Предел бесконечности (сборник) - Ирина Крупеникова

— Он нас не знает. Подожди, я попробую с ним договориться, — Глеб осторожно подступил к собаке. — Эй, Черныш, не шуми, — парень присел на корточки в метре от животного и медленно протянул ему руку. Пес показал зубы. — Черныш, Черныш, я свой.

Зубы исчезли под черной слюнявой губой. Пес вильнул хвостом, на полусогнутых придвинулся к человеку и обнюхал руку. Хвост, а заодно и зад, заходили ходуном.

— Признал, дружище? — Глеб рискнул потрепать собаку по загривку. — Вот и отлично. Ну и тощий же ты! Тома, у нас, кажется, осталась булка с котлетой.

Девочка бойко сбегала к машине и вернулась, держа в руке сверток. Пес пришел в дикий восторг. Тамара скормила ему остатки завтрака и была счастлива, когда Черныш — другое имя к нему просто не клеилось — облизал ее ладошку.

— Эй, вы поосторожнее. Она же не привитая, — окликнула Анна.

— Да полно тебе! Отличный пес! Здоровый. Да, приятель? — Глеб встал и погладил собаку по голове.

Черныш вскинулся на задние лапы, уперся передними Глебу в грудь и смачно лизнул в лицо. Тамара засмеялась.

— Откуда он тут взялся? — спросила Анна. — Неужели, в доме жил?

— Или из села забрел, — парень вытер рукавом следы собачьей преданности. — Молодой, год или полтора, не больше.

— А это ты откуда знаешь? — журналистка скептически поглядывала на собаку с безопасного расстояния.

— Зубы белоснежные, шерсть мягковата, несмотря на образ жизни. Когти на лапах крепкие, не слоятся. Да и вообще — ты на него посмотри!

Черныш «залег» в снег и заискивающе фыркнул на Тамару — звал играть.

«Отлично. По крайне мере ребенку будет, чем заняться», — с долей облегчения подумала Анна.

— Ты, я смотрю, в деревне всему на свете выучился, — подождав Глеба, она продолжила путь к крыльцу.

— Нет. Одному я так и не научился.

— Чему же?

— Поросят резать. Не могу, и все. Рука не поднимается.

«Это обязательно надо где-нибудь ввернуть», — отметила про себя журналистка.

В доме гуляли сквозняки, мебель обветшала, вздулось пластиковое покрытие на полу, мыши погрызли ковры и обивки кресел в гостиной. В своей детской комнате, где на стене остался выгоревший плакат с изображением березовой рощи, Анна разок всхлипнула. Все здесь было неимоверно далеким и чужим. Плюшевый заяц, когда-то такой любимый и бесценный, валялся в углу вверх лапами. Ящики стола были вывернуты, журнальные вырезки рассыпаны по полу, опрокинута фарфоровая кукла на полке. Обыск проводили даже в детской.

После осмотра гостиной и жилых комнат ожидание новых уникальных материалов плавно превратилось в надежду на какую-нибудь мало-мальски важную находку. А за дверью отцовского кабинета и эта надежда тихо канула в лету. У Анны опустились руки. Спецслужбы вывезли все, что казалось пригодным для расследования. Не осталось ни папок, ни тетрадей, ни даже книг на стеллажах в библиотеке.

Глеб беглым осмотром не ограничился. Пока удрученная Анна, сидя в гостиной на сыром диване, бесцельно перебирала помятые вырезки, он скрупулезно исследовал каждый уголок дома в поисках тайника или намека на тайник. Один он нашел. Но для того лишь, чтобы убедиться: агенты спецслужб обнаружили его гораздо раньше.

— Ну? — заслышав шаги на лестнице, Анна подняла голову.

— Пока ничего, — Глеб вздохнул и присел возле журналистки. — Но я еще не побывал там, где стояли капсулы.

— Уж лабораторию-то точно обчистили. Сволочи! Они даже библиотеку конфисковали! Зря мы сюда приехали… Что ж, пойду фотографировать.

— Зачем?

— Для статьи. Должна же я хоть что-то показать в редакции.

Анна достала камеру и нехотя поднялась на ноги. Глеб не стал смотреть, куда нацелится объектив. Было что-то кощунственное в действиях журналистки, и он постарался отвлечься.

Когда он закончил вставлять аккумуляторы в портативный фонарь, в гостиную ворвалась разрумянившаяся Тамара. Следом за ней влетел Черныш, запрыгнул в кресло и, вывалив язык, с видом хозяина развалился на подушках. А девочка вприпрыжку поскакала по залу.

— Как мы здорово играли!

И ни капли не устали!

Будет всем вокруг теплей, А собачке веселей!

Глеб улыбнулся. Тамарино «тепло» залило промозглую гостиную, вышибло тяжелый осадок из души, окутало навострившегося пса и понеслось по дому. Парень посмотрел на Анну. На ее губах прицепилась сочувствующая усмешка.

Ну же, проснись. Я не верю, что твой цветок погиб. Проснись, сбрось кокон, расправь крылья, — безмолвные слова уперлись в незыблемый рассудок.

Журналистка чуть заметно вздрогнула и повернулась к Глебу. Он торопливо занялся фонарем, как будто только этот предмет его интересовал последние пять минут. А у самого внутри бурлило варево из восторга, досады и острых льдинок страха. Он дотронулся до глубин другого человека своим существом, но увидел перед собой вместо ожидаемого простора глухую мрачную стену.

— Глеб, а Глеб, смотри — портрет!

Неугомонная Тамара стояла перед картиной и разглядывала сложный узор.

— Это называется абстракционизм. Необычный способ рисования, — пояснил молодой человек.

— Нет, это портрет! Смотри, какой красивый дяденька… А вот тут еще… Ой, как много портретов! — она захлопала в ладоши и помчалась вверх по лестнице.

— Кажется, твоя малышка открыла шедевры искусства, — заметила Анна.

— Похоже. Но почему она называет это портретами? — озадаченный, Глеб пошел за девочкой, взвизгивающей от восторга где-то на втором этаже в галерее.

— Глеб, смотри, а это ты! Ну, смотри же!

Узор в раме, перед которой прыгала Тамара, не имел ничего общего не только с Глебом, но и вообще с чем-либо человеческим.

— Неужели ты не видишь? — она молящими глазами взирала на своего названого брата. — Посмотри!

Он щурился то так, то этак, пытаясь уловить скрытые линии или подобие рисунка-перевертыша.

— Ну это же твой цветок! — девочка от избытка чувств топнула ногой.

— Тома, я пока не умею видеть цветы, — мягко возразил Глеб, хотя у самого появилось бледное ощущение приближающегося открытия. — Давай посмотрим еще. Вот тут, например, кто нарисован?

— Это ласковая девушка, — без запинки ответила Тамара. — Она думает о большой-большой воде! А вот тут… ой, — она отодвинулась от узора в маленькой белой рамке. — У него голова как у нашей Маруси.

Марусей звали корову Борис Сергеевича. Хотя тетя Вера чаще называла ее Бедовкой, ибо более строптивого создания на деревне было не сыскать.

Минотавр что ли? — мелькнула у Глеба озорная мысль.

Экскурсию по выставке рисунков Ольги Жулавской пришлось прервать, поскольку короткий мартовский день кончался и в дом постепенно заползал сумрак. Глеб оставил Тамару в свое удовольствие восхищаться «портретами», а сам, прихватив фонарь, отправился на поиски подвальных помещений.