Допуск на магистраль - Эльза Бадьева

Комендант удивленно посмотрел на Антона, на Геннадия, осторожно вынул ветки, подошел ближе к лампочке и развернул листок. Сказал весело:

— Это же вам, Антон Николаич! Смотрите.

И прочитал вслух, торжественно:

— С но-во-сель-ем!

Повертел бумажку в руках, но ничего в ней больше не нашел.

Он открыл дверь, не входя, пошарил у притолоки на стене и щелкнул выключателем. Ударил в глаза резкий, неестественно яркий после коридорного полумрака свет, и все трое перешагнули через порог в ослепительно белую крохотную каморку. Потоптались, не зная куда себя деть, да так и остались стоять на маленьком пятачке между стеной, кроватью и тумбочкой.

— Ну как? — неуверенно спросил комендант.

— Хорошо, — осмотрелся Антон. — Жить можно. — И еще раз оглядел стены, видно, машинально искал окно.

Геннадий чувствовал себя неловко. Он явно был здесь ни к чему, никто его не звал: ни Антон, ни маленький беспокойный комендант. Было бы естественно сейчас уйти: проводил, помог донести чемодан и до свидания, Он вспомнил, что все еще держит этот чемодан в затекшей руке, и поставил его на пол. Антон хлопнул по чемодану рукой и попросил коменданта!

— Садитесь.

Комендант сел, а Геннадий, толкнув плечом дверь, открыл ее и, пятясь, переступил порог.

— Я пойду. До свидания.

— Ну, нет! — повернулся к нему Антон, — Снимайте плащ, будем... — он втянул несопротивляющегося Геннадия обратно в каморку. — Будем... новоселье праздновать. У меня в чемодане что-то должно быть. Парни проговорились.

Комендант сидел на ребре чемодана торжественный, улыбающийся, как жених на деревенской фотографии, и держал в напряженных руках ветки с гроздьями спелой, оранжево-красной рябины.

— И вы раздевайтесь, Родион... Ильич?.. — осторожно, вопросительно назвал Антон его имя.

— Да, да, — закивал комендант. — Родион Ильич.

И беспомощно оглянулся, не зная, куда деть рябину.

Антон взял у него ветки, еще раз развернул записку. Пожал плечами.

— Ваша жена, наверно?

— Что вы! — развеселился комендант, вытянувшийся с плащом в руках перед высоко забитым гвоздем. — Это из девчат кто-то.

Геннадий помог ему, повесил и свой плащ. Заинтересовавшись, взял у Антона записку.

— Я сейчас воды принесу, — протиснулся к двери комендант.

— Родион Ильич, попросите у жены стаканы, — крикнул Антон вдогонку и, встав на колено, открыл чемодан.

Геннадий все стоял с запиской в руке, всматривался в крупные круглые буквы и вспоминал: чей это почерк?

Антон что-то вынимал из чемодана, удивленно присвистывая, складывал на полу. Оглянувшись на Геннадия, попросил:

— Садись на кровать, все равно больше некуда.

Геннадий сел.

Почерк был очень знаком: где-то совсем недавно он видел такие же буквы.

— Поставь на тумбочку, — Антон передал ему видавшую виды, помятую жестяную кружку. — И это, — он протянул пузатую аптечную бутылку с красной резиновой пробкой и один за другим два свертка, упакованные сверху в лоскуты марли.

Геннадий сдвинул рябиновые ветки и застыл над тумбочкой с кружкой и свертками в руках. Он наконец отчетливо вспомнил обложку тетради с надписью: «Л. Зотова. 2-й курс. Класс фортепьяно». Такие же крупные круглые буквы.

За дверью послышались шаги, возня и голос коменданта:

— Откройте, пожалуйста!

Антон встал, открыл. Комендант внес в комнату табурет, заставленный горкой тарелок, с кастрюлькой наверху, солонкой, перечницей и бутылкой с зеленоватым конопляным маслом на донышке. Все это было искусно размещено, и не меньшее искусство требовалось довести сложное нагромождение до цели.

— Это жена, — сразу же стал оправдываться комендант. — Очень просила не отказываться. Конечно, без сметаны, зато с маслом.

Он поставил табурет, открыл крышку кастрюльки и, все так же оправдываясь, сказал:

— Пельмени капустные...

— Да ну? — Антон наклонился над исходящими горячим паром пельменями. — Никогда не ел! Вот спасибо вашей жене! Зовите ее сюда.

— Нет, нет, она занята. Что-то там дочке перешивает. Благодарю. — И, ободренный Антоновой простотой, комендант стал проворно доставать из карманов стаканы и вилки.

Антон тем временем сложил в тумбочку вынутые из чемодана книги. Геннадий заметил, что книги по искусству: пособие по рисованию, книга о Леонардо да Винчи, «Палитра Делакруа» Пио Рене. Не сдержался, рассеянно спросил:

— Рисуете? — И невольно посмотрел на больную правую руку.

