Чужое сердце - Ирина Градова

– Так родственники или друзья? – подозрительно нахмурился служитель порядка.

– Послушайте, какая разница?! – всхлипнула Тамара. – У меня ребенка украли, можете вы это понять?

– Погодите, женщина, не мешайте допросу свидетелей! – рявкнул сержант. – В квартире присутствовало слишком много людей, и нам нужно установить личности каждого.

Мы с Олегом молча протянули свои паспорта. Как я и подозревала, вместо того чтобы заняться поисками мальчика, милиционеры сосредоточились на выяснении ненужных деталей.

– А разве не надо – как это... план «Перехват» объявить, а? – раздраженно спросил Олег.

– Ты глянь, Петро! – хлопнул себя по ляжкам сержант. – «Специалистов» полна, понимаешь, коробочка! Какой такой «Перехват»? Вы знаете, на какой машине они уехали?

– А я... это... – раздался нерешительный голос с дивана, и все головы повернулись в сторону жены толстяка.

– Что – это? – снова нахмурился сержант.

– Ты, Маш, помолчи лучше! – ткнул ее в бок муж. – Не до тебя...

– Я видела, как машина подъехала, – отмахнувшись от мужа и сразу же показав тем самым, кто настоящий хозяин в семье, сказала женщина. – Большой такой фургон, белый... может, серый? В темноте не очень хорошо видать. Пока Леха в душе мылся, я в окно смотрела и видела, как из фургона несколько ребят выскочили.

– Вы лица рассмотрели? – спросил сержант.

– Да говорю же – темно было! – развела руками Мария. – А потом Леша вышел, и я отвлеклась... Может, это и не они были? Хотя – время вроде бы совпадает.

– Что за фургон? Опишите подробно, – подал голос молодой милиционер, и сержант посмотрел на него с изумлением, словно видел впервые в жизни. – Наш или иномарка?

– Хоть кто-то с мозгами, – тихо произнес Шилов, и я с опаской взглянула на сержанта, боясь, что он мог услышать эти слова.

Записав путаные показания соседки, молодой милиционер посмотрел на старшего.

– Ну, что делать-то?

– Что делать, что делать... Звони ребятам из ДПС!

Никиту отвезли в больницу Святого Георгия – не самый лучший вариант, конечно, но именно она дежурила в тот вечер. Я подъехала утром в субботу – Олег подвез и пошел со мной. Как и ожидалось, в реанимации Никита не задержался, несмотря на диагноз: сотрясение мозга средней тяжести, перелом носа, двух пальцев на левой (к счастью!) руке и ключицы, его перевели в общую палату на шесть человек, и Шилов сам произвел осмотр – к большому неудовольствию дежурного врача, который до сих пор не удосужился подойти к пациенту, но при нашем появлении внезапно засуетился.

– Надо его к нам перевезти, – сказал Олег, закончив. – В выходные здесь ему никто не поможет.

– Позвольте, что значит – не поможет?! – возмутился дежурный. – А я на что?

– Ума не приложу! – грубо ответил Олег. Я не привыкла видеть его таким. – В общем, так: я сейчас звоню к нам и вызываю перевозку... А вы бумаги приготовьте, – обратился он к врачу. Не знаю, то ли Олег выглядел очень внушительно, то ли дежурному просто не хотелось ввязываться в скандал в субботу с утра, но он покорно кивнул и отправился прочь. Никита попытался было протестовать, уверяя, что с ним все нормально и он вообще не собирается здесь залеживаться, но Олег отмел все его возражения.

– Ты помолчи лучше, герой! – прикрикнул он на раненого. – А ты, Агния, езжай домой: это надолго.

На самом деле мне не хотелось оставлять Олега одного бороться с местной госпитальной бюрократией, но я уже назначила встречу с Николаем Криволаповым, одним из двух бывших коллег и приятелей Немова, а время неумолимо бежало вперед. Ученый пригласил меня прямо к себе домой. Квартира оказалась маленькой, неуютной и выглядела нежилой. Повсюду стояли, лежали и валялись книги, статьи, распечатанные документы и просто горы бумаг, идентифицировать которые не представлялось возможным.

– Вы уж простите, – извиняясь, улыбнулся Николай, сметая со стула то, что на нем лежало, чтобы я смогла присесть. Это был невысокий, плотный мужчина лет сорока пяти, с неухоженными рыжеватыми волосами, упрямо торчащими на затылке, и трехдневной щетиной, которая уж точно не являлась данью моде, а лишь говорила о том, что ее хозяин не желает или просто не имеет времени побриться. – Один живу, прибраться некогда...

