Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Саид прорысил вдоль растянувшегося походного строя своей сотни. Слева у канавы он успел заметить с десяток уткнувшихся в землю феллахов — видно, не местных, поскольку рядом с ними не видно было ни корзин, ни мотыг. Похоже, идут из селения в селение: в долине Альмерийа вилаяты стояли близко друг к другу, и земледельцы то и дело отправлялись к родственникам — то в гости, то на свадьбу, то на соболезнование. Вороной конь Саида запорошил пылью согнутые спины припавших к обочине людей: в основном женщины, в грубых полотняных химарах — сельские женщины, в отличие от горожанок, повязывали платок по самые глаза, так что лица толком и не разглядишь — и наглухо замотанных хиджабах из некрашеной сероватой тканины. У феллахов даже черный цвет для абайи и белый для рубахи считался звездной роскошью — в крашеной и беленой одежде щеголяли лишь местные богачи.

Вдруг за спиной Саида раздались возгласы — и дробь копыт коня, идущего галопом. Оглянувшись, молодой сотник увидел всадника в ослепительно белой накидке, верхом на высоко вскидывающем колени сиглави. Саида догонял господин Ястреб. Впрочем, Тарик вдруг резко натянул поводья — и его серый запрокинул морду и присел на задних ногах, пытаясь встать в злобную мстительную свечку. Саид приложил руку ко лбу и присмотрелся: оказалось, господин Ястреб осадил коня прямо рядом с теми самыми феллахами-путешественниками. Бедняги уж совсем вжались в дорожную пыль, а сверху на них сыпались мелкие камни и комья земли из-под копыт сердито молотящего ногами сиглави. Тарик наконец справился с конем и — вот странно-то! — обратился к одной из женщин, пытавшейся на коленях отползти в канаву.

Господин Ястреб говорил с этими сельскими бабами довольно долго. Саид все оборачивался, а всадник на сером коне так и не двигался с места. Молодой каид уже устал удивляться — где Тарик и где ущербная разумом женщина из пыльного вилаята? — когда случилось нечто, чему сначала не поверили его глаза.

На месте, где только что покорно стояли на коленях феллахи, вдруг полыхнул ранящий глаза свет — и из сияния с хлопаньем крыльев в воздух поднялась стая невиданных белых птиц.

… Неспешно проезжающие ханаттани продолжали видеть жалких, простертых в пыли феллахов. Тарег прищурился. Его глаза уже не отводил хитрый морок — яркие шелка и блеск драгоценностей слепили взгляд.

— Приветствую тебя, о благородный воин.

Женщина заговорила первой, на прекрасном классическом ашшари — и правильно сделала, что заговорила: сорвав с нее и ее спутников покрывало иллюзии, Тарег тут же схватился за меч.

— Я не враг тебе, и ищу не поединка, а помощи.

Она проговорила это, не отпуская глазами его пальцы на золотом навершии рукояти.

И текуче поднялась на ноги. Широкие рукава упали до самой земли — переливчатый сиреневый атлас ее платья выглядел донельзя странно среди жухлых кустиков полыни на обочине сельской дороги. Узорчатые края верхней одежды свободно разошлись на груди, показывая ослепительную белизну нижних слоев шелка и перевитый золотыми шнурами широкий пояс. Увитый фиалками гребень придерживал собранные на затылке пряди волос — они стекали вьющейся волной к самым складкам шлейфа. Тарег увидел, как тугие черные завитки выглядывают из-за фиолетовых шелков у маленьких ножек — и на мгновение потерял себя от восхищения.

Красавица-сумеречница улыбнулась — тонкие бледные губы слегка изогнулись. Ее свита продолжала стоять на коленях, застыв в глубоком церемониальном поклоне. Тарег теперь ясно их видел. Семь женщин, в таких же роскошных шелковых платьях слепяще-ярких цветов, с гребешками в длинных волосах. И двое мужчин, одетых как знатные воины Ауранна — в просторные алые накидки поверх собранных из мелких стальных пластин панцирей. Шелковые кисточки, свисающие с тямляков длинных изогнутых мечей, сейчас лежали в дорожной пыли. Но руки оба аураннца держали на рукоятях.

— Какую помощь скромный слуга халифа может оказать столь благородной и… могущественной… даме?

Если Тарег и язвил, то самую малость: чтобы распознать иллюзию, ему понадобились вся подозрительность нерегиля, воевавшего не одну сотню лет на западе, и все его мастерство, и даже толика удачи — клейменый секущими рунами меч очень трудно скрыть под «покрывалом». Морок, скрывавший сумеречницу и ее спутников, навела опытная и очень сильная рука. Если бы не железный высверк на окоеме зрения, он вполне мог бы и промчаться мимо завалившихся носами в грязь пуганых феллахов.

Между тем, женщина ответила:

— Твое войско идет в землю, к властителям которой у меня есть счеты и незаконченное дело. Они схватили моего супруга и хотят предать его смерти на потеху человеческой толпе.

— Что делает сумеречник из Ауранна в земле аш-Шарийа, что его хватают и тащат на казнь? — осведомился Тарег.

— Мой супруг — не аураннец, — снова усмехнулась женщина. — И он не из Сумерек. Мой муж — человек. Его имя — Кассим аль-Джунайд.

— О, — сумел выговорить в ответ Тарег.

И, быстро овладев собой, спросил:

— Что может грозить одному из Бени Умейя в земле ар-Русафа? Чем он провинился перед своими сородичами?

И женщина вздохнула и ответила:

— Многим, мой князь. Тебе будет приятно узнать, что Джунайд оказался в числе тех, кто отказался поддержать мятеж против халифа Аммара.

— Это воистину приятные новости, — медленно кивнул Тарег.

— Ну а ко всему прочему, Джунайд нарушил заповедь, взяв в жены женщину из Сумерек. Кади отказался сделать запись о нашем браке и позвал законника. Тот пригрозил, что Джунайда изгонят из общины верующих и провозгласят отступником. Мой муж ответил, что скорее готов отказаться от посещения масджид и пятничной проповеди, чем от меня. С тех пор для законников он грешник, отступивший от истинной веры.

— Твой супруг поступил очень достойно и заслуживает всяческого уважения. Но я подозреваю, что благочестивые приверженцы учения Али ему этого не простили.

Голос нерегиля сочился ядом и ненавистью к людям. Женщина вскинула на него благодарный взгляд. С горечью и печалью в голосе она продолжила:

— Они заманили его в ловушку под предлогом переговоров, схватили, заковали и теперь везут в Куртубу. Сейчас они в двух днях пути от города. По закону его заключат в городскую тюрьму и дадут три дня на размышление. Если по прошествии третьего дня он не откажется от… меня, его отведут на площадь и четвертуют на помосте. Если ты не придешь мне на помощь, о благородный воин, наутро пятого дня я стану вдовой.

И она сложила ладони перед грудью, опустилась на колени у копыт Тарегова коня и проговорила с испепеляющей, острой как стрела ненавистью: