Медовый месяц: Рассказы - Кэтрин Мэнсфилд

— У нас счастливая семья с тех пор, как умер мой дорогой муженек.

— Ох, уж эти браки — надо иметь смелость; ничего, ничего, дайте им время, а уж они вас не подведут, даст бог… Много у вас постояльцев?

— Все комнаты заняты.

В холле хозяйка принялась за подробный рассказ, продолжила его на лестнице, потом, разделив на шесть частей, в большой комнате (окнами в сад), которую фрау Фишер занимала каждый год. Я читала книгу «Чудеса Лурда», которую католический священник, устремив мрачный взгляд мне в самую душу, вручил мне для внимательного прочтения, однако чудеса совершенно перестали меня интересовать, благодаря появлению фрау Фишер. В такой обстановке белые розы никак не смогли бы раскрыться у ног Девы Марии.

«…Простой пастушок приглядывал за ее стадами на бесплодных полях…»

Голоса из комнаты наверху:

— Раковину, конечно же, мыли с содой.

«…Девочка была глухонемой, и все думали, будто она дурочка…»

— Ну да, это новый портрет Кайзера. Картину с Иисусом Христом в терновом венке мы перевесили в коридор. Не так уж весело было спать тут, когда он смотрел со стены. Дорогая фрау Фишер, почему бы вам не выпить кофе в саду?

— Чудесная мысль. Но сначала я сниму корсет и ботинки. Как приятно опять надеть сандалии. В этом году мне как никогда необходимо лечение. Нервы! Я вся на нервах. И в поезде сидела, закрыв лицо носовым платком, даже когда контролер пришел за билетами. Сил моих больше нет!

В беседку она пришла в черно-белом пеньюаре и миткалевом чепчике с кожаным козырьком в сопровождении Кати, которая несла синие кувшинчики с солодовым кофе. Нас официально представили друг другу. Усевшись, фрау Фишер достала идеальной чистоты носовой платок и протерла им чашку и блюдце, после чего подняла крышку с кофейника и мрачно заглянула внутрь.

— Солодовый кофе, — произнесла она. — Ах, даже не знаю, как переживу первые дни. Естественно, когда уезжаешь из дома, приходится терпеть неудобства и непривычную пищу. Но, как я всегда говаривала моему дорогому муженьку, если есть чистая простыня и вкусный кофе, мне и этого довольно для счастья. А уж теперь, когда у меня совсем сдали нервы, никакая жертва, принесенная во имя лечения, не кажется слишком большой. У вас-то что болит? По виду не скажешь, что больная!

Я улыбнулась и пожала плечами.

— Какие-то вы все странные, англичане. Вам как будто не нравится, когда заводят речь о телесном. А ведь это все равно что говорить о поезде и ни словом не обмолвиться о паровозе. Разве можно понять человека, ничего не зная о его желудке? Когда моего мужа одолела тяжкая болезнь, припарки…

Она положила кусочек сахара в кофе и стала смотреть, как он тает.

— Один мой молодой друг ездил в Англию на похороны брата, так он рассказывал, что женщины у вас надевают такие корсажи в ресторан, что официант, хочет-не хочет, а заглядывает за него, когда ставит тарелку с супом на стол.

— Так делают немецкие официанты, — отозвалась я, — а английские смотрят поверх вашей головы.

— Вот, — вскричала она, — видите, до чего вы зависимы от Германии. Даже официанта вышколить и то не умеете.

— По мне, так лучше пусть смотрит поверх головы.

— Значит, вы стыдитесь своего корсажа.

Я обвела взглядом сад с многочисленными желтофиолями и примитивными розовыми кустами, которые тянулись вверх, словно в немецких букетах, и подумала, что мне не нравятся ни те, ни другие. Пожалуй, надо было бы спросить, не отправился ли ее молодой приятель в Англию в качестве официанта, обслуживающего поминальные обеды, но я почла за лучшее промолчать. Слишком пекло солнце, чтобы точить об нее зубы, да и стоит ли решаться на жестокость, став жертвой говорливой фрау Фишер до половины седьмого вечера? И небеса вознаградили меня за мое терпение: прямо к нам шел по тропинке герр Рат, облаченный по-ангельски в белый шелковый костюм. Они с фрау Фишер были старыми друзьями. Подобрав подол своего пеньюара, она освободила для него местечко на зеленой скамейке.

— От вас так и веет прохладой, — проговорила она, — и, если позволите сказать, костюм на вас просто великолепный!

— Разве вы не видели меня в нем в прошлом году? Шелк я привез из Китая — протащил через русскую границу, завернувшись в него. Много привез: хватило на два платья для невестки, на три костюма для меня, да еще осталось моей домоправительнице в Мюнхене. Вот уж я попотел! Потом пришлось весь шелк перестирывать.

