Тишина - Юрий Васильевич Бондарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молчали. Они поняли, что им нужно уходить.
— Спокойной ночи, Федор Феодосьевич.
— Спокойной ночи, Эльга Борисовна.
Когда несколько минут спустя они поднялись на второй этаж в комнату Константина, Сергей упал в кресло, вздохнул через ноздри и грубо выругался. Константин извлек откуда-то из глубин буфета две бутылки пива, заговорил с усмешкой:
— Н-да, успокоили, называется, старика… Ему наши жалости — до лампочки. Нет, у нас не соскучишься! — И он поставил бутылки на стол, отчаянно щелкнул пальцами. — Все равно жизнь продолжается. Выпьем, Сережа? Остались две последние. Из энзэ. Остатки студенческой роскоши.
— Давай выпьем. Что происходит, Костька?
— Обычный перегиб палки! Подожди. А что от Нины? Письма, телеграммы? Мне хотелось бы ее сейчас увидеть. Улыбка женщины успокаивает. А, чуть говорю, из какой-то оперетты.
— Нина на Урале, Костька.
6
В конце июня Сергей шел один из института к метро.
В глубине узких темнеющих переулков особенно чувствовался летний вечер с жарковатым запахом пыли.
Он шел мимо высокого забора, над которым и в зеленеющем небе висел среди верхушек лип острый, как волосок, молодой месяц; доносились из-за деревьев крики задержавшейся волейбольной игры, удары мяча. Возле одного крыльца вспыхивал огонек, темнели силуэты: девушка в белых босоножках сидела на раме прислоненного к перилам велосипеда, парень, обнимая ее, зажигал и гасил ручной фонарик; девушка кротко взглянула на Сергея, помотала ногой, с улыбкой отвернулась.
Ему некуда было торопиться. Он любил в поздние сумерки бродить по москворецким переулкам.
Он вышел к метро, долго стоял перед витриной «Вечерки», потом долго читал объявления на афишной будке: не хотелось домой, не хотелось спускаться в метро, в сквозниковый подземный воздух, уходить сейчас от этих тихих летних сумерек, от пыльного заката, угасающего за площадью.
В институте было собрание перед каникулами и практикой, длинная речь директора, студенческий капустник, танцы, буфет, дешевые бутерброды, духота, разговоры. Он устал, и после разговоров, и после суеты институтского зала было приятно стоять здесь, около метро, — овеивало будоражащим воздухом вечера, и была свобода и совсем неожиданное одиночество. Он испытывал неясное удовлетворение — все кончилось, цель достигнута, экзамены сданы. «А дальше? А дальше что? Летняя практика на шахтах? Да, практика. А дальше? А Нина? Когда я ее увижу?»
Он знал, что скоро увидит ее.
И ему хотелось стоять здесь, возле метро, читать заголовки газет вперемежку со свежими афишами, но читал он невнимательно: об испытании американцами атомной бомбы на островах Тихого океана, о солдатских сборах западногерманского «Стального шлема», о начавшихся концертах Московской филармонии, о летних гастролях Аркадия Райкина в саду «Эрмитаж» — заголовки газет кричали, рекламы концертов успокаивали, говорили о жизни обычной, мирной.
В этот теплый вечер лета были, казалось, прозрачная тишина, умиротворение, покой во всем.
Нина должна была приехать в начале июля. Он знал, что скоро ее увидит.
В конце марта ранним утром он проводил Нину до такси и, не стесняясь шофера, поцеловал ее.
— Это вообще какая-то глупость: ты должна уезжать каждый год? И всегда к черту на кулички — Урал, Сибирь, Бет-Пак-Дала.
— На вокзал не провожай. За минуту на вокзале можно возненавидеть друг друга. В Бет-Пак-Далу еду первый раз — ты это знаешь. После Урала заеду туда на неделю. Меня посылают. Вот и все.
— Кажется, твой муж там? — спросил Сергей очень спокойно.
— Его снимают и переводят.
В уголках ее губ проступили морщинки, и эти морщинки, впервые увиденные им, были почему-то неприятны ему, но он ответил с нежностью:
— Мне неважно это. Я жду тебя, Нина. Счастливо, в общем.
Когда она поцеловала его и села в такси и машина, завывая мотором, свернула за угол, улица стала неправдоподобно пустынной, серой, на подсыхающих мостовых стояла ранняя мартовская тишина. В этой тишине белым, усталым за ночь светом горели фонари, и далеко на вокзалах перекликались гудки паровозов. Он представил: где-то на окраинах Москвы начиналось полное утро, мокрые от тумана поезда пришли на рассвете, ожидая, шипели на путях; и крыши вагонов, и платформы холодны, влажны по-весеннему.
И он представил, как она вошла в теплое купе вагона Москва — Свердловск, уже вся отдалившись от него, от прошедшей ночи, когда они оба ни часу не спали, — и без цели зашагал по гулкому тротуару Ордынки.
«Его снимают и переводят». Раз — прошлой осенью — муж ее прислал короткую и странную телеграмму, состоявшую из трех слов: «Поздравь счастливой охотой», — и Нина, прочитав ее вслух и обратный адрес: «Почтовое отделение Жумбек», — сказала:
— Значит, у него не ладится с экспедицией. Тогда — страшная, истребительная охота. А потом плов и водка… Я ненавидела эту охоту. Но он там полный хозяин и это ценит больше всего. Набрал себе в экспедицию каких-то сорванцов. А ведь знаешь, он способный геолог, только разбросанный, несдержанный человек.
Он молчал, делая вид, что это не касается его.
Три года продолжалась их связь, и он хорошо знал ее, но порой она казалась старше, опытнее его, и он чувствовал едва заметную настороженность по ее чересчур внимательному взгляду в упор; по тому, как иногда звонила вечером из геологического управления, робко объясняя усталым голосом, что задержится сегодня и нет смысла приходить ему, только не нужно обижаться; по тому, как, идя с ним по улице, она задерживала глаза на лицах детей, мальчиков — и он видел, как размягчалось, становилось беззащитно-нежным ее лицо.
Однажды он спросил ее:
— Что с тобой, Нина?
— Ты действительно меня любишь? Ты никого не сможешь так, как меня?
— Я люблю тебя. Я не представляю, что бы со мной было, если бы я не встретил тебя тогда. Я прихожу к тебе и забываю все.
— И только-то, Сережа?
— Нина, мне даже приятно, когда ты молчишь. Наверное, такое бывает… к жене.
— И ты ни разу не сомневался, Сережа?
— В чем?
— Ну, в том, что я нужна тебе? Именно я…
— Ты спрашиваешь это?
Поднявшись на тахте, чуть наклонясь вбок, подобрав ноги, она пальцем кругообразно водила по стеклу звонко стучащего на тумбочке будильника. И наконец сказала полусонным голосом:
— Как-то не так у нас, Сережа.
— Что же не так? — спросил он.
— Пойми меня только правильно, я никогда не говорила об этом, — заговорила она с неуверенностью. — Нам нужно что-то делать, Сережа, что-то решать окончательно. Меня иногда унижает… вот это… то, что между нами три года
