Обновленная земля - Теодор Герцль

– Как юрист, как европеец конца девятнадцатого столетия я спрашиваю себя, каким образом это общество удерживает равновесие.

– Ну, это меня нисколько не удивляет. Меня больше всего удивляют деревья! Этим деревьям не меньше сорока-пятидесяти лет. Каким образом они сюда попали?

Он так громко говорил, что проходивший мимо господин, слышавший его слова, улыбнулся в остановился. Кингскурт, конечно, тотчас заговорил с ним:

– Я вижу, что мои слова привели вас в отличное настроение духа. Не будете ли вы так любезны ответить мне на мой вопрос?

– С удовольствием – ответил тот. – Вам, несомненно, известно, что можно рассаживать и подросшие деревья. В Кельне, например, где я раньше жил, в одном народном саду, посадили сорокалетние деревья. Это, конечно, стоит недешево, но у нас, вообще, на нужды и потребности населения денег не жалеют. Такие расходы окупаются будущими поколениями. Впрочем, мы не везде сажали старые и дорогие деревья. Мы выписали из Австралии много молодых деревьев, много эвкалиптов, которые растут очень быстро.

– Благодарю вас, – сказал Кингскурт. – Это мне многое уяснило. Не можете ли вы также объяснить мне, откуда все эти детишки, играющие на лужайках. Он указал на многочисленных девочек и мальчиков, игравших в лаун-теннис, крокет и серсо.

Незнакомец предупредительно ответил:

– Это воспитанники институтов, примыкающих своими зданиями к этому парку. Все классы попеременно выводятся сюда для атлетических игр, которые мы считаем такой же важной статьей воспитания, как и учение.

– Но это, повидимому, лишь дети состоятельных людей? – спросил Фридрих. – Они все такие нарядные, опрятные.

– Нет, ничуть! В наших школах нет никаких отличий меж воспитанниками, кроме степеней таланта и трудолюбия, и каждому воздается должное по его заслугам. Но условия для всех одинаковы. В прежние времена дети отвечали за неудачи своих родителей, не имевших возможности давать им образование… У нас всем представлена возможность учиться. И во всех наших учебных заведениях, начиная от начальных школ и кончая университетом, обучение даровое, и до получения аттестата зрелости все воспитанники носят одинаковое платье… Однако, я заговорился с вами, простите, меня ждут дела. И, вежливо поклонившись им, он удалился.

Фридрих и Кингскурт еще любовались несколько минут веселой и резвой толпою детей. Кингскурт не прочь был бы принять участие в играх, если бы Левенберг не увлек его домой. Вести о здоровьи Айхенштамма были печальные. Штейнек прислал Давиду Литваку краткое сообщение: «Безнадежен», И, когда он пришел вечером, все по лицу его догадались о случившемся.

– Он умер, как умирают великие люди, – сказал профессор Штейнек. – Я был подле него до последней минуты. Он говорил о смерти. Он говорил, что смерть не страшна тому, кто так часто, как он, видал ее перед собою. «Я чувствую, – говорил он, – что теряю сознание. Я еще слышу свой голос, но все слабее и слабее. Я буду еще быть может думать, когда не буду уже в силах говорить. Я уже простился с собою, как жаль, что я не могу проститься со всеми, кого я любил». Потом он замолк, и неподвижно гдядел в пространотво. Вдруг он опять остановил глаза на мне. «У меня были друзья, – сказал он. – Много друзей. Где они? Друзья – это богатство жизни. У меня было много, много друзей. Где они»? Они замолк, и мне казалось, что его затуманенные глаза говорили: ты видишь, я не могу уже говорить, но я еще думаю. И, наконец, он сделал последнее усилие и отчетливо произнес слова, которые я часто слышал от него:

«И чтоб каждый иностранец чувствовал себя у нас, как дома»!…

– Затем глаза его остановились. Я их ему закрыл. Так умер Айхенштамм, президент новой общины.

IV

На восьмой день после торжественных похорон Айхенштамма, созван был конгресс для выборов президента новой общины. Почти все четыреста делегатов, и женщины в том же числе, прибыли еще накануне назначенного дня. В клубах и отелях велись горячие обсуждения. В предшествовавший выборам вечер у доктора Маркуса, президента академии и у Иоэ Леви, директора новой общины, было почти одинаковое количество голосов.

Иосиф Леви еще не вернулся из Европы, но его ждали с минуты на минуту. Некоторые говорили, что в случае избрания его, он от этой чести откажется. Другие утверждали, что слухи эти распространяются сторонниками д-ра Маркуса.

Словом, как везде и всегда, вокруг выборных интересов возникла борьба, интрига, споры и пререкания. Кингскурта это очень занимало.

