"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6 (СИ) - Семёнова Мария Васильевна

Гимны были очень разные, среди прочих и праздничные, но таких насчитывалось немного. Семь из каждых десяти посвящались временам гонений на Близнецов и неисчислимым бедствиям, что претерпели от злых людей первые Ученики. Хономер начинал служение мальчишкой, и ему повезло угодить в храм, отличавшийся сугубой строгостью жизни. Нет, там, конечно, не отправляли за провинности на дыбу и на костёр, но иногда подростку казалось, что лучше бы уж отправили! Он помнил, как выручали его тогда стихотворные сказания о мужестве утеснённых за веру.

Колодки, и цепи, и кнут палача Вовек не погасят надежды луча. Тонка, беззащитна, над книгой свеча Ещё обернётся сверканьем меча… –

на пределе дыхания сипел Хономер, выбираясь к очередному приметному камню и высматривая впереди следующий. Ночь всё никак не кончалась. И огоньки лагеря по-прежнему не спешили показываться вдалеке.

Он смутно заподозрил неладное, когда, посмотрев вверх, вдруг обнаружил, что тучи разорвались, открывая довольно просторный клок густо-синего неба, усеянного по-летнему немногочисленными, но вполне яркими звёздами. Хономер запрокинул голову, жадно приглядываясь… Как любой опытный путешественник, он хорошо представлял себе расположение созвездий и закон их движения кругом Северного Гвоздя. Да ещё, не довольствуясь собственными наблюдениями, приобретал где мог хорошие карты небесных светил и подолгу изучал их, зная, что это когда-нибудь пригодится.

И вот теперь он жадно вгляделся в заоблачную вышину, силясь мысленно сложить узнаваемые сочетания звёзд…

Ему сказочно повезло. Его глазам предстал сам Ковш, называемый аррантами Колесницей, – величественное созвездие, властелин северных небес, легче всего отыскиваемый и прежде прочих запоминаемый даже детьми. Он горел драгоценным топазовым блеском, словно расстёгнутое ожерелье, брошенное на бархат. Хономер испытал тихое блаженство, узнав благородный изгиб ручки Ковша и чуть угловатый, но всё равно прекрасный силуэт чаши. Небо сразу начало заволакивать снова, но жрец успел увидеть вполне достаточно, чтобы мысленно прочертить необходимые линии и уверенно определить, где сияет за тучами указующий Гвоздь.

Привычная память немедля вновь расстелила перед ним алайдорскую карту… Он прикинул по ней направление, которого придерживался с вечера, попытался хоть приблизительно угадать длину пройденного пути… И содрогнулся с головы до пяток, а в животе родилась ледяная сосущая пустота, не имевшая ничего общего с голодом. Он понял, что либо небесные сферы вывернулись наизнанку, дабы учинить над ним, Хономером, очень недобрую шутку, либо он принял за Ковш разрозненные части совсем иных звёздных фигур, либо… либо он целую ночь шагал, выбиваясь из сил, в совершенно неправильном направлении. И все его приметные камни были не что иное, как самообман, обольщение чувств, угодливо отыскивающих в окружающем мире именно то, что их обладателю больше всего хотелось бы отыскать.

Хономер свирепым натиском воли отогнал придвинувшийся было страх. И даже оборол могучее искушение присесть на камень, чтобы думалось лучше. Он знал: потом будет не встать. Он попытался сосредоточиться. Предположение о внезапно вывернувшихся небесах вряд ли заслуживало пристального усилия мысли. То есть, конечно, по воле Близнецов и Отца Их вполне могло произойти чудо ещё и похлеще; но изменять порядок всего мироздания только ради того, чтобы проучить одного оступившегося жреца?.. На какие бы высоты в своих мечтах ни посягал Хономер, ему всё же трудно было представить, чтобы тысячелетний порядок сломали из-за него одного. Но, с другой стороны, не впадал ли он тем самым в грех неверия? Что, если он оказался-таки избран для великих свершений – и не желал видеть явленного ему Знака?..

