Фурцева - Леонид Млечин

Последние недели он практически не работал. Хрущев рассказывал, как они с Берией проходили мимо двери столовой сталинской дачи, и Лаврентий Павлович показал на стол, заваленный горою нераспечатанных красных пакетов. Это были документы, которые продолжали поступать Сталину. Видно было, что к ним никто не притрагивался.

— Вот тут, наверное, и твои лежат, — сказал Берия.

После смерти Сталина Хрущев поинтересовался, как поступали с бумагами, ежедневно присылаемыми вождю. Начальник охраны ответил:

— У нас был специальный человек, который вскрывал их, а потом мы отсылали содержимое обратно тем, кто присылал.

О том, что Сталин потерял интерес к происходящему и практически перестал работать, знали в Москве всего несколько человек. Остальные были уверены, что все идет по-прежнему. 20 февраля 1953 года Екатерина Алексеевна Фурцева провела в горкоме совещание, обсуждалась подготовка Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.

— По нашим сведениям, — говорила Фурцева, — выставка отстает очень серьезно в оформлении многих павильонов. Московский городской комитет заинтересован в том, чтобы все эти работы были проведены своевременно. Московская партийная организация отвечает за это большое мероприятие… Пусть товарищи расскажут, какие претензии и по времени, и по качеству к работникам, которые ведут работы на выставке. Кто желает выступить?..

Руководители выставки собирались жаловаться на то, что им не дают все, что нужно. Но выяснилась иная картина. Разбирательство Екатерина Алексеевна вела в присущем ей напористом стиле.

— Сколько людей должно работать по плану?

— 940 человек, из них 420 оформителей-художников.

— Сколько работает? — спросила Фурцева.

— 700 человек, художников 312.

— Почему люди не полностью работают?

— Целиком мы их занять не можем.

— То есть людям делать нечего? — уточнила Фурцева. — Мы пригласили вас в горком. Вы сказали, что сами хотели обратиться, готовились к совещанию… Так вы объясните, что вот по такому-то павильону могли по плану работать восемьдесят человек, а работают сорок, потому что материалов нет. А фантазировать они не могут. Вот вы так и скажите…

— Нет материала, нет фотоматериалов, — жаловались Фурцевой. — Фото нас держит. Художник не может делать монтаж без фото. Текст нас держит.

Екатерина Алексеевна была недовольна столичным павильоном:

— Мы посмотрели, в московском павильоне представлены два варианта эскизов. Я не хочу осуждать, но вы представили, на первый взгляд, неудачные эскизные предложения. Даже никакой тематической идеи не заложено. Колхозница собирает помидоры с корзиной в руках. Разве это показательно для Московской области? Такой важнейший идеологический участок мы так вести не можем. Художники нуждаются в большой помощи, чтобы правильно, идейно, тематически показать и отразить в оформлении то, что мы желаем. К тому же художники слишком много берут на себя, не хотят предварительно дать для просмотра эскизы для утверждения, и это, видимо, серьезно мешает…

Выслушав всех желающих, Фурцева суровым тоном подвела итоги:

— Будем принимать решение бюро горкома. Должны будем дать соответствующую оценку руководителям творческих и партийных организаций. По их вине создалась такая обстановка и отставание в работе. Неужели Москва не имеет творческих кадров, которые могли бы справиться с работой на выставке? Мы считаем, что руководители не сумели использовать эти кадры. Не случайно там работали всего два-три партийных работника. Никаких переносов срока открытия сельскохозяйственной выставки не будет. Московский горком повинен в том, что в такой довольно трудной обстановке мы поздно собрались. Но вы не подумайте, что теперь ничего нельзя сделать. Время еще есть. Вношу такое предложение: провести партийные собрания в ближайшие пять дней во всех творческих организациях. Общее собрание нужно провести в Московском товариществе художников. Расставить в каждом павильоне коммунистов, пусть они будут парторгами. Нужно организовать группу из десяти-пятнадцати пропагандистов, чтобы они постоянно проводили беседы с товарищами.

Фурцева понимала, что ее ждет, если выставка не будет открыта в срок. Решение подписано Сталиным.

— Нужно, чтобы творческие работники ушли сегодня с совещания, осознав свою огромную ответственность, — заключила она, — дело это огромной государственной важности. Даже невозможно себе представить, что мы не справились с выполнением правительственного задания…

Но глава советского правительства уже никого не мог ни наказать, ни поощрить. На ближней даче вождя заканчивалась затянувшаяся драма.

Вечером 28 февраля Сталин пригласил к себе обычную компанию — Маленкова, Хрущева, Берию и Булганина. Вместе поужинали. Сталин находился в прекрасном расположении духа, выпил больше обычного. Гости разъехались после пяти утра. Веселая вечеринка оказалась последней в его жизни.

Сталин всегда вставал очень поздно. Но на следующий день, 1 марта, Сталин вообще не вышел из комнаты. Охранники долго не решались его побеспокоить. Только в одиннадцать часов вечера один из них с почтой в руках все-таки вошел в комнату Сталина и увидел вождя лежащим на полу. Он был без сознания и только хрипел.

Видимо, после отъезда членов президиума Сталин удалился в библиотеку. Здесь у него произошло кровоизлияние в мозг. Сталин потерял сознание и упал на пол у дивана. Так он и лежал несколько часов без медицинской помощи. Из-за его собственных маниакальных страхов охрана и прислуга не смели войти к нему в комнату и не решались по собственной инициативе вызвать врачей.

Охранники, следуя служебной инструкции, позвонили своему начальнику министру госбезопасности Семену Денисовичу Игнатьеву. Тот испугался и велел охранникам позвонить Берии или Маленкову.

Дозвонились до Маленкова. Георгий Максимилианович был как бы старшим среди членов президиума ЦК. В два часа ночи он приехал на дачу, вместе с Берией. Один не решился. Охранники доложили, что нашли Сталина на полу, подняли его и положили на диван. Теперь он вроде как спит. Маленков с Берией даже не вошли в его комнату: вдруг Сталин проснется и увидит, что они застали его в таком положении. Они уехали. Мысль о том, что его разбил удар, не пришла им в голову.

Утром сотрудники охраны доложили, что товарищ Сталин так и не пришел в себя. Тогда приехали уже втроем — Маленков, Берия и Хрущев. Но только вечером 2 марта у постели Сталина появились врачи. Все это были новые люди, потому что лечившие Сталина доктора уже почти все были арестованы по печально знаменитому «делу врачей». Медики ехали к вождю с дрожью в коленках — тоже не были уверены, что благополучно вернутся домой. Первый подошедший к Сталину доктор боялся взять его за руку, чтобы измерить пульс. Приехал министр госбезопасности Игнатьев и не решался войти в дом уже умирающего Сталина.