В упомянутый день, утром Давид Литвак с взволнованным лицом вошел в комнату Фридриха и сообщил, что получил известие об осложнившейся болезни матери.

– Вы без меня пойдете на конгресс. Я тотчас же уезжаю в Тибериаду с Мириам. Жена и Фрицхен приедут поздней.

– Не поехать ли и нам с вами? – участливо спросил Левенберг

– Ах, вы ничем ей не поможете… Я думаю, что никто тут не поможет… Оставайтесь ради конгресса – для вас это будет интересное зрелище. А я теперь ко всему равнодушен, пусть выбирают, кого им угодно.

Кингскурт сказал:

– Мы проводим вашу жену и Фрицхен до Тибериады.

– Благодарю вас! – Не говорите только пожалуйста никому о моем отъезде. Бывают в жизни моменты, когда и друзья лишние. Меня будут осаждать выражениями участия. Я хочу быть один… Прощайте!

После отъезда Давида и Мириам друзья отправились в дом конгресса. Над огромным зданием развевались белые флаги, окаймленные черным флером, по случаю недавней кончины Айхенштамма.

Выборы должны были происходить в большом высоком, строгого стиля мраморном зале с матово-стеклянным плафоном. Скамьи еще были пусты, потому что делегаты еще совещались в кулуарах и примыкавших к ним комнатах.

Но галлереи уже были переполнены. В ложах было более дам, нежели мужчин. Туалеты, по случаю национального траура, преобладали темные. Только в одной ложе подле Кингскурта и Левенберга сидели несколько дам в очень светлых платьях и огромных ярких шляпах. Здесь были обе Вейнбергер, Шлезингеры, доктор Вальтер, молодая и старая Лашнер, Шифман и непременные члены этого кружка, остряки Грюн и Блау. Фридриху очень хотелось уйти в другую ложу, но нигде больше места не было. Кингскурта, впрочем, эта компания забавляла, и он не хотел искать другого места.

– Когда я слушаю этих господ – шепнул ему Фридрих на ухо, – у меня является желание вернуться с вами на наш остров.

– О, о, о!.. Ну, я умнее вас. Я знаю, что в лучшем зверинце есть также клетка обезьян. Ну и в людском обществе есть такая же клетка.

В зале началось оживление. Делегаты занимали места. С правой стороны, в группе женских делегатов ораторствовала м-с Готланд. Она принадлежала к партии доктора Маркуса. Архитектор Штейнек агитировал в пользу Иоэ Леви. Он стоял у подножия трибуны, и в возраставшем гуле голосов резко выделялись его вскрикивания: «Ио, Ио!»

Решид-бей зашел в ложу Кингскурта и Фридриха и сообщил им последний результат совещаний в кулуарах. Перевес голосов был на стороне Иоэ Леви. Он был очень популярен во всей стране, столь обязанной ему своим процветанием, и делегаты считались с этим, между тем как доктор Маркус был близок и дорог главным образом наиболее интеллигентной части общества. Иосиф Леви, впрочем, уже вернулся и наверно скоро придет на собрание.

– Вы нам тотчас же укажите его, если он придет – сказал Кингскурт. Должно быть очень интересный господин. Любопытно посмотреть, как он себя будет держать.

В клетке обезьян плоско и пошло острили, злословили и судачили.

Прозвенел звонок, возвещавший открытие конгресса. На галлереях разговоры мгновенно стихли. Делегаты наполнили зал.

– Вот Иоэ Леви! – сказал Решид-бей. – Вот этот с седыми, щетинистыми усами, с лысиной. Вот, он подает руку архитектору Штейнеку.

Это был худощавый человек, среднего роста, очень смуглый, быстрый и энергичный в движениях. Делегаты окружили его плотным кольцом. Десятки рук с приветствиями протягивались к нему. Он держался очень непринужденно, и вид у него был совсем не торжественный.

Раздался второй продолжительный звонок, все заняли места. В то же мгновение распахнулись на трибуне золоченые двери, и оттуда вышел председатель конгресса со всем своим штатом.

Первым делом, он почтил память покойного президента прекрасной речью, которую все выслушали молча.

Потом он объявил:

– Мы собрались сюда для выборов нового президента.

– Я прошу слова! – ко всеобщему изумлению крикнул Иосиф Леви.

– Слово за Иосифом Леви, – сказал председатель.

Иосиф Леви быстро и легко взошел на трибуну и начал:

– Многоуважаемые члены конгресса! Я должен сказать только несколько слов. В моем отсутствии некоторые мои друзья выставили мою кандидатуру, не спросив меня, следует ли это делать.

Шум восклицаний покрыл его слова.