Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

— Что делать, сударыня! Но и вас пощадили не больше моего. А вы — олицетворенная честность и деликатность. Скажите, ради Бога, разве нежная любовь к мужу, почтительная привязанность к матери, обожание ребенка, — все ваши добродетели, которые делают Жозефа счастливейшим человеком, — разве к ним отнеслись с уважением? Помешали ли они какому-то негодяю попробовать соблазнять вас, считать вас способной, как и меня сочли, принять унизительное предложение?

— Это правда, мсье Анатоль, — ответила Мария, пораженная рассуждением Дюкормье, — честные люди не виноваты, если дурные судят о них нехорошо.

— Анатоль верно говорит, но и то правда, что я подумал в первую минуту: чтобы осмелиться сделать подобное предложение, Мария, нужно было какое-нибудь основание… дурные слухи о ней в квартале…

— Ах, Жозеф! Ты в первый раз в жизни обижаешь меня! — сказала Мария и залилась слезами.

— Полно, Мария, не плачь, — стал утешать Жозеф, стараясь говорить ласковей, но он не мог скрыть недобрых чувств. — Я не говорю, что думаю это теперь… я раньше думал. Что прикажешь делать? Человек не властен над собой.

— Ах, сударыня, вот и последствия гнусной попытки, — заметил Анатоль с выражением жестокой горечи. — Вы на нее ответили презрением, а все же самое благородное сердце, Жозеф, например, говорит: «Это неспроста, тут что-нибудь да есть». Тем разврат и ужасен, что даже в непредубежденных глазах одно его прикосновение как будто бы грязнит чистое существо. Эти негодяи играют самым святым в жизни — честью и спокойствием женщины. Ненависть, неумолимая месть — вот достойная плата за это!

— Да, месть! Если она не возвращает покоя, то, по крайней мере, утешает: я страдаю, но страдаю не один, — сказал Жозеф, избегая глядеть на Марию.

— А чего тебе страдать, Жозеф? — спросила она, с трудом сдерживаясь от слез. — Потому только, что мне сделали постыдное предложение? Но разве это моя вина?

— Нет, нет, не твоя, — отвечал Жозеф с лихорадочным нетерпением. — Анатоль, говори, говори, как отомстить!

— Я уже сказал тебе, чего мне стоило удержаться и не выдать себя перед князем. Но я сделал больше: я согласился на низость.

— Вы, мсье Анатоль? Вы согласились? — вскричала Мария, всплеснув руками от изумления.

— Да, сударыня. И сделал одну вещь, которая стоила мне еще больше: я рискнул потерять дружбу Жерома. Я обманул его, и теперь он считает меня бессердечным, нечестным, — отвечал Анатоль с выражением глубокого сожаления. — Позднее он, конечно, увидит свою ошибку, но теперь он охладел ко мне. А мне страшно тяжело потерять, хотя бы временно, уважение человека, которого я так люблю и почитаю.

— Но кто же вам велит оставлять г-на Бонакэ в заблуждении, раз оно так тяжело и вам и ему?

— Польза Жозефа и ваша, сударыня, и, должен признаться, потребность отомстить за себя, мстя за вас. Поэтому я согласился на предложение князя. Я сказал ему: «Чтобы расхваливать вас г-же Фово, не возбуждая ее подозрений, мне необходимо стоять близко к вам, например, занимать при вас должность секретаря, что ли. Таким образом, я мало-помалу склоню ее выслушать вас; но необходимо время, много времени, хотя все-таки я ни за что не отвечаю, потому что г-жа Фово честнейшая женщина и обожает своего мужа, и муж заслуживает ее любви».

— К делу, Анатоль, к делу, — резко перебил Фово, — куда ты клонишь?

— Сейчас узнаешь, мой друг. Князь пришел в восторг от этой мысли и сейчас же взял меня в секретари. Как видишь, я был принужден не исполнить данного Жерому слова.

— Положим, так. Но в видах мести к чему тебе послужит твое мнимое согласие исполнить поручение старого негодяя? Зачем ты напросился к нему в секретари?

— Прежде всего, своим согласием я мешаю князю поручить дело другому лицу. Ты видишь, что несмотря на высокую нравственность твоей жены, одна попытка совратить ее принесла вам уже столько огорчения. Но это не все: князь влюблен, как бывают влюблены богатые и пресыщенные баре, то есть неистово, безумно. И, к несчастью, мои друзья, подобный господин не ограничится безнадежным вздыханием; он воображает, что относительно таких мелких людишек, как мы, ему все позволительно; он ни перед чем не остановится и пойдет на какой угодно злой поступок. А подобные вещи рано или поздно подорвут доброе имя самой честной женщины. Боже мой, негодяи, соглашающиеся на роль, которую я должен играть, прибегают к самым отвратительным средствам. Они стараются клеветой погубить репутацию женщины в ее квартале или в надежде купить ее подешевле, или из мести ей за отказ.

— Довольно, довольно, Анатоль, — остановил его Фово, закрывая лицо руками. — У меня голова идет кругом, точно с ума схожу! Я был так счастлив! — сказал Жозеф глухим голосом.

— Жозеф, ты пугаешь меня! — вскричала Мария со слезами на глазах. — О, Боже мой, да что же угрожает нашему счастью? Разве я не по-прежнему нежно люблю тебя?

— Так, так, Мария… ты меня любишь; ты говоришь это, и я тебе верю.

— Да разве мне надо рассказывать тебе об этом, чтобы ты верил? — сказала Мария, не в состоянии удержать слезы. — Ты никогда так не говорил со мной.

— Ну вот, плачь, плачь! Этого только недоставало! — вспылил Жозеф.

— Нет, нет, я не плачу, не стану плакать, если тебя это раздражает, — ответила Мария, вытирая глаза, и замолчала.

Фово заговорил откровенно:

— Друг мой… никогда в жизни… не забуду, что ты для нас сделал. Теперь понимаю, какую услугу ты оказал нам, согласившись на предложение этой старой твари: ты не дал ему поручить дело другому. Мстить, мстить ему! Иначе — гром и молния! Я не посмотрю на его возраст и растопчу его ногами!

— Успокойся, Жозеф, я подхожу к мести. Когда я напросился к князю в секретари, что давало мне возможность жить в его доме, то имел двойную цель. Не припомнишь ли черное домино, с которым я разговаривал в ложе на балу, когда вы отыскали меня?

— Помню.

— Ну, интриговавшее меня домино по воле случая… нет, по воле провидения или божьего правосудия, оказалось дочерью князя. Она — герцогиня, очень мила, молода и замечательно хороша собой, но заносчива и высокомерна, как все женщины ее породы.

Помолчав с минуту, Дюкормье продолжал:

— Да, она — надменная, великосветская дама. И, однако, в один прекрасный день… может быть, скоро… я скажу князю: «Я взялся служить вам, но лишь для того, чтобы защитить моих друзей от ваших низких происков. Я напросился жить в вашем доме, но лишь для того, чтобы соблазнить вашу дочь. Так-то-с, князь. Вы хотели внести позор и горе в семью ничтожных людишек, как вы зовете их, и вот я, ничтожный человек, внес позор и несчастье в ваш знатный дом!» И, знаешь, Жозеф, при ком я хочу сделать князю это признание? При тебе и при твоей жене, потому что он придет сюда; у меня есть план насчет этого.

— О, — вскричал Фово с выражением жестокой радости, — признаюсь, это даже лучше, чем перебить ноги старому разбойнику! Не правда ли, Мария?

— Мой друг, мне кажется… — кротко возразила молодая женщина, не поднимая глаз.

— Что такое? Что тебе там кажется?

— Эта молодая дама, которую мсье Анатоль хочет соблазнить и опозорить… не виновата в подлостях своего отца.

— A-а, в самом деле? — спросил Жозеф с насмешливой улыбкой. — У тебя доброе сердце! Ты сострадательна к людям, которые хотят опозорить и тебя, и меня!

— Жозеф, дай мне объяснить мою мысль.

— Довольно, — сказал Жозеф грубо, — я не нуждаюсь в твоем позволении, чтобы отомстить, как хочу. Это касается только нас с Анатолем. Я думал, что ты отнесешься горячей к нашей чести.

— Боже мой, Боже мой! Нынче в первый раз в жизни он говорит со мной так грубо! — сказала несчастная женщина, поднося платок к глазам.

Жозеф обратился к Анатолю:

— Такая месть мне нравится, в ожидании лучшей.

— Теперь ты понимаешь, Жозеф, почему я взял с тебя слово ничего не говорить Жерому? У него свои идеи, и я их уважаю, но у меня также есть свои. Когда я рассказывал ему о пренебрежении, от которого давно уже страдаю в большом свете, то он отвечал мне (и ты, Жозеф, одобрил его): «Чего ради переносить пренебрежение? Оставь это общество и забудь его оскорбления».