Загадка была слишком трудна, и Хономер оставил её напоследок, решив сперва обдумать другие, более скромные вероятности. Боги, несомненно, простят того, кто не сразу уверовал в свою избранность. А вот того, кто возжелал узреть её в простом совпадении обстоятельств, – навряд ли… Хономер напряг память, пробуя сообразить, мог ли он ошибиться с Ковшом. И пришёл к пугающему выводу, что, по всей видимости, не мог. Да, другие звёзды, вырванные случайным обрамлением туч из своего привычного окружения, могли сложиться в подобие знакомого рисунка, который его воображение ещё и подправило ему на беду… Но чтобы эти звёзды различались по яркости именно так, как испокон веку составлявшие Ковш?.. Уж это было бы всем совпадениям совпадение. Как если бы встретить не просто природного двойника хорошо знакомого человека, но притом обнаружить, что он ему полный тёзка по имени…

…А стало быть, получалось, что, если только небеса впрямь не вывернулись наизнанку, Хономер ночь напролёт шёл не к лагерю, а ровно под прямым углом к избранному направлению. То есть не приближался к благословенному теплу и уюту войлочных палаток, а скорее удалялся от них.

Наказание за излишнюю охотничью страсть поистине оказывалось тяжелее, чем он поначалу изготовился принимать, и уж всяко не отвечало мелкому, по сути, проступку. Какая там избранность!.. Если нынешнее приключение вправду совершалось в соответствии с волей божественных Братьев, ему следовало признать себя, наоборот, ничтожнейшим из смертных, ходячим вместилищем всяческого греха и порока. “За что?..”

Ночной сумрак вроде бы начинал понемногу редеть. Хономер, успевший твёрдо запомнить направление на Северный Гвоздь, снова вызвал в памяти карту, прикидывая направление, на сей раз – он крепко надеялся – верное. Нашёл глазами остроконечный валун, торчавший на гриве в нужной ему стороне, шагнул с места…

И сразу вскрикнул от боли. Ему показалось, он угодил босой ступнёй прямо на острые грани битого камня. Хономер всё-таки сел, ощупал свою левую ногу… и убедился, что именно так дело и обстояло. Оказывается, подмётка прочного кожаного сапога не смогла вынести почти суток беспрестанного хождения по булыжным осыпям и наполовину оторвалась, начиная с носка. Очень скоро она отвалится вовсе, если хоть как-то не подвязать. Хономер судорожно потянулся к правой ноге… Здесь сапог был в чуть лучшем состоянии, но именно чуть. Очень скоро “придёт кон”<“Придёт кон” – этим выражением обозначали наступление рокового момента в судьбе, в особенности смерть. > и ему.

Можно вытащить нож, распороть голенища и выкроить временное подобие подмёток, но вот как их прикрепить?.. Разве что перевязью от самострела, но как тогда нести самострел? Прямо в руках?..

Молодой жрец только что окидывал мысленным взглядом звёздные чертежи и пытался разобраться в замыслах Богов, но этот вопрос оказался не по силам его измученному рассудку. Чем больше Хономер размышлял о том, как правильно разрезать ремень перевязи, чтобы хватило на оба сапога и ещё остался запас, тем неразрешимей казалась задача. Следовало подумать ещё, а думалось, сидя на камне, в самом деле необыкновенно хорошо. К тому же его тело, нагретое долгой работой, оставалось невосприимчиво к холоду, но вот кисти рук, ничем не занятые при ходьбе, застыли почти до потери чувствительности. Как удержать ими нож? Никак невозможно. Хономер засунул пальцы под мышки и решил обождать, пока они хоть немного согреются.

Сонное беспамятство сомкнулось над ним сразу и незаметно.

Он проснулся, вернее, пришёл в себя, когда уже рассвело. Его разбудил (и, как он впоследствии понял, – спас) какой-то резкий скрежет, коснувшийся слуха. Жрец вскинул голову, открывая глаза. При этом его волосы издали непонятное похрустывание, но он не обратил внимания, сразу сосредоточившись на том, что предстало его взгляду. Кругом было светло, а на большой валун в двух шагах от него усаживался крупный гриф. Его-то когти и проскрежетали по камню, вырвав Хономера из сна.

Человек и птица уставились друг на друга. Гриф переступил с лапы на лапу и недовольно нахохлился. Хономер с содроганием подумал о том, что пернатому стервятнику скорее всего уже приходилось лакомиться человечиной. На Алайдоре ведь не было ни леса для погребальных костров, ни слоя рыхлой земли, чтобы устраивать какие следует могилы; если же завалить мёртвое тело камнями, это лишь заставит хищных зверей повозиться какое-то время, но остановить их не сможет. Поэтому кочевавшие здесь горцы поступали проще. Сразу предоставляли своих мёртвых грифам и иным падальщикам, полагая, что таким образом частицы плоти вернутся к природным стихиям всего быстрей и надёжней.