Месть пожирает звезды - Владислав Выставной

– Погоди, что ты слышала? Где? Как ты могла слышать? Погибшие в Котле? Это же было очень давно!

– В танках остались радиостанции. Те, кто там живут, не трогают их. Боятся. Они простые люди, и думают, что нельзя тревожить покой убитых. И они верят, что духи убитых живут в рациях и иногда кричат разными голосами в динамиках – оттуда, из своего последнего боя…

….Я ночевала в большом десантном танке, у которого двери распахиваются сзади двумя створками, как в церкви. Меня пустили, было холодно, снег шел, ветер ледяной. Хозяева легли спать в башне, а я внизу, на ящиках. Но мне не спалось, я сидела на холодных досках. А потом я все услышала.

Динамик на шнуре закачался и оттуда раздался шум, скрежет, крики… Там кто-то просил помощи, снарядов, запчастей. Просил целей для стрельбы, медикаментов, прикрытия. Они называли друг друга разными позывными….Помню: «Стафф», или «Смелый», или «Родриго», или «Абукир». А на фоне криков был грохот и скрежет, и я слышала, как каждую секунду там что-то взрывается, кто-то задыхается и умирает. Очень было страшно…

– А потом?

– Потом я в ужасе рассказала это хозяевам, они испугались, но спокойно так сказали, что слышат подобное по ночам часто. А потом они еще спросили меня, не слышала ли я песню Последнего Радиста. Это случилось, когда в одном танке – из этих тысяч танков – термовзрывом поубивало всех, и остался один Радист. Но ему ноги прижало, и он не смог выбраться. И, говорят, он решил перед смертью петь, чтоб было легче умирать от открытого огня. Чего зазря орать, правильно? Ну, вот он и начал петь…И с тех пор, как где услышат где эту песню – там быть покойнику в этом Котле. Ну, примета такая, как собака воет в нормальной деревне, понял?

Но я эту песню … не слышала, – твердым голосом закончила рассказ Агнесса.

На все это Картман неожиданно уверенно заявил:

– Да, ну! Какие там духи! Это просто срабатывают переговорные самописцы на бортах, где еще батареи не сели, и крутят записи. Бывает. А ты уши развесила.

– Не веришь, тогда замолчи, а то шлем надену и маской закрою….

Такси стояло на невысокой дюне. Капот был откинут, его содержимое, уперев в бок единственную руку и покачивая головой, осматривал Хенаро.

Томас по рации общался с Базой.

– Мы опять их упустили. Но я кое-кого видел. Мальчика. Он сидел прямо перед нами. И еще кто-то поменьше. Видимо, тоже ребенок. Вроде девушка с ними была. Они обстреляли нас из танка. Прием.

– Принял. Я постараюсь выяснить, кто такие. Стой… У них есть танк?!

– Был. Он развалился от старости у нас на глазах. Та свалка, которую ты мне показывал по спутниковой карте – это, оказывается место танкового сражения восьмилетней давности. Это вроде та история про неудачную высадку, помнишь?

– Котел? Ну, да, было дело… Ладно. Поспешите, попадете под дождь. Вы должны успеть до дождя, иначе в грязи застрянете.

– Понял. Конец связи.

Томас криво усмехнулся и покачал головой своим мыслям. Появился Норьега. Он нес под мышкой грязный шар разбитого модуля.

– Смотрите, командаторе! Вот хитрые обезьяны: они залепили глаза модуля резинкой…

Томас равнодушно глянул на ослепленный модуль и обратил взор в сторону танковой мешанины Котла.

Агнесса продолжала свой разговор с Картманом. Они по-прежнему неслись по пустыне и беседа напрашивалась сама собой.

– Нам сказали, что генерал Монкада командует множеством каких-то радиоактивных карликов, – нервно дернув плечом, сказал Картман, – И нас предупреждали, что они чрезвычайно опасны.

– Ты наслушался ерунды, солдат. В городе и впрямь был приют для лилипутов. Ну, да, для карликов! Они стали часто рождаться у рабочих семей с рудников, который копали зеленый песок. Он радиоактивный. Ну, а детей приносили в приют. Все равно от них в рудниках толку нет. И так накопилось человек тридцать, этих уродцев. И у них был свой настоятель, и два воспитателя. Я сама там работала, на кухне. Я с ними дружила, они были такие маленькие, крохотные, ну, как бы… дважды дети.

– Как это – «дважды дети»?