– Ничего-ничего, – мило улыбнулась я. – Это ведь я так нагрянула – неожиданно, а вам большое спасибо, что приняли!

В целом Николай Криволапов вполне соответствовал моим представлениям о том, каким должен быть современный ученый муж.

– Так вы собирались поговорить о Митьке Немове, да? – заговорил он, садясь прямо на пол и глядя на меня снизу вверх сквозь стекла ужасно немодных очков. – И что же вы хотите узнать?

– Как можно больше – что он за человек, как получилось, что ваши пути разошлись?

– Что за человек?

Николай задумчиво потер переносицу.

– Да так себе человек – ничего особенно плохого в нем нет. Хотя и хорошего не так уж много, если честно.

– А что так?

– Деляга он, вот что! Деньги для него всегда на первом месте стояли, а с таким настроем в науке делать нечего. Так что он правильно сделал, что ушел.

– Вы по-прежнему занимаетесь проблемой клонирования? – поинтересовалась я.

– Да, только не в тех наполеоновских масштабах, в каких мечтал Митяй. Он, как и его покойный папаша, все хотел создать первого полностью искусственно выращенного человека, представляете?

– А что, разве это так уж невозможно?

Николай посмотрел на меня, как добрый отец глядит на нашкодившего ребенка – без гнева, но с разочарованием во взгляде.

– Что вам известно о клонировании, Агния? – спросил он. – Только то, что показывают по ящику, наверное?

Я призналась, что так оно и есть.

– Ну, понятно... Дело в том, что в средствах массовой информации обычно эту самую информацию здорово извращают. Им нужны сенсации, а не правда, поэтому у обывателя создается ложное впечатление, что между современной генетикой и клонированием полноценного человека стоит только морально-этический аспект.

– А это не так? Я вот знаю про успешные опыты с амфибиями, и овечка Долли...

– Разумеется, нет! – прервал меня Николай, и его тусклые серые глазки заблестели. – Во-первых, если уж вам и в самом деле интересно, млекопитающие нисколько не похожи на амфибий – хотя бы в том, что объем яйцеклетки у млекопитающих примерно в тысячу раз меньше. Правда, эти трудности успешно преодолели еще в конце семидесятых, но зародыши развивались лишь короткое время, а потом замирали – задолго до имплантации в матку. Были проведены опыты, связанные с партеногенезом, и вроде бы на мышах все получилось, но – лишь однажды. Впоследствии выяснилось, что для нормального развития млекопитающих требуются два набора хромосом – отцовский и материнский. Поэтому ни у одного из известных видов млекопитающих не описан партеногенез. В дальнейшем американские исследователи Стик и Робл получили шесть живых кроликов, пересадив ядра восьмиклеточных эмбрионов одной породы в лишенные ядра яйцеклетки кроликов другой породы. Фенотип родившихся полностью соответствовал фенотипу донора. Однако только шесть из почти двухсот реконструированных яйцеклеток развились в нормальных животных. Это, конечно, очень низкий выход, практически не позволяющий рассчитывать на получение таким методом клона генетически идентичных животных. Работа с реконструированными яйцеклетками крупных домашних животных, коров или овец, идет несколько по-другому. Их сначала культивируют не in vitro, a in vivo – в перевязанном яйцеводе овцы – промежуточного реципиента. Затем их оттуда вымывают и трансплантируют в матку окончательного реципиента – коровы или овцы соответственно, где их развитие происходит до рождения детеныша. В наше время методические трудности клонирования зародышей крупного рогатого скота практически решены. Но остается основная задача – найти донорские ядра для клонирования взрослых животных.

– Почему именно взрослых? – спросила я.

– Да потому, что вся генетика в данный момент озабочена продлением человеческой жизни: считается, что с помощью клонирования можно вырастить почку, печень или сердце и пересадить их человеку, которому это требуется. В этом случае полностью отсутствует риск отторжения, однако необходимо получить именно клон, а не просто некое подобие донора, понимаете?

Я покачала головой: лекция Николая меня порядком запутала. То, что я помнила из курса биологии, было давно и надежно забыто, и теперь я тщетно копалась в собственных мозгах, пытаясь отыскать там хотя бы крупицы полезной информации.

– Но ведь Долли-то получилась? – пробормотала я. – Она же являлась клоном донора?

– Да, – подтвердил Николай, – но получение живой особи и ее дальнейшая жизнеспособность – пока еще две разные вещи. В 2002 году у Долли развился артрит, который, как предполагается, мог стать результатом генных мутаций, инициированных процессом клонирования. Помимо артрита, у животного наблюдался целый ряд отклонений от нормального развития. В результате знаменитую овечку пришлось усыпить из-за прогрессирующей болезни легких.