Воспоминания - Викентий Вересаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня, кроме всех этих общих забот, была еще одна, своя. Я сидел у себя за столом над маленькой тетрадочкой в синей обертке, думал, покусывал карандаш, смотрел на ледяные пальмы оконных стекол и медленно писал. Записывал темы для разговоров с дамами во время кадрили.
О чем и с кем:
С Любой. 1. Спросить, как будто не знаешь, с нею ли в одном классе учится Надя Соколова, и рассказать, что она училась у нас в детском саду.
2. Спросить, какие у них задают темы для русских сочинений. Высказать мысль, как глупо задавать сочинения на пословицы. Подробно Доказать.
С Катей. 1. Спросить, почему она больше не надевает золотую рыбку, сказать, что очень к ней идет.
2. Спросить, почему их отца зовут Адам. Русские так не называют, а у поляков был Адам Мицкевич. Не поляк ли? Тогда, значат, у них совсем, как у нас: отец поляк, мать русская.
3. Придумать еще что-нибудь.
С Наташей. Уверять, что очень обижен за рябчика. Веснушки.
С Зиной Белобородовой. Как мы катались на ледяных горах.
И так дальше.
Этот вечер и моей памяти полон Наташею и еще – жестокою обидою, которую мне нанес папа.
Наташа из трех сестер была младшая, она была на пять лет моложе меня. Широкое лицо и на нем – большие лучащиеся глаза, детски-ясные и чистые; в них, когда она не смеялась, мне чувствовалась беспомощная печаль и детский страх перед жизнью. Но смеялась она часто, хохотала, как серебряный колокольчик, и тогда весь воздух вокруг нее смеялся. Темные брови и светлая, как лен, густая коса. У всех Конопацких были великолепные волосы и чудесный цвет лица.
Помню Наташу в тот вечер, – в белом коротком платье с широкою голубою лентою на бедрах, быстро семенящие по полу детски-стройные ножки в белых туфельках и белых чулках. И когда для вальса или польки она клала руку мне на плечо, ее лицо переставало улыбаться, и огромные глаза становились серьезными и лучистыми, как у мадонны.
Я пригласил ее на кадриль. Сели. Я сказал:
– Наташа! Первого января, на вечере у вас, вы меня жестоко обидели.
Наташа смущенно подняла темные брови и растерянно взглянула на меня детскими, ясными своими глазами.
– Чем?
– Вы сказали, что вы терпеть не можете рябчиков.
– Ну, так что ж? – Ее бровь насмешливо дрогнула. – А вы разве рябчик?
Зловеще-трагическим голосом я ответил:
– Да! И вы сами знаете, – это вы намекали на меня.
Наташа засмеялась колокольчиком.
Скрипки и контрабасы в передней заиграли первую фигуру кадрили на мотивы «Прекрасной Елены» (четыре музыканта с красными кончиками носов и щетинистыми щеками). Дирижер закричал:
– Commencez![6]
***Мы поднялись и двинулись навстречу нашим визави. Когда кончили первую фигуру и опять сели и танцевать ее стали поперечные нары, Наташа спросила:
– Какой же вы рябчик? Рябчик – птица.
– Пожалуйста, не отвиливайте! Я сразу понял, что вы говорите в переносном смысле, про меня!
Наташа смеялась, но все же с недоумевающим ожиданием глядела на меня.
– Ну, хорошо! В переносном смысле. Ну, можно так сказать про рябого человека. А вы вовсе не рябой.
– Как не рябой? Рябой – не рябой, а все лицо у меня в веснушках. Это все равно, что рябой.
– Вовсе совсем другое!
– Нет, нет, не отпирайтесь! Я все знаю!
– La seconde figure! Les dames, commencez![7]
– Вам, Наташа, начинать…
Сели после второй фигуры.
– И вам, Наташа, не стыдно смеяться над несчастьем человека? Неужели вы думаете, мне приятно, что у меня веснушки? Ведь я же не виноват, что они у меня есть…
– Да я же ничего такого не говорила!
Налево от нас, в соседней паре, сидела Наташа Занфтлебен, подруга Наташи Конопацкой. Я обратился к ней:
– Наташа, ну, рассудите вы нас. Ответьте по совести: хорошо это, благородно смеяться над уродством человека?..
Очень удачный вышел рябчик. Рябчика этого мне хватило на весь вечер, и на весь вечер он связал меня с Наташею. Я уличал ее, всем жаловался на нее, она оправдывалась, доказывала, что рябой и в веснушках – не все равно, просила нас рассудить. Многие решали в мою пользу, я торжествовал, стыдил Наташу. И весь вечер я не спускал с нее глаз, с ее милого личика с огромными синими глазами. Разговаривал за танцами и с Любою о русских сочинениях, и с Зиной Белобородовой о ледяных горах, а глазами все время следил за Наташею. И когда ловил ее взгляд, – укорительно качал головою, а она начинала смеяться.
За ужином я сел между Наташей Конопацкой и Наташей Занфтлебен, мы втроем все время смеялись и перекорялись. Подали индейку с маринованными сливами и вишнями. Я спросил:
– А индюшку вы любите?
– Ну, теперь, если я что скажу не так, вы станете говорить, что вы – индюшка. Люблю, люблю!
– Наташа Занфтлебен, вы слышите?! Наташа Конопацкая говорит, что я индюшка! И что она меня любит за то, что я индюшка! Когда же вы меня, Наташа, перестанете оскорблять?!
Опять закипели перекоры, смех, оправдания, доказательства.
– Нет, уж извините, это превосходит всякую меру! Это будет известно вашей маме.
Я побежал к Кате, стал за ее стулом.
– Катя, передайте, пожалуйста, Марии Матвеевне, что Наташа вела себя у нас сегодня совершенно непозволительно! Весь вечер смеялась над моими телесными недостатками, а за ужином обругала меня индюшкой!
– Катя, неправда, неправда, он выдумывает!
– Нет, не выдумываю, Наташа Занфтлебен свидетельница!
После ужина начали играть в разные игры. Папа стал играть вместе с нами. Я был в ударе до вдохновения, до восторга. Острил, смеялся. Чувствовал, как я всем нравлюсь и как мне все барышни нравятся, особенно три Конопацкие. Какие милые! Какие милые! И Люба, и Катя, и Наташа.
Стали играть в рекрутский набор. Игра эта вот в чем.
Дамы остаются в зале, кавалеры уходят. Каждая дама выбирает себе по кавалеру, кавалеры поодиночке входят и стараются угадать, какая дама его выбрала: он к той подходит и кланяется. Если не угадал, дамы выгоняют его рукоплесканиями обратно, если угадал, – он остается в зале, за стулом своей дамы, и зовут следующего кавалера. Потом кавалеры так же выбирают дам.
Дамы остались в зале нас выбирать, а мы ушли вместе с папой в его кабинет, Вошла к нам из залы Люба Конопацкая. Немножко стесняясь, она сказала:
– Мы не помним всех кавалеров, позвольте мне вас посмотреть.
Папа скомандовал:
– Господа кавалеры, станьте в шеренгу!
Я шагнул вперед, вытянулся перед Любою во фронт и отрапортовал:
– Честь имею показаться! Вот моя физиогномия!
Папа возмущенно оглядел меня.
– Виця! Что такое? Что за «физиогномия»? Неужели ты находишь это остроумным?
Я смешался и замолчал. Мне показалось, – Люба с сочувствием и ласкою поглядела на меня. Сразу подсеклись и восторг мой и вдохновение. Перед Любой, перед Любой так меня срезал папа!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});