Бледные, неестественно тонкие пальцы ее выглядывали из повязки и казались безжизненными.

— Занимались раньше? — поправился он.

— Только собирался, — захлопнул дверцу тумбочки Антон. — Не успел.

Он стал помогать коменданту, накрывавшему импровизированный стол, а Геннадий опять посмотрел на записку, поискал, куда ее положить, и сунул почему-то под подушку.

— Вы в госпитале долго лежали?

— Год.

— И... не поправились? — Геннадий показал глазами на руку.

— Это надолго. Нервы перебиты.

«Зачем же в консерваторию?» — хотел спросить Геннадий, но смолчал и сказал другое: — Завтра занятия отменяются: в оперном — генеральная. Пойдете, конечно?

И не расслышал ответа, потому что мысленно спросил самого себя: «Зачем его приняли? Калека не может стать артистом. — И одновременно подумал: — Надо пойти раньше. Занять место для Люси. Она вечно прибегает после увертюры».

В пузатой аптечной бутылке оказался чистый спирт. В марлевых свертках — хлеб, масло, вареное мясо, малосольные огурцы, головка лука и большое красное яблоко.

Когда Антон развернул все это, он даже посерьезнел от неожиданности.

— Ну, спирт, это — Александр Парамоныч... Главврач, — сказал он задумчиво. — А остальное откуда? Яблоками в госпитале не кормят...

— Ну, ладно! Это, — он протянул коменданту яблоко, — отнесите дочке.

«Стол» получился «двухэтажный»: табурет и тумбочка. Проворный маленький комендант так искусно сервировал его, так аккуратно, красиво нарезал огурцы, хлеб, мясо, что Антон сказал:

— Такое великолепие должен еще кто-нибудь оценить. Может, соседей позовем? Родион Ильич, кто живет рядом?

В соседней комнате жила Люся, и Геннадий все время об этом помнил. Он с беспокойством посмотрел на коменданта: а вдруг пойдет сейчас и позовет именно ее?..

Но Родион Ильич равнодушно сказал:

— Пятеро девчат тут живут. Все не поместятся. А двоих кого позвать — неудобно.

— Ну, ладно, — согласился Антон и шутливо-церемонно повел рукой над столом. — Прошу вас...

Он разлил в стаканы спирт, плеснул в свой немного воды, передал банку Геннадию. Геннадий сделал то же самое, передал коменданту, и когда,банка с остатками воды вернулась к Антону, тот поставил в нее рябиновые ветки, удивительно ловко одной рукой обрезав места облома, расправив смявшиеся листья. Потом нашел банке место среди закусок, потеснил их и как-то задумчиво, невесело помолчал, словно забыл на мгновение, что не один.

Сотрапезники тоже помолчали: комендант — деликатно, выжидающе, Геннадий — обеспокоенно, недобро. Это овеществленное поздравление с новосельем не давало ему покоя.

Антон услышал тишину, поднял голову. Поддел вилкой пельмень, положил обратно. Сказал:

— Когда выходили из окружения — одной рябиной питались. Трое суток. Думали — смотреть на нее не сможем. А теперь, как увижу где, — чуть ли не кланяюсь. Спасительница... — Он поднял свой стакан:

— Ну, поехали.

Выпил, принялся за пельмени.

— Вкусно...

— Уральское блюдо, — довольно пояснил комендант. — Еще с редькой делают. И с грибами.

От выпитого спирта и отличной по военному времени закуски все повеселели, разговорились и долго сидели. Геннадий и комендант расспрашивали Антона о фронте, о Ленинграде, о скитании его по госпиталям, а он больше отшучивался, видно, не хотел говорить о себе и забрасывал веселыми, незначительными вопросами своих новых знакомых.

Они сидели бы еще, да постучала в дверь комендантова жена и, не входя, даже не показавшись, позвала мужа, и он сразу поднялся, снял с гвоздя плащ и послушно ушел, легкомысленно помахав с порога рукой.

— А знаешь, можно выяснить, кто это тебя с новосельем поздравил, — сказал, пересаживаясь на освободившийся чемодан, Геннадий. И испугался, что выдал себя. — Если хочешь, конечно, — добавил он уже нарочито равнодушно и рассеянно.

Антон, однако, не придал этому значения. Ответил:

— Ну, зачем?..

И перевел разговор.

— Гена, — посмотрел он на него очень пристально. — А из твоей семьи кто-нибудь воюет?

— Отец, — быстро сказал Геннадий.

Помедлил и сказал еще:

— Сестра.

— Старшая?

— Нет. А что?

Геннадий насторожился, даже приподнялся и как-то неестественно выпрямился на чемодане.

— В каждой семье кто-нибудь воюет... — раздумчиво проговорил Антон и снова посмотрел на Геннадия. Спросил осторожно: — А ты... здоров?

— Конечно. А в чем дело?

Он понимал, о чем хочет спросить Антон, он часто читал в глазах собеседников этот вопрос, но до сих пор никто не посмел задать его.