– А вот так. А потом за одну ночь они исчезли из города. Сукин хвост, Френсис Татвайлер, ну, который возил свой «Звездный цирк» по мирам, приземлился тут, на Иерихоне, раскинул шатер. И мы повели лилипутов смотреть на дрессированных игуан. А Френсис как увидел наших, так чуть не ослеп. Они же смешные, да еще веселые, все умеют. И петь, и танцевать, стихи там всякие… Я их сама учила. На барабане вчетвером… Умора! Да, уж… Он сразу загорелся – это же готовая цирковая труппа! И втайне от нас уговорил, каждого, сбежать с ним. И они согласились. Наверное, потому что лучше жить весело, чем, грустно, даже если над тобой смеются. Он уговорил их выступать всей шайкой, поздно ночью прислал своего поверенного – заклинателя игуан. Тот, распихал их по коробкам, и смылся с Иерихона. На утро не нашли ни настоятеля, ни воспитателей. Те сбежали следом, с казенными деньгами. Правильно решили, что уж супом и куском сахара ворюга Френсис их обеспечит. И меня не нашли тоже сначала.

А потом нашли. Я была на площадке, где стоял шатер. Там валялось цирковое знамя. Желтое, с бубенчиками… Мне было так жалко…. Знамя я взяла на память… И еще – плакала.

Коцепус продолжал допрос Огилви. Тот отрешенно затягивался сигаретой и посмеивался.

– Глупости и бредни это все про украденных карликов. Страшные сказки на ночь. Никакой цирк никуда их не уводил.

Циркачи приезжали, правда, но Монкада их не пустил в город, они раскинули свой шатер в Старом Порту. А потом перемирие закончилось и Монкада их отправил к чертям собачьим – на орбиту. А лилипуты исчезли позже, гораздо позже. Их сам Монкада и увел. Они очень удобны для диверсионной работы. Выглядят как дети, не отличишь, могут запросто подорвать что-нибудь, или испортить. Когда Директория победила, Монкада собрал всех верных ему и увел в горы и поклялся не складывать оружия до тех пор, пока Директория не признает его законным губернатором Иерихона.

До сих пор прячется и запугивает нас своим Белым Эскадроном. И своим знаменем, которое вы пытаетесь снять…

– Опять этот Белый Эскадрон… И что это за знамя? Давно оно там висит?

– Говорят, – понизил голос и оглянулся Мэрр, – говорят Монкада повесил его перед уходом – сказал, что он разотрет в дорожную пыль любого, кто будет сотрудничать с Директорией до тех пор, пока его опять не признают губернатором. Те, кто был перед вами, пытались его снять, но знамя всегда появлялось снова, никакая охрана не помогала. Снимать его тяжело, оно очень высоко, не всякий полезет. С верхней площадки Релейной Башни можно в хорошую погоду видеть и Палангу, и даже архипелаг.

– Как выглядит этот генерал Монкада?

– Этого никто не знает. Он всегда скрывал свою внешность, даже рост и все такое прочее. Вы что же, не знали, какие порядки у нас здесь царили? Солдатам гарнизона под угрозой смерти запрещено было показывать свои лица. Да же мы, чиновники, не могли этого делать на людях. До сих пор никто не знает как он выглядел. И, как оказалось, не напрасно. Говорят, что он сбежал. Но я думаю – он где-то здесь. У него слишком много добра накоплено. Я думаю, он хочет начать мирные переговоры с правительством Директории. И рано или поздно он вернется на свой пост. А чтобы никто другой его не занял, он напоминает о себе своим Белым Эскадроном. Ну, и своим знаменем на релейной башне.

– То есть никто не может узнать его в лицо?

Огилви жалобно посмотрел на контрразведчика, отчаянно затягиваясь сигаретой. Мятая жестяная лампа светила тусклым конусом. В бункере царил полумрак.

– За все время правления Монкады было только два человека, которые видели его в лицо, – нехотя произнес Огилви, – Но, боюсь одного, скульптора, уже нет в живых. Зато второй… Здесь произошла одна история, в этом городе. Не слышали про ту историю с Прощеной средой? Ох, а я припоминаю. И то с ужасом.

В гарнизоне Монкады был сержант, из молодых. Он закрутил шашни с местной гражданской девкой. А тут военное положение, Директория объявляет нам войну, и все такое прочее. А эти до того увлеклись друг дружкой, что решили, небось, незаметно удрать вместе от войны и забот подальше.

Но, понятное дело, их выловили сразу же. Сержанта заочно судил полевой трибунал, а девку – гражданский суд. Причем председателем и там, и там был сам Монкада. Он присудил в обоих случаях пятьдесят ударов по спине плтью для экзекуций, и, чтобы не канителиться, наказание объединил для наглядности – чтобы другим неповадно было. В среду их привели во двор Красных Казарм, раздели до пояса, поставили на колени лицом друг к другу, связали запястья в одну связку и начали сечь. Вообще-то наказание плетью применяют только для отъявленных каторжников, чтобы хоть как то усмирить. А тут – целых пятьдесят ударов.

Короче говоря, сержант потерял сознание на первом ударе. А Монкада потребовал, чтобы оставшееся количество досталось девке. С одной стороны, вполне логично… Но… Сержант не упал – что и спасло ему жизнь. Потому что по местным законам лежачего не бьют. Лежачего убивают…