Сотворение брони - Яков Резник

Перед Сосновкой шофер вдруг пожаловался Кошкину, что Серго почти и не отдыхает на даче — всегда у него здесь люди. То макеевского доменщика поселил на весь месячный отпуск, то ученого, то директора завода, а группами сколько сюда возил гостей!

— Если бы возможно было, — засмеялся шофер, — Серго, наверное, собрал бы в Сосновку всю свою индустриальную армию, все пять миллионов человек, и всех приветил бы, обласкал! А сам! Впервые в эту зиму появился тут вчера, да и то потому, наверное, что Тухачевский приехал, и разговор у них, видать, особо важный был.

Разговор Серго с Михаилом Николаевичем Тухачевским действительно был важный и касался штабной игры — предполагаемых военных действий на случай войны с фашистской Германией.

Игра проводилась генеральным штабом по предложению Тухачевского.

Перед тем как представить высшему командованию свой расчет противоборствующих сил, Тухачевский зашел к Серго обменяться мнениями о военно-промышленном потенциале Германии, ее людских ресурсах, темпах роста немецкой армии, особенно танковых и авиационных соединений. Доктрина немецкого генерального штаба предполагала концентрацию максимума сил на главном театре военных действий. Тухачевский считал, что армия вторжения фашистской Германии, выставленная против Советского Союза, составит примерно двести отмобилизованных дивизий.

Серго согласился и посоветовал сделать примечание, что расчет предусматривает вооруженные силы одной Германии без ее возможных союзников в войне против нас.

Когда проходила штабная игра, Тухачевский не бывал у Серго, но как только она закончилась, поспешил к нему со своими тревогами.

Оказалось, генштаб отклонил расчеты Тухачевского, считая, что Германия сможет выставить против Советского Союза всего около ста отмобилизованных дивизий, в том числе к северу от Полесья — на территории, избранной плацдармом штабной игры, — пятьдесят немецких дивизий и тридцать дивизий союзников. Этой армии ставилась задача овладеть Смоленском, как трамплином для наступления на Москву. Тухачевский настаивал: Германия способна будет сконцентрировать к северу от Полесья не менее восьмидесяти немецких дивизий, не считая союзников. Генштабисты, однако, отвергли его доводы, построили игру не на превосходстве наступающей фашистской армии, а на равном соотношении сил…

Серго хмуро слушал внешне спокойный рассказ Тухачевского.

— Легко, значит, досталась победа.

— Легко.

Рука Серго скользнула по столу, сжалась в кулак.

— Опасная самоуверенность! Раз наше — значит, лучше, раз наше — значит, больше и сильнее. Откуда берется это высокомерие?

Неожиданно для Тухачевского спросил:

— Слышал, что произошло с танком «сто одиннадцать»?

— Хотел бы знать подробности.

Серго повторил основные положения докладной записки Кошкина, сказал о мнениях танкостроителей и военных специалистов. Не скрыл своих колебаний между позициями сторонников Кошкина, которые считали, что танк бесперспективен, и теми, кто защищал «сто одиннадцатый».

— А вы, Михаил Николаевич?

— Машину бы посмотреть да поговорить с Кошкиным. Мне кажется, его сторонники ближе к истине, чем опровергатели. А конструктор проявил отвагу, рискнув отказаться от одобренной и почти готовой машины.

— Вот где сидит его отважность! — звучно хлопнул себя по затылку Серго. — В Испанию бы этот танк, не горели бы там наши люди. ЦК собирался обсудить, можно ли, нужно ли послать туда экспериментальные машины. А этот Кошкин!..

Тухачевский понимал: раздраженность Серго вызвана не только и не столько докладной запиской Кошкина. Происходили события куда тревожней. Сложности последних месяцев, вспышки подозрительности к работникам Наркомтяжпрома, которым Серго верил, были главной причиной его взвинченности. А тут еще провал «сто одиннадцатого»…

— Допустим, танк в армию не пойдет, — сказал Тухачевский. — Разве это зачеркивает работу конструкторов? «Сто одиннадцатый» сыграл свою роль, доказал, что противоснарядиая броня может стоять и будет стоять на будущих танках. Спасибо за это ленинградцам, а тем более Кошкину. И еще спасибо ему за то, что открыл нам глаза на слабость танка.

Тухачевский подошел к стене, нашел на карте Ростов-на-Дону.

— Помните приезд на Южный фронт представителя центра и вашу схватку с ним по поводу резервов? Вы добились приказа о переброске нам еще двух дивизий, а потом сами от них отказались.

— Не уловлю связи, — приблизился к карте Серго. — Мы решили ускорить наступление, выступить на неделю раньше, не ожидая резервов, выиграть на внезапности, которую Деникин не ждал. Это была тактика боя.

— А здесь мы имеем, пожалуй, дело с конструкторской стратегией. Но речь не об этом. Там и здесь я вижу мужество признать свои ошибки и вовремя их исправить. На подобный риск с танком и с собственной судьбой может пойти человек цельный, самозабвенный. Вы тогда предложили отвергнуть разработанный военным советом и утвержденный высшими инстанциями план наступления крупными силами. Выиграло дело? Безусловно. Решение Кошкина чем-то напоминает ваше, Григорий Константинович.

Серго встретил машину во дворе. Кошкин взглянул на наркома и повеселел. За те два месяца, что минули после разговора о беде в Испании, лицо Серго вроде бы посвежело, движения снова стали порывисто-легки. Он шутил, радовался солнечному дню и приезду Кошкина.

— Здравствуй, Михаил Ильич, здравствуй! Волчок, наверное, не дал тебе позавтракать, значит, в чьем-то желудке свадьба, а в твоем нет и помолвки… Идем, моим хозяюшкам уже не терпится показать свое искусство! — И шумно, так, что на втором этаже слышно стало, ввел гостя в дом.

Впустив его впереди себя в столовую, торжественно объявил:

— Михаил Ильич Кошкин. Прошу любить и жаловать!

И, знакомя конструктора с семьей, по доброму грузинскому обычаю, представил сначала старшей — старушке-кабардинке, ставшей равноправным членом семьи Орджоникидзе:

— Лаврентьевна. Сердечнейший человек. Кого полюбит — закормит. А любит она каждого, кто переступит наш порог.

С той же ласковой шутливостью познакомил с Зинаидой Гавриловной и Этери.

— Украшение дома — ребенок, украшение стола — гость. — И усадил Михаила Ильича между собой и черноглазой дочерью.

Во время завтрака Серго похваливал Лаврентьевну за сочувствие к нему — жертве строжайшей диеты, навязанной медиками и Зинаидой Гавриловной.

— Никто, кроме Лаврентьевны, меня не жалеет. Прошу сациви — куриного студня, а Зина твердит: тебе вредно, и лобио — фасоль с орехами — вредно. А Лаврентьевна тайком подкладывает мне. Пусть здравствует еще сто лет моя Лаврентьевна!