Рассказ Служанки - Маргарет Этвуд

Весь этот костюм, антикварный и вздорный, напоминает мне что-то из прошлого – не помню что. Театральная пьеса, мюзикл? Девочки, на Пасху переодетые в кроликов? А здесь он что значит, почему считается, что кролики сексуально привлекательны? Как может кому-то нравиться эта драная тряпка?

Мойра курит. Затягивается, передает сигарету женщине слева; та вся в красных блестках, с длинным острым хвостом и серебристыми рогами; дьявольский костюм."

Вот Мойра скрестила руки под проволочной грудью. Переступает па одну ногу, на другую – наверное, ноги болят; спина чуть сутулится. Без интереса, без единой мысли Мойра огладывает зал. Очевидно, картина знакомая.

Я молю ее посмотреть на меня, увидеть меня, но глаза ее скользят по мне, словно я очередная пальма, очередное кресло. Я так сильно умоляю – она должна обернуться, должна поглядеть на меня, пока не подошел какой-нибудь мужчина, пока она не исчезла. Одна женщина с нею, блондинка в короткой розовой пижамной курточке, отороченной драным мехом, уже присвоена, уже вошла в стеклянный лифт, уже вознеслась и исчезла. Мойра опять вертит головой – вероятно, оценивает перспективы. Наверное, трудно вот так стоять, невостребованной, как на школьной дискотеке, незамеченной. На сей раз ее взгляд спотыкается на мне. Она меня видит. Ей хватает ума не показать.

Мы смотрим друг на друга, лица пусты, безразличны. Затем она совсем чуточку дергает головой вправо. Забирает сигарету у женщины в красном, подносит к губам, рука на миг замирает в воздухе, пальцы растопырены. А затем Мойра отворачивается.

Наш старый знак. У меня пять минут, чтобы добраться до женской уборной, которая где-то от Мойры справа. Я озираюсь – уборной не видно. И я не могу так рисковать – без Командора встать и уйти. Я ничего не знаю, не знаю верных ходов, меня могут заподозрить.

Минута, две. Мойра неспешно шагает прочь, не глядя по сторонам. Ей остается надеяться, что я поняла и последую за ней.

Возвращается Командор с двумя бокалами. Улыбается мне сверху вниз, ставит бокалы на длинный черный кофейный столик перед диваном, садится.

– Развлекаешься? – спрашивает он. Он хочет, чтобы я развлекалась. Это же, в конце концов, развлечение.

Я улыбаюсь в ответ.

– Тут есть уборная? – спрашиваю я.

– Естественно, – отвечает он. Попивает из бокала. Не говорит где.

– Мне туда нужно. – Про себя я отсчитываю время: уже не минуты – секунды.

– Вон там. – Он кивает.

– А если меня кто-нибудь остановит?

– Покажи им ярлык. Все будет нормально. Они поймут, что ты занята.

Я встаю, ковыляю через зал. У фонтана спотыкаюсь, едва не падаю. Каблуки. Без поддержки руки Командора я теряю равновесие. Несколько мужчин оглядываются – по-моему, удивленно, а не похотливо. Я стою как дура. Сгибаю левую руку, нарочито выставляю локоть перед собой, иду биркой вперед. Никто ничего не говорит.

Глава тридцать восьмая

Я отыскиваю дверь в женскую уборную. На ней до сих нор витой позолотой значится «Дамская комната». К ней ведет коридор, у двери за столом сидит женщина, наблюдает, кто входит и выходит. Пожилая, в пурпурном восточном халате и с золочеными веками, однако я вижу, что она Тетка. На столе электробич, ремешок у женщины на запястье. Тут не забалуешь.

– Пятнадцать минут, – говорит она. Вручает мне прямоугольную пурпурную картонку из целой кипы на столе. Как примерочная в стародавних универмагах. Я слышу, как женщине за мной она говорит: – Ты здесь только что была.

– Но мне опять нужно, – отвечает та.

– Перерыв – раз в час, – говорит Тетка. – Ты знаешь правила.

Женщина возражает, в отчаянии канючит. Я толкаю дверь.

Я помню. Комната отдыха, залитая нежным розоватым светом, несколько мягких кресел и диван, на ткани – бамбуковые побеги лаймового цвета, а на стене часы в золотой филигранной оправе. Тут зеркала не убрали – одно, длинное, висит против дивана. Здесь ты должна понимать, как выглядишь. За сводчатым проходом – туалетные кабинки, тоже розовые, и раковины, и снова зеркала. Несколько женщин сидят в креслах и на диване: сбросили туфли, курят. Я вхожу, они смотрят. Пахнет духами, застарелым дымом и еще – рабочей плотью.

– Новенькая? – спрашивает одна женщина.

– Да, – говорю я, глазами выискивая Мойру, которой нигде не видать.

Женщины не улыбаются. Продолжают курить, словно это серьезный труд. В задней комнате подправляет макияж женщина в костюме кошки: хвост из рыжего искусственного меха. Тут как за кулисами: грим, дым, инструментарий иллюзии.

