Тим - Колин Маккалоу

Когда Тим ушел, она взглянула на Рона.

— Ну, как вы тут жили?

— И хорошо, и плохо. Он много плакал о матери. Тяжелое зрелище, поскольку он плачет не в полный голос, как раньше. Теперь он просто сидит тихо, а слезы катятся градом по щекам, и его невозможно отвлечь, помахав у него под носом каким-нибудь лакомством.

— Пойдемте на кухню. Видимо, вам пришлось очень трудно, и мне страшно жаль, что я не смогла остаться здесь, чтобы снять часть груза с ваших плеч. — Она набрала воды в чайник, а потом беспокойно взглянула на часы. — Я должна пойти пожелать Тиму доброй ночи. Скоро вернусь.

Тим уже лежал в постели, напряженно глядя на дверь. Мэри подошла к нему, повозилась с одеялами, крепко подтыкая края под подбородок и вокруг тела, а потом наклонилась и поцеловала его в лоб. Побарахтавшись под одеялами, он высвободил из-под них руки, обнял Мэри за шею и потянул вниз, вынуждая присесть на край кровати.

— Мне жаль, что тебя здесь не было, Мэри, — приглушенно пробормотал он, уткнувшись губами ей в щеку.

— Мне тоже жаль. Но теперь все в порядке, Тим, теперь я здесь, и ты знаешь: я всегда буду здесь с тобой, все свое свободное время. Мне нравится жить с тобой здесь больше всего на свете. Ты тосковал по маме, да?

Руки у нее на шее сомкнулись крепче.

— Да. Ох, Мэри, так тяжело понимать, что она никогда больше не вернется! Я иногда забываю, а потом снова вспоминаю, и я ужасно, ужасно хочу, чтобы она вернулась, но знаю, что уже никогда больше ее не увижу, и в голове все путается. Но я очень хочу, чтобы мама вернулась, я страшно хочу, чтобы она вернулась!

— Знаю, знаю… Но со временем тебе станет легче, дорогой мой. Боль не всегда будет такой острой, она утихнет мало-помалу. Мама будет уходить от тебя все дальше и дальше, и постепенно ты привыкнешь жить без нее, и тебе будет уже не так больно.

— Но мне больно, когда я плачу, Мэри! Мне страшно больно, и боль не проходит!

— Да, я знаю. Мне тоже бывает больно. Такое ощущение, будто из груди вырезали огромный кусок, правда?

— Точно, именно такое ощущение! — Он неловко спустил руки к ней на спину. — О, Мэри, я так рад, что ты здесь! Ты всегда знаешь, что на что похоже, и можешь рассказать, и тогда мне становится лучше. Без тебя здесь было ужасно!

Мышцы ноги, тесно прижатой к краю кровати, свело судорогой, и Мэри вывернулась из объятий.

— Теперь я здесь, Тим, и буду здесь все выходные. Потом мы все вернемся в Сидней, я не оставлю тебя тут одного. А теперь повернись на бок и спи, прошу тебя: завтра у нас много работы в саду.

Он послушно повернулся на бок.

— Спокойной ночи, Мэри. Ты мне нравишься. Ты мне нравишься больше всех, кроме одного только папы теперь.

Рон заварил чай и нарезал тминного кекса. Они сели за кухонный стол друг напротив друга. Хотя Мэри не видела Рона до смерти Эсме, она интуитивно понимала, что он постарел и усох за последнюю неделю. Рука, подносившая чашку ко рту, дрожала, и лицо хранило безжизненное выражение. В нем появилась некая прозрачность, свидетельствующая об угасании духа и воли. Мэри потянулась через стол и накрыла ладонью руку Рона.

— Как же тяжело, наверное, вам было скрывать свое горе, но при этом видеть горе Тима. Ах, Рон, если бы только я могла чем-нибудь помочь! Ну почему люди умирают?

Он покачал головой.

— Не знаю. Это самый трудный вопрос из всех существующих. Я никогда не находил на него удовлетворительного ответа. Жестоко со стороны Бога сотворять нас по Своему образу и подобию, наделяя способностью любить, давать нам любимых, чтобы мы любили, а потом отнимать их у нас. Ему следовало бы придумать что-нибудь получше, вам не кажется? Я знаю, все мы не ангелы, и для Него мы — жалкие черви, но большинство из нас старается изо всех сил, большинство из нас не так уж и плохи. Почему же нам приходится так страдать? Это тяжело, Мэри, невыносимо тяжело.

Вытащив руку из-под ладони Мэри, он прикрыл ею глаза и заплакал. Мэри беспомощно смотрела на него, с разрывающимся от жалости сердцем. Если бы она могла хоть как-то помочь! Как ужасно сидеть и видеть горе ближнего, не имея ни малейшей возможности облегчить страдания. Рон плакал долго, давясь судорожными рыданиями, которые, казалось, раздирали самую его душу, горькие и безысходные. Когда у него не осталось сил плакать, он вытер глаза и высморкался.

— Выпьете еще чашечку чая? — спросила Мэри.

На неуловимый миг на губах у него мелькнула улыбка, до боли похожая на улыбку Тима.

— Да, спасибо. — Он вздохнул. — Никогда не думал, что будет так тяжело, Мэри. Наверное, дело в моей старости, я не знаю. Никогда не думал, что со смертью Эс в душе образуется такая огромная пустота. Даже Тим теперь не имеет для меня такого значения, только она, только ее смерть. Все стало по-другому без моей старушки, вечно ворчавшей и бранившей меня за обыкновение торчать допоздна в «Сисайде», надуваясь пивом, как она выражалась. Мы прожили по-настоящему хорошую жизнь вместе, я и Эс. Вот в чем беда: с годами вы прирастаете друг к другу и под конец становитесь сродни паре старых башмаков, теплых и удобных. А потом вдруг раз — и все кончается! Такое ощущение, будто я потерял половину себя самого, навроде парня, у которого отняли руку или ногу, — ну, вы меня понимаете. Бедняга думает, что она никуда не делась, и испытывает жуткий шок, когда тянется почесать зудящее место и обнаруживает, что чесать-то нечего. Я все время думаю о вещах, которые надо сказать Эс, или порываюсь рассказать анекдот, который ей понравится, и мы с ней от души посмеемся. Это страшно тяжело, Мэри, и я не знаю, сумею ли я вообще справиться.

— Да, думаю, я понимаю, — медленно проговорила Мэри. — Ампутация души…

Рон поставил чашку на стол.

— Мэри, если со мной что случится, вы позаботитесь о Тиме?

Она не стала протестовать, не стала говорить, что сейчас он видит все в черном свете по причине депрессии или болтает глупости. Она просто кивнула и сказала:

— Да, конечно. Не беспокойтесь о Тиме.

22

За долгую, печальную зиму, последовавшую за смертью матери, Тим изменился. Он походил на тоскующее животное: потерянно бродил с места на место в поисках чего-то, чего там не было, вдруг останавливая беспокойно блуждающий взгляд на каком-нибудь неодушевленном предмете, а в следующий миг отводя глаза прочь с разочарованным и недоуменным видом, словно он постоянно ждал некоего чуда и никак не мог понять, почему оно не происходит. Даже Гарри Маркхэм и его бригада ничего не могли с ним поделать, в отчаянии рассказывал Рон Мэри. Тим исправно ходил на работу каждый день, но прежние бездумно жестокие розыгрыши не оказывали на него никакого действия: он сносил своеобразный грубый юмор товарищей так же терпеливо, как все остальное. Он словно ушел от реальной действительности, думала Мэри, замкнулся в своем собственном мире и навсегда закрыл в него доступ посторонним.