Южнее Сахары - Виктор Леглер

Участок, как и деревня, и множество других деревень, и город, находился на обширной равнине, по ней же текла река и проходили дороги. Далеко на севере равнина плавно переходила в пустыню, на западе и на юге уходила в соседние страны, а на востоке, не так уж далеко от участка, упиралась в подножие огромного каменного обрыва. Этот обрыв, тянущийся на сотни километров, ограничивал обширное скалистое плато, занимавшего половину Сонгая. Андрей полюбил уходить туда на прогулки. Затратив час-полтора на подьем по хаосу каменных глыб и узким щелям в каменной стене, он попадал в совершенно другой мир. Здесь, наверху, солнце светило еще ярче, но жарко не было и всегда дул ветерок. Здесь не было почвы, только твердые скалы, разных цветов и оттенков, прочные каменные пласты, из которых вода и ветер вырезали причудливые скульптуры. Ходить по гладким каменным плитам было так же легко, как по городским лестницам и тротуарам.На камнях росли необыкновенные растения, совсем не похожие на те, что внизу, – разные кактусы, алоэ, щучьи хвосты, многие из них Андрей помнил растущими в горшках на российских подоконниках. Особенно сказочным пейзаж выглядел в разгар сезона дождей, как натуральные сады Черномора из «Руслана и Людмилы».

Отмытые от пыли скалы сверкали яркими красками, в маленьких извилистых каменных ущельях журчали ручьи и шумели многочисленные водопады, иногда ручьи расширялись, образуя маленькие озера или просто каменные ванны с гладкими, отполированными стенками, и чистой прозрачной водой, в которой можно было полежать, глядя в небо. В воде резвились маленькие крабики, тритоны и рыбки ярких расцветок, из которых многие Андрею тоже казались знакомыми по российским аквариумам. Куда все они девались в сухой сезон, он не знал. Иногда проплывал небольшой питон, со своим переливающимся оранжево-зеленым рисунком, ужасно красивым в воде

На плато жили и люди – в маленьких, редких деревеньках. У них не было полей, не было коров, только козы и крохотные огородики и садики на клочках земли. Еще они охотились и собирали всякие дикие фрукты. По сравнению с этими горными обитателями деревенская жизнь на равнине казалась верхом цивилизации. Андрея не раз и не два разные люди предостерегали от подобных прогулок. Они говорили, что здесь, наверху, живут людоеды, которые не откажут себе в удовольствии съесть одинокого белого. При этом собеседники всегда дистанцировались от своих диких соотечественников и подчеркивали свою продвинутость по пути цивилизации. Они говорили: «У нас в деревне людей не едят», а иногда даже усиливали это утверждение: «У нас в деревне никогда людей не едят!» Быть съеденным Андрею не хотелось, главным образом потому, что он хорошо представлял, какой хохот поднимется среди его русских друзей, узнавших, что в Африке его таки съели, но удержаться от прогулок было выше его сил. Он брал с собой пистолет, купленный официально, с разрешения кайенской полиции, избегал деревень и тропинок, поворачивал, увидев группу людей, ну а одиноких встречных он не боялся.

Леонтий теперь приезжал к ним в гости регулярно. Его англичане вели себя как-то непонятно – разведку всерьез не вели, но и не закрывали, задания давали ему какие-то невнятные, контракт на семь тысяч все по разным причинам не подписывали, однако денег на жизнь по-отечески подкидывали, причем достаточно. Леонтий от неопределенности будущего совсем не страдал, вполне довольный каждым сегодняшним днем, прожитым хорошо и интересно и считая, что о завтрашних заботах следует думать завтра. Андрей для себя определял Леонтия, как аристократа и богача, считая эти понятия не внешними, а внутренними. Так, дворяне из первой российскй эмиграции в Париже двадцатых годов была нищи и беспомощны, но оставались богачами и аристократами, проводя ночи в ресторанах и гуляя во всю ширь до последнего бриллианта. Леонтий мог посидеть в баре с компанией охотно пьющих японцев, каждый из которых был многократно богаче его и имел вдобавок неограниченные средства на представительство, а потом самым беспечным и естественным образом заплатить за всех. Андрей, наоборот, с детства имел привычку к бедности. Сейчас, когда дневные доходы участка измерялись в десятках тысяч долларов, а расходы в тысячах, и все это проходило через его руки практически без контроля, он по-прежнему бессознательно старался использовать бритвенные лезвия как можно дольше и выдавливать поменьше зубной пасты из тюбика.

По вечерам они часто и надолго усаживались поболтать, получая удовольствие от общества друг друга и от того, что не надо никуда спешить. Леонтий, большой мастер разговорного жанра, говорил больше всех. Зная все и всяческие языки, он успел поработать переводчиком в разных африканских странах, обслуживая то строителей, то геологов, то, как он туманно выражался, борцов за социализм против империализма. Он рассказывал о заграничной жизни советских специалистов и дипломатов в коммунистические времена, жизни очень замкнутой, жестко регламентированной и тщательно контролируемой. Советские люди жили в ограниченном закрытым пространстве в постоянном бессмысленном напряжении, которое создавали себе сами. Часто напряжение превышало возможности психики, тогда случались дикие срывы, запои, драки, побеги в город, бешеные романы и супружеские измены, кончавшиеся увольненим и отправкой на родину. Он рассказывал о немеряных и несчитаных средствах, вбухнутых в рыжую африканскую землю, о заброшенных стройках, о ржавеющих в джунглях и пустынях танковых дивизиях, о колхозах или совхозах, с помощью которых собирались поднимать отсталое сельское хозяйство.

Развалины одного такого совхоза Андрей сам видел неподалеку от Сонгвиля. Если отвлечься от красной земли и баобабов, они ничем не отличались от кладбища техники на ремплощадке любого советского колхоза. В пышной траве виднелись ржавые остовы тракторов, плугов и прочих сельскохозяйственных машин, с которых сельские кузнецы сняли и утащили все, что сумели. Какие-то дамбы и сухие русла каналов уходили в никуда, какие-то водокачки, чугунные трубы, остатки фермы (зачем?). Было видно, что все это не работало ни одного дня, было завезено и сразу заброшено. Где-то все это делали, грузили на корабли, везли через полсвета, разгружали с кораблей… Зачем было просто не украсть эти деньги? Какие неведомые люди творили все это?

– Мы над общим смыслом тогда не задумывались, – отвечал Леонтий. Каждый работал, получал зарплату. Думали больше, как купить чего-нибудь да как в отпуск поехать.

О безвозвратно ушедшем социализме Леонтий и Николай вспоминали с симпатией и некоторой тоской. Каждому из них там жилось хорошо. Леонтий после иняза занимался международным комсомольско-молодежным туризмом. Это была веселая и увлекательная, полная приключений дружба народов – конференции, делегации, агитпоезда от Таллина до Самарканда, пылкие комсомолки с Кубы и раскованныеые шведки левой ориентации. Потом уже любовь к дальним странам увлекла его в Африку. Теперь, став старше, он предпочитал интеллектуальные приключения телесным, читал на многих языках, знакомился с массой людей из разных стран, сам писал ироничные стихи и рассказики и усиленно разрабатывал планы приезда в Сонгай его молодой русской жены.