Плоды зимы - Бернар Клавель

За весь ноябрь они только раз поссорились. Произошло это в четверг. Мать сходила на рынок, к одиннадцати часам возвратилась домой и сказала:

— Я только что повстречала госпожу Греслен, директрису детского сада… Давненько я ее не видала… Она сильно постарела.

Отец почти не знал госпожу Греслен, они только раскланивались на улице, но мать часто с нею беседовала, когда Жюльен ходил в детский сад.

— Ей уж, верно, скоро на пенсию выходить, — заметил он.

— Да она давно должна была бы выйти. А тут война, вот и получилось, что она смогла остаться еще на несколько лет… Что поделаешь, всякий старается хоть немного подработать. Ведь жизнь такая трудная.

Мать замолчала. Отец решил было, что весь этот разговор она завела просто так, чтобы хоть о чем-нибудь поговорить, чтобы хоть ненадолго прервать молчание. Мать убрала купленные продукты, повесила в чулане сумку на дверь, вернулась на кухню и сказала:

— Сейчас, когда дел на огороде почти никаких, я бы тоже могла немного подработать на стороне.

Она замолчала. Отец, нахмурившись, посмотрел на нее. Но жена ничего больше не прибавила, и в конце концов он спросил:

— На стороне? Что ты хочешь сказать?

— Видишь ли, госпожа Греслен говорила, что детскому саду нужны две женщины для работы в столовой. Чтобы кормить детей и… убирать…

— Еще что! — взорвался отец. — Мы, конечно, не богачи, но я не позволю, чтобы ты мыла грязную посуду, как будто мы последние нищие. Не позволю!

Мысль, что жена будет мыть чужие кастрюли, ожгла его как кнутом, и он не сдержался.

— Чего ты злишься, — сказала мать. — Я в этом не вижу ничего зазорного. Зато я немного подработаю и смогу помочь молодым.

— Помочь им? А нам кто-нибудь когда-нибудь помогал? Неужто Жюльен не может вернуться к прежнему ремеслу или подыскать другую стоящую работу, вместо того чтобы малевать картины? На что они сейчас живут? На то, что зарабатывает жена! И ты считаешь, что это правильно? А теперь и сама хочешь на него работать! Выходит, две женщины должны трудиться, чтобы его прокормить…

— Замолчи, Гастон! Ты несправедлив. Ты прекрасно знаешь, что его каждый день могут мобилизовать, а потому никто его не наймет!

Мать тоже повысила голос, но это лишь еще больше распалило гнев отца, и он ударил кулаком по столу.

— Плевать я на все хотел. Но я не потерплю, чтобы ты, как нищенка, вытирала носы малышам и возилась с грязной посудой… А ко всему еще люди подумают, что это я тебя посылаю гнуть спину, чтобы…

Как всегда, когда отец громко кричал, он задыхался и на него находил мучительный кашель, который вырывался из его больных бронхов вместе с обильной мокротой. Сплюнув в топку и выпив стакан воды, который ему подала мать, он снова тяжело опустился на свой стул. Давно уже отца не сотрясал такой сильный приступ кашля, и теперь он сидел без сил, опершись локтем правой руки на стол, положив левую руку на колено и весь подавшись вперед, чтобы отдышаться. Дремавшая в нем усталость сразу пробудилась. Навалилась на него всей своей тяжестью. Казалось, она пригибала его к полу, в который он уставился взглядом, не в силах произнести ни слова.

День был хмурый и холодный. Да, зима уже на пороге. Зима, которой он так боялся последние годы. Неужели он и вправду так сдал, что уже не может вынести никакого напряжения? Ведь уже дважды в самый разгар зимних холодов он сильно простужался и болел — думал, не доживет до весны. Неужели приближающаяся зима будет его последней зимой? Ему пришло в голову, что, быть может, жена потому и подыскивает себе работу, что предвидит его близкую кончину. Неужели она боится Поля? Она частенько говорила:

— Тебе пора подумать о завещании. Неужели это так трудно сделать?

Отец поднял голову. Мать смотрела на него. Лицо у нее было грустное, а глаза, казалось, говорили: «Бедный ты мой, бедный, до чего ты себя доводишь из-за каких-то пустяков».

Но вслух она только сказала:

— А все-таки ты должен попытаться меня понять.

Отец чувствовал, что не в силах продолжать спор, до того он устал. Он только качнул головой, и трудно было догадаться, согласен он с женой или нет. Что он, в сущности, должен понять? Спросить об этом он боялся. Он страшился снова услышать от нее, что он не вечен и что он не подумал, как она будет существовать, когда его не станет. Возможно, мать ответила бы не совсем так, но он предпочитал неопределенность. А главное, он предпочитал молчание. Он уже жалел, что не сумел подавить гнев, потому что эта минутная вспышка нарушила домашний мир, в котором он все больше отдыхал душой последние недели, — так блаженствует усталое тело в мягкой постели.

