Концессия - Павел Далецкий

Иногда в университет заглядывала Лю. В дверь комнаты Чена она тихонько стучала пальцем. Так стучала только она, и Чен моментально вскакивал.

— Все-таки удача, — говорил Чен, — мы прожили еще один день на зло собакам и милитаристам.

Они смеялись. Как ни была трудна и опасна жизнь, она приносила счастье.

— Как поживает ваш банк? — спрашивал Чен.

— Ах, мой банк?!

Лю принимала деятельное участие в попытках открыть в Пекине отделение Шанхайского женского банка.

В самом деле, без этого банка нельзя было обойтись. Ведь женщина не имеет права владеть имуществом. Отец дочери, муж жене не могут оставить ни копейки, все равно после его смерти найдется сын или родственник, который вознегодует на то, что женщине завещано имущество, и немедленно по закону оттягает его.

Даже самостоятельно заработанные деньги нельзя женщине вложить в банк, потому что наступит момент, когда банкир не сможет преодолеть соблазна: ведь женщина не имеет права владеть деньгами! И он присвоит деньги себе.

Вот почему возник женский банк. Туда принимали вклады только от женщин, банком управляли только женщины.

Отделение банка необходимо открыть в Пекине!

— Дело с банком идет хорошо, — говорила Лю.

За последнюю неделю она посетила множество предприятий, где работают женщины.

Фабрика тканей и ковров. Страшная работа — всю жизнь ткать мельчайший узор. И притом один. Женщины здесь зарабатывают копейки.

Но из этих копеек можно несколько внести в банк, и тогда на душе будет спокойнее.

Спичечная фабрика, шелкопрядильная... Иные, узнав, что открывается отделение банка, преображались: теперь они будут иметь собственные деньги!

А что говорить про учительниц, стенографисток, служащих контор!

— Да, дело с банком замечательное, — соглашается Чен.

Его глаза сияют не меньше синих глаз Лю.

Не слишком ли далеко стоят стулья? Не удобнее ли разговаривать, когда сидишь ближе друг к другу?

Конечно, конечно...

Не веселее ли жить, если можно всегда ставить стулья рядом?

Конечно, но как это сделать?

— Родители согласия не дадут? — спрашивает Чен.

— Нет.

— Значит... борьба?

Глаза Лю темнеют. Радостное оживление сбегает с ее лица.

— Ты понимаешь, — говорит она, — я могу нарушить волю родителей. Я все могу, но...

Она не кончает, и Чен не нуждается в окончании мысли, он знает: родители любят Лю, и Лю любит их. Она многое объясняла им, и многое они поняли. Но есть вещи, которых родители не могут понять. Так они никогда не поймут самовольного замужества дочери. Они подобрали ей жениха, сына одного из городских служащих, студента американского университета.

По поводу замужества у Лю был с женихом разговор. Они знакомы с детства. Однако симпатии друг к другу не чувствуют. Жених любит теннис и велосипедный спорт. Он будет удачливо служить в американской конторе. Они согласились так: они поженятся, уедут в Шанхай и там разведутся. После этого Лю приедет к Чену.

— Это не выход, — говорит Чен.

Лю понимает: ложь даже по форме невозможна для Чена, и тогда она становится невозможной для нее.

Она соглашается тихо.

— Это не выход!

И тогда их охватывает счастье от того, что мысли их едины и чувства едины.

Между собой Чен и Лю решили: осенью они поженятся.

Однако произошли события, которые помешали осуществиться простому человеческому счастью.

Весной в Пекин съехались китайские милитаристы, генералы соседних с СССР провинций и представители нанкинского правительства. Гостями съезда были японцы.

Как ни скрытно происходили заседания и совещания съезда, студенты знали всё.

Милитаристы решили воевать с СССР! На войну с ним дадут сотни тысяч долларов! Может быть, миллионы! Поддержка всего мира! Опасности никакой, СССР слаб и к войне не способен.

Надо торопиться! Красная зараза проникает в Китай.

Чен узнал: на съезде его отец. Он хотел его увидеть, чтобы сказать ему всё.

Нарочно ходил по кварталам, где происходил съезд, и однажды увидел.

По улице проносили богатый паланкин. Занавеска отодвинулась, Лин Дун-фын сидел, откинувшись на подушки. Он узнал сына.

Он откинулся еще глубже, но сын подбежал к паланкину и крикнул:

— Предатель!

Чена схватили за плечи, ударили в спину, он упал. Но он был счастлив. Он встал и прислонился к стене.

И в ту минуту, когда он стоял, прислонившись к стене, он увидел автомобиль.

