Предчувствие: Антология «шестой волны» - Андрей Лазарчук

Это было ещё до того, как обе стороны вцепились в войну зубами. Тогда, пять лет назад, ещё находились люди, пытавшиеся воевать по правилам.

Империя переоценила себя. Уже 20 января следующего, 1935, года датско-шведский линейный флот был разгромлен англичанами в Ютландской битве.

Это стало началом затяжной Скагерракской кампании. И это стало началом совершенно другой войны — насмерть.

Не надо увлекаться поисками символов. Они могут завести куда угодно.

Но вот железо — это всё-таки точно символ. Ибо должны же были Создатели что-то иметь в виду, добавляя к нашей крови небесный металл…

…И третий участник войны: монструозная громада Евроазиатского Союза. Если Империя — это нечто железное, то её восточный противник похож на колоссальный глинобитный замок. Или на огромное глиняное чудище, готовое тупо сожрать всё, что попадётся на его пути. Восток Ксеркса. Глина душит железо…

И люди, люди. Фанатики, обыватели, наёмные воины, романтики, глупцы, авантюристы, трусы. Французы, сербы, калмыки, румыны, индийцы, американцы. Те, кто мечтает пожертвовать собой ради великого дела, и те, кто готов отдать всё на свете, чтобы уцелеть. Цель не имеет значения. Каждый из миллионов стремится к своему, и в результате котёл кипит. Вот уже шестой год.

Зачем? Всё равно что спросить: зачем работает паровая машина? Наверное, об этом знает только тот, кто её запустил…

Ладно. Я тут задумался, а собеседник, кажется, уже нетерпеливо переминается с ноги на ногу. У него, в отличие от меня, сегодня ещё куча дел. Надо готовиться к обороне: расставлять людей, подтаскивать боеприпасы, вновь и вновь укреплять защитные сооружения, подбирая последние призрачные шансы. И надо прикидывать — что всё-таки делать, когда все эти шансы ничего не дадут. И надо прощаться.

— Мы возвращаемся. Желаю удачи, господин капитан.

— И вам тоже удачи, поручик.

Сказал он это или нет? Память путается, — может, это сказал кто-нибудь другой? Но кто? И почему после этих слов мне стало так легко?

Потому что я совершил ещё одно предательство. Отверг ещё одну присягу.

Чтобы спасти людей. Ха-ха.

Может быть, получив этот приказ, они и правда спасутся. Может быть, наоборот, быстрее погибнут. И уж наверняка из-за них погибнет раньше времени кто-нибудь другой.

Спасая одного, почти всегда губишь кого-то другого. Те, кто прошёл войну, очень хорошо это усвоили. Закон сохранения зла. Похоже, есть в нашем мире и такой закон…

Кто бы вы ни были, приведшие меня сюда управители, — спасибо вам. Мне легко.

Сволочи.

Нет, я не впадаю в суеверие. Конечно, мы сами создаём себе богов. Точнее, наши боги — отчасти и наши создания. Что не делает их менее живыми.

Ведь понятие бога — это изобретение самых грубых материалистов. Бог — это просто сложная регулирующая система с обратными связями. Понятно, что каждый из нас является составной частью не одной, а множества таких систем…

Копия Бога находится внутри моей черепной коробки: это сеть нервных клеток. Есть аналогичные сети более низкого ранга. Есть — более высокого. Бесконечная паутина.

Если у вас богатое воображение, можете придумать отдельным богам имена.

Аполлон. Гермес. Афродита. Зевс. Хронос. Уран.

А теперь попробуйте-ка освободиться от них.

Пробуйте осторожно, чтобы ваши мускулы не порвались от чрезмерного усилия. Которое, впрочем, всё равно ни к чему не приведёт.

А если приведёт — вам же хуже.

Следует основательно напрячь зрение, чтобы увидеть, что внутри каждого момента нашей жизни таится выбор из двух возможностей. Только из двух. Служба богам — или война титанов.

Любить богов нельзя. Это совершенно противоестественно. Любовь к богам есть нечто куда более дикое, чем, скажем, любовь к статуе.

Но вот служить им — всё-таки приходится.

Странная у нас судьба: служить тем, кого заведомо не любишь, а иногда и просто ненавидишь. Причём, в известной мере, — по собственному желанию.

Именно так мы и воюем. Не секрет, что в нашей «союзнической» армии ни один человек не испытывает особого почтения к Империи. Многие её ненавидят. Однако — служат. Действительно отдавая жизни. И вовсе не только потому, что деваться больше некуда.

Теперь, кажется, цвета фигур поменялись. Боги теперь играют не чёрными, а белыми. Менять правила по ходу игры — их право, которым они часто пользуются. И почему-то получается так, что я опять на их стороне.