В этот день он окончательно понял, что мир, которого он так жаждал, может быть куплен только ценой его молчания. И он покорился. До конца недели мать больше не заговаривала о работе в столовой, но отец чувствовал, что решение ее твердо.

В понедельник утром, сразу же после завтрака, она спросила:

— Как лучше: хочешь, я покормлю тебя перед уходом или, может, все приготовлю, а ты сам поешь в полдень?

Отец не стал даже спрашивать, чем вызван ее вопрос.

— Не желаю я менять часы, — проворчал он. — У меня еще хватит сил собрать на стол.

Он не спросил также, ни в котором часу ей надо уходить, ни когда она будет возвращаться домой, будет ли она питаться в детском саду и сколько станут ей платить. Все эти вопросы одолевали его с той минуты, когда он понял, что жена поставит на своем, но он дал себе зарок ни о чем ее не расспрашивать. Мать хочет поступить по-своему. Она хочет жить так, как будет жить, когда его уже не станет, а потому лучше не нарушать того молчания, которое с каждым днем все непреложнее устанавливалось между ними. И когда наступит день вечного молчания, ей легче будет к этому привыкнуть.

Осень еще не совсем обнажила деревья, но непроницаемая пелена дождя, которая вот уже три дня висела между низким небом и землей, еще больше отгораживала дом от города.

Дождь этот возвещал приход зимы. Под порывами холодного ветра то и дело, хлопали ставни, слетали листья с виноградных лоз, росших вдоль стены, и со старой груши. Отец подолгу глядел то на небо, то на блестевшие под дождем дорожки сада; никогда еще в душе его так остро не отзывалось угасание жизни в природе, которое знаменует собой близкий приход суровой зимней поры.

50

Так прошел ноябрь. Мать каждое утро уходила в половине одиннадцатого и возвращалась домой через четыре часа. Всякий раз она приносила в сумке хлебные корки для кроликов и бидон с супом, который подогревала к ужину.

С этим приходилось мириться. И жить чуть ли не жизнью бедняков. Да они и были, в сущности, бедняки. Отец в конце концов вынужден был это признать. Оба его дома не представляли никакой ценности. У всех стариков война поглотила их сбережения.

Вот мать и пошла работать в столовую. В ее годы надо бы отдыхать, а она нанялась уборщицей. Она уходила из дому с улыбкой и возвращалась с улыбкой. Но лицо ее приобретало какой-то землистый оттенок. Спина все сильнее горбилась, поясницу ломило. Мать никогда не жаловалась. Однако отец видел, как она мучительно растирает скрюченные пальцы рук. На левой руке у нее указательный и средний пальцы почти переплелись. Совсем не разгибались большие пальцы, даже когда она раскрывала ладони, запястья распухали.

— Мытье грязной посуды тебе не на пользу, — ворчал отец.

Мать только пожимала плечами:

— Пустяки… Пустяки. Ты ведь знаешь, зимой у меня всегда так.

Но это была неправда. Никогда еще отец не видел ее такой усталой, и никогда еще она так надрывно не кашляла.

Когда он осторожно уговаривал ее отдохнуть, она отвечала:

— Дай уж мне дотянуть хотя бы до пасхи. Когда подоспеет работа в огороде, я брошу. Ведь маленького они ждут в конце марта. Вот тогда я и отправлю им немного денег… Не раньше. Хочу, чтобы они на малыша пошли.

Когда мать заговаривала о будущем внуке, лицо ее светлело. Усталость проходила как по волшебству. И в такие минуты отец не останавливал ее.

Жюльен написал, что один приятель подыскал для них двухкомнатную квартиру в предместье Лиона. Однако квартира эта должна освободиться только в январе и она совсем не обставлена. Отец тут же сказал:

— У них ничего нет. Что ж, им придется приехать сюда. Зачем нам две кровати в спальне? Пусть одну заберут. Да и еще кое-что найдется. В сарае у нас стоит стол, а в столовой слишком много стульев.

С этого дня то отец, то мать время от времени говорили:

— Слушай-ка, когда они приедут, надо дать им кое-какую посуду… да еще вот этот шкафчик…

— Конечно. Вот только как они все это увезут?

— Даже если придется нанять грузовичок, все дешевле, чем покупать новое.

Сначала отец заговорил о мебели просто потому, что хотел опередить в этом мать. Но у него все же слегка защемило сердце при мысли, что придется расстаться со многими вещами, а ведь каждая так прочно прижилась в их доме. Потом и сам, не понимая почему, он стал находить удовольствие, обнаруживая еще и еще что-то из обстановки, что можно было отдать сыну.