Я мнусь, не понимая, что делать. Я не хочу спрашивать про Мойру, я не знаю, безопасно ли. Потом кто-то спускает воду, и из розовой кабинки выходит Мойра, Ковыляет ко мне; я жду знака.

– Все путем, – говорит она мне и остальным женщинам. – Я ее знаю. – Теперь они улыбаются, а Мойра меня обнимает. Мои руки обхватывают ее, проволока, что держит ее груди, впивается мне в ребра. Мы целуемся, в одну щеку, потом в другую. Отстраняемся. – Боженька немилосердный, – говорит она. Ухмыляется. – На тебя посмотреть, так прямо Вавилонская блудница.

– Ну, мне же так и положено, – говорю я. – А на тебя посмотреть, так тебя кошка целый день по полу валяла.

– М-да, – отвечает она, поддернув кромку декольте. – Не мой стиль, а эта ветошь скоро на нитки расползется. Я все жду, может, раздобудут кого-нибудь, кто еще помнит, как такое мастерить. Мне бы хоть полуприличная тряпка не помешала.

– Ты это сама выбрала? – Может, она предпочла этот костюм другим, потому что он не такой кричащий. Хотя бы просто черно-белый.

– Жди, как же, – говорит она. – Казенные поставки. Видимо, решили, что вот такое я чучело.

Я все еще не верю, что это вообще она. Снова касаюсь ее руки. И начинаю плакать.

– Не делай так, – советует она. – Глаза потекут. И времени к тому же нет. Подвиньтесь. – Это она говорит двум женщинам на диване, по обыкновению властно, грубо и небрежно; как всегда, ей это сходит с рук.

– У меня все равно перерыв закончился, – говорит одна, в нежно-голубом бюстье на шнуровке и в белых чулках. Она встает, пожимает мне руку: – Добро пожаловать.

Вторая женщина послушно двигается, и мы с Мойрой садимся. Первым делом скидываем туфли.

– Тебя как сюда, нахер, занесло? – спрашивает затем Мойра. – То есть видеть тебя – замечательно, без вопросов. Только тебе это совсем не замечательно. Что ты выкинула? Тебя рассмешил его член?

Я гляжу в потолок:

– Тут прослушивают? – Я опасливо, кончиками пальцев, вытираю глаза. Стирается чернота.

– Наверное, – говорит Мойра. – Хочешь сигу?

– С наслаждением, – отвечаю я.

– Слышь, – обращается она к соседке. – Одолжи штучку, ладно?

Женщина безропотно протягивает ей сигарету. Мойра по-прежнему умелый заемщик. Я улыбаюсь.

– А с другой стороны, может, и нет, – продолжает Мойра. – Как-то не верится, будто им важно, о чем мы тут трындим. Они почти все это уже слыхали, а отсюда никто не выходит, разве что в черном фургоне. Но раз ты тут – сама небось знаешь.

Я притягиваю ближе ее голову и шепчу на ухо:

– Я временно. Только на сегодня. Мне вообще тут быть не полагается. Он меня контрабандой провез.

– Кто? – шепчет она. – Этот придурок, который с тобой? Он у меня был, это же полный уебок.

– Это мой Командор, – говорю я. Она кивает:

– Они так иногда делают, им по кайфу. Вроде как трахаться на алтаре – вы же, девушки, все из себя непорочные сосуды. Им по приколу, если вы размалеваны. У этих обсосов от власти крыша едет.

Мне в голову не приходила такая интерпретация. Я прилаживаю ее к Командору, но она слишком проста для него, слишком топорна. У него наверняка мотивации тоньше. Хотя, возможно, я так думаю из тщеславия.

– У нас мало времени, – говорю я. – Рассказывай. Мойра пожимает плечами.

– А пользы-то? – спрашивает она. Но знает, что польза есть, и рассказывает.

Вот что она говорит, шепчет, – более или менее. Я не запомнила точно, потому что никак было не записать. Я договаривала за нее, как могла: времени мало, она лишь набрасывала в общих чертах. И рассказала мне за два сеанса; мы исхитрились во второй раз вместе попасть в перерыв. Я очень старалась, чтобы звучало похоже на нее. Так я не даю ей умереть.

– Я связала эту старую каргу, Тетку Элизабет, как рождественскую индюшку, и оставила за печкой. Я хотела ее кокнуть, мне жуть как хотелось, но теперь я рада, что

не кокнула, а то мне было бы еще хуже. Из Центра выбраться – раз плюнуть, я прямо поразилась. В буром платье взяла и прошла. Я шла и шла, как будто знала куда, пока не скрылась из виду. У меня не было никакого плана; я ничего такого не готовила, как они думали, хотя потом, когда они план из меня выбивали, я им много чего насочиняла. Когда тычут электродами и прочим всяким, чего только не сочинишь. Вообще плевать, что говоришь.