Может, я всё-таки успею порвать с этой службой и присоединиться к братьям-титанам?…

А ведь Костя был прав. Если драться за Империю, то сейчас самое время.

Ладно, там посмотрим. Пока, во всяком случае, придётся доделать то, что я уже начал.

Можно порадоваться лишь тому, что игра переходит в эндшпиль. Это здорово, когда события ускоряются. Это возвращает нам кое-что почти забытое: надежду.

Сволочи, повторил я. Я вас ненавижу. Будьте прокляты за то, что вы со мной делаете.

Но, кроме этих слов, у меня больше ничего не было.

…Дополнительная универсальная творческая проблема заключается в том, что на свете практически нет новых сюжетов. Это понятно: набор сюжетов ограничен самим созданием мира. Сделав Солнце жёлтым, Создатель, конечно, не запретил придумывать миры, где оно зелёное, но структурировал сам спектр подобных выборов, ограничив поток нашего воображения определённым руслом. И так далее. С каждым шагом необратимого поступательного развития нашего Мира — иначе говоря, с каждым моментом времени — это русло усложняется, приобретая новые рукава, но тем самым парадоксальным образом становясь ещё более ограниченным, ибо чем больше изрезана береговая линия, тем труднее выйти в открытое море. Как на восточном побережье Адриатики. Проинтегрировав структуру этой береговой линии по всему времени существования Вселенной, мы получим абсолютно полную сюжетную схему — этакий, если угодно, метасюжет, который наверняка окажется на удивление простым. Сюжетные единицы Мироздания подобны узелкам крупноячеистой сети. Или обыкновенным атомам, число которых, согласно Демокриту, постоянно, конечно и даже не очень велико.

Поэтому в наших постановках очень многое повторяется.

Трясясь по разбитой дороге в коляске забрызганного грязью мотоцикла, я в тысячный раз говорил себе именно это: всё повторяется. Опять линия фронта. Опять весна. Опять возвращение. Всё вокруг настолько привычно, что проскальзывает как-то мимо сознания, и я почти ничего не чувствую, кроме бьющего в лицо холодного горького ветра.

Я узнаю этот ветер — он уже дул с серого моря, под низким небом, в каком-то странном северном городе… Или я что-то путаю? Может, этот ветер — не северный, а южный, и я помню его ещё со времён осады Трои? А может быть, это вообще ветер с Адриатики?…

Даже ветер возвращается. Всё, как предсказано.

Всё-таки здесь действительно очень скучно.

Поразительно однообразная вещь — война.

…Всадника длань в железной перчатке и два копыта его коня.

Всадник возвышался тут же — в сквере перед школой. Я заметил его ещё утром, но тогда как-то не хватило времени подойти близко и рассмотреть. А теперь я мог, никуда не спеша, постоять рядом. Познакомиться и убедиться. Да, бронзовый всадник производил впечатление. Правда, длань он никуда не воздымал и коня на дыбы не вздёргивал — все четыре копыта уверенно попирали землю. Это был спокойный всадник. Он, конечно, был отважен в боях и много раз лично водил своих драбантов в атаку, но едва ли он когда-нибудь в чём-нибудь всерьёз сомневался. Выбитые на постаменте полустёршиеся буквы складывались в полный титул: Карл XII, император шведов, вандалов и готов, гегемон Рейнского союза. Создатель Третьей империи.

Почему-то мне ещё с юности был симпатичен этот странный герой. Здесь он был изображён уже пожилым. Статуя а-ля Марк Аврелий: повелитель мира, мерно шествующий по чугунной мостовой, торжественная мантия спадает складками; всё в порядке, и только вот лицо… Тут, впрочем, надо присмотреться. Не могло быть у Марка Аврелия такого лица. Этот всадник был вечным юношей. Несмотря на непрерывную войну, которую так и назвали — Вторая Тридцатилетняя. Что-то он за эти годы успел понять — что-то, почти уже недоступное человеку двадцатого века. Даже краешком сознания не уловить. Взглянешь в небо — и увидишь вечную битву волков…

Вечную — значит до тех пор, пока не развалится мир. А может быть, и дольше.

Рыцарь Валгаллы.

Надо же, как неожиданно встретились.

Школьное здание надвинулось на меня растущей слепой громадой, закрывая ещё не совсем потемневшее небо с тонкими перистыми облаками. Окна, завешенные изнутри чёрными шторами, как-то по-особому отражали вечерний свет. Впрочем, электрическое освещение пробивалось даже сквозь занавеси светомаскировки, и было понятно, что оно горит во многих комнатах — едва ли не во всех. От этого почему-то веяло тайной и детством. Казалось, что там, внутри, сейчас происходит что-то вроде подготовки к новогоднему празднику…