— В вашей жизни больше приключений, чем у любого из немцев. Когда я вспоминаю, как вы были в Турции и как вашего проводника покусала бешеная собака, как он упал в пропасть и чуть не утонул в розовом масле, мне очень жалко, что вы не написали книгу.

— Совсем нет времени. Кое-что я все же записываю. Но теперь вы тут, и мы возобновим наши тихие вечерние беседы. Да? Мужчине необходимо и приятно хотя бы иногда отдыхать в обществе женщин.

— Это я понимаю. Даже тут у вас напряженная жизнь — всем вы нужны, все вас обожают. Вот и мой дорогой муж был таким же. Он был высоким, красивым мужчиной, а нет-нет и приходил вечером в кухню, чтобы сказать: «Жена, хочу пару минут побыть глупым». Ему сразу становилось лучше, когда я гладила его по голове.

Лысая голова герра Рата, блестевшая на солнце, словно символизировала состояние мужчины, не имеющего жены.

Мне стало любопытно, что представляют собой тихие вечерние беседы. Каково это изображать Далилу при безволосом Самсоне?

— Вчера приехал герр Хоффман из Берлина, — сказал герр Рат.

— Тот молодой человек, с которым я не желаю разговаривать? В прошлом году он сказал мне, что во Франции жил в отеле, где не было салфеток. Не представляю, как такое может быть! В Австрии салфетки есть даже у извозчиков. Еще я слышала, как он говорил с Бертой о «свободной любви», когда она убирала в его комнате. Таких людей в моем кругу нет. Я давно подозревала, что он не такой, каким хочет казаться.

— Молодая кровь играет, — добродушно отозвался герр Рат. — У меня вышло с ним несколько споров — вы ведь слышали, правильно?

— Много споров, — улыбнулась я.

— Несомненно, вы тоже считаете меня несовременным. Впрочем, я не делаю тайны из своего возраста; мне шестьдесят девять лет; но вам следует согласиться, что он должен был бы помолчать, когда я говорю.

Отвечая ему с возможной убедительностью, я вдруг поймала взгляд фрау Фишер и сразу же поняла, что мне лучше пойти к себе и заняться написанием писем.

В моей комнате было темно и прохладно. Каштан протянул зеленые ветки к моему окну. Поглядев на узкий набитый конским волосом диван, который откровенно насмехался над моим аморальным желанием свернуться на нем клубочком, я бросила на пол красную подушку и легла. Но едва устроилась поудобнее, как открылась дверь и вошла фрау Фишер.

— Герр Рат пошел принимать ванну, — сказала она, захлопывая за собой дверь. — Можно войти? Нет-нет, не вставайте. Вы похожи на персидского котенка. Расскажите-ка что-нибудь интересное о своей жизни. Стоит мне встретить нового человека, и я, как губка, готова высосать из него все соки. Для начала — вы замужем?

Я ответила утвердительно.

— Где же теперь ваш муж, милое дитя?

Я сказала, что он капитан и находится в долгом и опасном плавании.

— Как же он оставил вас одну — такую юную и беззащитную?

Фрау Фишер уселась на диван и игриво погрозила мне пальцем.

— Признайтесь, что вы не сообщаете ему о своих путешествиях. Ни один мужчина не позволит женщине с такими, как у вас, волосами бродить в одиночестве по чужим странам. А что если ночью вы потеряете сумочку в поезде, занесенном снегом, где-нибудь на севере России?

— Но у меня нет ни малейшего намерения…

— Я и не говорю, что оно у вас есть. Но когда вы прощались со своим любимым мужем, уверена, у вас не было намерения и сюда ехать. Дорогая, я знаю жизнь и знаю людей. Пока его нет с вами, у вас пожар в крови. Ваше грустное сердечко ищет утешения на здешних берегах. Дома вам нестерпимо видеть пустую постель — ведь это как вдовство. После смерти моего дорогого мужа я не знаю ни минуты покоя.

— Мне нравятся пустые постели, — сонно возразила я, ударяя кулаком по подушке.

— Это неправда, потому что так не бывает. Жена должна знать, что ее место рядом с мужем — спит она или бодрствует. Легко понять, что самые крепкие узы еще неведомы вам. Подождите, вот когда пара детских ручек протянется над морем, подождите, когда ваш муж сойдет на берег, а вы будете встречать его с младенцем у груди…

Меня словно подбросило на диване.

— Но я считаю вынашивание ребенка самым постыдным занятием из всех возможных.

В комнате воцарилась тишина. Потом фрау Фишер взяла меня за руку.

— Такая юная и уже настрадалась, — прошептала она. — Ничто так не озлобляет женщину, как одиночество, особенно если она замужем, потому что в этом случае ей невозможно принять ухаживания мужчин — если она не несчастная вдова. Конечно, мне известно, что ни одна женщина не устоит перед капитаном морского корабля, ведь они так же легко воспламеняются, как теноры — вот почему вы должны быть веселой и энергичной, чтобы он гордился вами, когда его корабль придет в порт.