Война Кланов. Медведь 2 - Алексей Владимирович Калинин

раз за разом пытаюсь сделать Зов. Плохо получается, практики мало… Но не отчаиваюсь – всё равно деваться некуда.

Запах добавляет деталей к образу малышки, и я фиксирую его в мозгу. Кажется, что в глубине головы снова работает маленький зуммер, словно жужжит противный неуловимый комар. Такой звук знаком многим, когда лежишь в темной комнате, пытаешься уснуть и в то же время слушаешь это отвратительное создание. Гадаешь – куда он сядет и в какое место уколет. Уже мечтаешь – быстрее бы напился крови и не зудел над ухом. А этот мерзопакостный садист продолжает свой выматывающий нервы концерт.

– Есть! – отвечаю я на взгляд Людмилы. – Можем выдвигаться!

– Хорошо, – говорит девушка. – Я примерно догадываюсь, куда она могла унести Ульяну, но ты всё равно беги первым.

– Догадываешься?

– Да, догадываюсь. Выдвигаемся!

– Ты как себя чувствуешь? – спрашиваю я у этой «железной леди».

Она обжигает меня взглядом. Я успеваю порадоваться, что нахожусь на её стороне и становится немножко страшно за перевертней.

– Я не вою и не скулю, потому что это делу не поможет. Когда всё закончится, тогда и наплачусь вволю, а сейчас не до чувств – Ульяну нужно спасти. Веди! – словно бичом хлещет последним словом.

Вячеслав пытается её приобнять, но натыкается на жесткий и колючий взгляд. Рука останавливается на полпути, ненадолго зависает в воздухе и потом чешет затылок. Будто туда и направлялась. Я поднимаю тяжеленный рюкзак, звякнули жестяные банки внутри.

– Тяжеловато.

– Мы понесем ружья, патроны. Можем поменяться, – говорит Людмила и закидывает на плечо Иж-27.

Старый «Ижик», верная и надежная вещица. У нашего соседа деда Ильи такой же дома в сейфе хранится. Старик никогда с охоты не возвращается пустым. Второе ружье Вячеслав берет в руки и ногой распахивает дверь. Сразу же раздается рычание десятка глоток.

Зверье осмелело.

После выстрела волки отпрянули, но не убежали. Воронье взмывают вверх с истошными воплями. Я накидываю на плечи рюкзак, креплю на животе ремень, чтобы ноша не стучала по спине, и выхожу наружу. Людмила следом, замок щелкает на двери.

Я пробираюсь между раскромсанными телами, кровь успевает запечься бурой коркой на синеющей коже. Вороны кружатся темной тучей над лежащими перевертнями. Молодые и старые лежат в позах, где их застигла смерть. За нами наблюдают горящие угольки на волчьих мордах. Санитарам леса кто-то устроил праздник живота.

Что-то кажется странным в этой кровавой поляне. Что-то щемит в груди и давит на мозг. Какая-то несуразная деталь не дает мне покоя. Что-то не так. Так забывается слово или имя человека, и ломаешь голову в бесплодных попытках вспомнить. Вспоминаешь-вспоминаешь, а потом вдруг в один миг прояснения приходит забытое, и радуешься этому как дитя. Вот и сейчас приходит такое же радостное чувство, но непонятно отчего. Я что-то вижу, прежде чем нырнуть в кусты по направлению к звучащему сигналу. Но что? Это остается на подсознании, сейчас некогда останавливаться и возвращаться.

– Не отставайте! – кричу я и лечу со скоростью бешеного лося.

Влюбленные берендеи мчатся за мной. Снова начинается гонка на выживание. На выживание Ульяны. Я слышу её, я чувствую её, я ощущаю её запах. Я стараюсь выкинуть из головы образ родителей. Живые веселые отец и мать стоят и смеются на фотографии. Стоят и смеются.

Они всего лишь пища!

Я бегу. Больно, тяжело, трудно. Бегу. Старался через мышечную усталость выместить всю тягость, что скопилась на сердце. Мне не к кому возвращаться, меня никто не ждет. И я должен кому-то отомстить за смерть родных. Во мне скопилась вселенская злость, клокочущая ярость грозит разорвать на атомы, а атомы раздробить на электроны и так до бесконечности.

Берендеи бегут рядом. Их губы превратились в тонкую ниточку. Такими же холодными глазами смотрят в оптический прицел опытные снайперы. Собранность и воля толкает уставших оборотней. Им тоже есть, что сказать перевертням. Крылья носа Вячеслава порой раздувались как у разозленного быка на родео. Людмила не позволяет упасть слезинке с уголка глаза.

Мы бежим… Под ногами хрустят ветки, проминается мягкий мох. Ветер сопровождает нас, перепрыгивает белкой с кроны на крону сосен, скачет по ветвям елей, кедра и редких берез. Мы бежим…

Только ночью, спустя шесть десятков километров я вспоминаю, что мне показалось странным в поле боя. Да, на трупах были рваные раны и следы от зубов, но не это меня насторожило. Не синева кожи и не смелость волков, не наглость ворон. Нет. Только через часы изматывающего бега память выталкивает наверх картинку. В глазу одного обнаженного перевертня торчала медная головка иглы…

Плен

Шаг за шагом запах увлекает меня вглубь тайги. Аромат младенца. Молоко пополам со слюнями. Тянет будто магнитом. Болотца пересекаются на одном дыхании, словно на ногах появились глаза, и они указывают на незаметные кочки. Так же двигалась недавно охотница…

Они стали пищей…

Звери чувствуют наше приближение и успевают убраться с дороги, а кто не успевает, тот идет на обед. Так нам встретился кабан. Огромный секач был уверен в своём превосходстве… Людмила в несколько движений запаслась провизией на два дня.

Маленькая задержка служит ещё одним поводом вынуть распашонку и вдохнуть запах Ульяны. Вячеслав смотрит на меня озабоченным взглядом. Я одобрительно подмигиваю ему. Несколько минут уходит на разделку кабаньей туши, и мы снова бежим.

Сколько дней и ночей мы бежали, я и сейчас не могу вспомнить. Бежали мы долго… Что ещё можно добавить? Сколько часов, дней, недель? Пусть это останется на совести хронометражников, которые описывают каждую секунду. Мы за секунды боролись, потому бежали, почти не останавливаясь.

Короткие периоды сна даже и остановками назвать нельзя – только упали в прелую листву и тут же подъем. Словно упал-отжался. Провал в темноту и снова бодрствование. Бежали, а я вспоминал ту головку иглы из глаза перевертня. Неужели охотники живы? Вряд ли тот перевертень для украшения таскал в глазнице медный стержень.

Может, тогда всё это обман и мои родители живы? Я запинаюсь от этой мысли. Твердая рука Вячеслава не дает нырнуть носом вперед, и я снова перехожу на бег. В уме театральной люстрой вспыхивает надежда. Надежда на то, что отец с матерью живы и когда-нибудь мы увидимся.

«Я слышу тебя!» – вспышкой молнии мелькает в мыслях женский возглас. Я не обращаю на это внимания – списываю чужой голос на усталость. Однако голос не смолкает и повторяет:

– Я слышу тебя!

Женский голос оказывается голосом ребенка. Я встаю как вкопанный. Людмила с Вячеславом пробегают по инерции несколько метров и