще.

— Она была слабым человеком, Дори. Беззащитной перед таким, как он.

— Беззащитной, ха! Наверно, как и я до определенного момента.

— Я знаю только, что однажды он свалил в Штаты и больше не возвращался. Она так и не свыклась с этим. И больше не выходила замуж. Она была столпом порядочности — консервативной, скучной, ограниченной, и, думаю, осознанно, в противовес ему. Потом мне пришлось уехать в колледж и разбить ей сердце, когда по окончании учебы я собрался в Нью-Йорк навестить его.

— Она знала. Черт, она знала, как он обработает тебя, склонит на свою сторону! — Дори ткнула пальцем в Луизу. — Как обработал вон ее. Матери знают.

— Он никогда не обрабатывал меня, мам, и никогда не склонял на свою сторону.

— Это ты так говоришь. Но ты продолжала с ним встречаться, хотя я была против.

— Он все-таки мой отец, — возразила Луиза. — И потом, много лет я больше была с тобой и никогда не любила его, как люблю тебя. Так в чем дело, откуда эта обида?

— Дело в том, дорогая, — Дори уже почти кричала, — в том, что он ломал жизнь людям. Я говорю о жизни людей.

— Допустим, но только тем, кто позволял ему ломать ее.

Даже если Джек принял эти слова близко к сердцу, он ничего не сказал. Сидел, уставясь мрачным взглядом в пол и прихлебывая вино. Тема была слишком серьезна, такую гору с наскока не одолеешь. Они выдохлись после первой же попытки.

Дори выбралась из кресла.

— Устала я. Мне нужно в постель.

С грустным видом она сложила одеяло, которое привезла с собой из Мэдисона, и сунула под мышку.

— Дайте посмотреть, Дори, — встрепенулся Джек и протянул руку. — Луиза много мне о нем рассказывала. — Дори выпустила одеяло, и Джек принялся внимательно разглядывать его, восторгаясь мастерской работой. Потом все же не удержался и сказал: — Дори, что-то, наверно, все же в нем было. Что-то, отчего вы сначала влюбились в него!

Дори посмотрела на Джека. Ему было не по себе под ее долгим тяжелым взглядом, но он выдержал. Она забрала у него одеяло и показала на квадрат с абстрактным рисунком. Джек пришел в замешательство, увидев нечто вроде яростных синих штрихов, вышитых по фиолетовому полю. Или, может, беспорядочных зигзагов электроэнцефалограммы.

— Видишь это? — сказала Дори. — Это поле страха и чуда, Джек. Страха и чуда. Вот отчего я влюбилась в твоего отца. Он мог озарить мир светом. Мог раздвинуть границы мира. Я думала, он собирается заполнить это поле для меня, заполнить его чудом.

Теперь я уже не знаю, может ли кто-то сделать такое для другого. — Она посмотрела на Луизу, наблюдавшую за ними. — Я хочу добраться до своей постели.