С переднего рядом с шофером сидения торчал пулемет, пулеметчик положил руку на замок.

Второе отделение машины занимали вооруженные люди. Только один человек не держал в руках оружия — маршал Чжан Цзо-лин.

В глаза Чену бросились короткие черные усы, пристальный взгляд прищуренных глаз, военная фуражка японского образца с пятиконечной золотой звездой, наглухо застегнутый мундир с отложным воротником, портупея сабли и погончики крылышками на плечах.

Раздирая уши ревом сирены, машина маршала мчалась по улицам Пекина.

Решение Чена созрело внезапно. Когда в газетах появились статьи о том, что в Китае нужно покончить с коммунистами, что для этого у Китая есть армия, тогда Чен, Лян Шоу-кай и еще группа студентов решили пробираться одни на юг в те военные школы, которые остались верны заветам революции, другие в революционные армии в Хунань, третьи на север, в Маньчжурию, — всеми своими силами препятствовать готовящемуся беззаконию.

Чен был с третьими. Он попрощался с Лю. Теперь он называл ее невестой. Она больше не принадлежала своим любящим родителям. Она жила на собственные средства, работая корректором в прогрессивной газете.

В день прощания молодые люди прошлись мимо Стальных ворот посольского квартала (там они познакомились!), мимо розовых стен Тьен Анмына, по улице, на которой ранее никто не смел появляться. Это была улица богдыхана, здесь его проносили в паланкинах к глазному императорскому подъезду. Прошли по площадям, на которых они выступали в агитпьесах и где лилась студенческая кровь.

Вечером прощались на вокзале. Лян Шоу-кай предусмотрительно стоял в стороне.

— Я думаю, ты вернешься скоро, — говорила Лю.

Чен молчал, он не знал, когда он вернется.

— Во всяком случае, ты вернешься к зиме. За лето ты сделаешь много.

— Да, — сказал Чен. — Возможно.

Раздался свисток паровоза. Чен вскочил в вагон.

Лю долго бежала рядом с вагоном, потом отстала. Чен видел ее тонкую фигурку, руку, поднятую для прощального привета.

ПОБЕДА

Греховодов решил не выходить из дому целый день: ведь в любой час мог прийти обещанный старым китайцем У Чжао-чу посетитель. Вспомнил про свой бухгалтерский стол на бочарном заводе, подмигнул ему: есть-де вещи поважнее тебя! и сел в кресло у окна наблюдать за калиткой.

В жиденьком садике торчала большая грубая беседка. Стены ее пестрели непристойными рисунками. Илья Данилович частенько их разглядывал, удивляясь буйной, ничем не сдержанной фантазии.

Сквозь деревья, как дорогая картина, виднелась бухта с крутобокой гребнистой сопкой по ту сторону, с карточными домиками Чуркинской слободки.

Тонкий шест радиомачты таял где-то в пространстве и не мог растаять.

Думая над тем, кто будет неведомый посетитель, Греховодов представлял его себе то русским с благообразным породистым лицом, то поджарым англичанином в легком костюме и легкой кепке. От размышлений по поводу внешности ожидаемого посетителя Илья Данилович переходил к размышлениям о том, кто он будет, так сказать, по роду своей деятельности: простой ростовщик или ростовщик с неким оттенком.

Случилось так, что У Чжао-чу подслушал разговор Ильи Даниловича с Огурцом. Плохо, если он понял и запомнил некоторые фразы, сказанные Ильей Даниловичем. А впрочем, едва ли понял: китаец неважно знает по-русски и, наверное, понял только то, что китайцы понимают всегда и всюду: Греховодову нужны деньги.

Илья Данилович ждал гостя долго; в конце концов, он впал в неопределенное туманное состояние. В мозгу его поплыли обрывки мыслей, фраз, стали появляться и исчезать предметы без всякой видимой связи. Он задремал.

Дрему нарушил стук. В дверь просунулось румяное женское лицо:

— Обедать!

Оказалось, уже два часа!

— Ваши любимые блинчики, Илья Данилович!

С хозяйкой, мясистой вдовой, отношения у него были деловые. Раза два в неделю он приходил к ней не только обедать, что стоило ему тридцать пять рублей в месяц, но и ужинать, что не стоило ему ни гроша. Они ужинали, выпивали полсамовара, потом отдавались молчаливой суровой любви.

Сегодня Греховодов обедал тревожно и все посматривал в окно. Даже блинчики съел быстро, не остановившись на приятных ощущениях от пережевывания горячего масляного теста, смешанного с клубничным вареньем.