Убийство в Венеции - Ян Мортенсон

В восемь вечера я въехал на площадь в Аскерсунде, и в тот момент, когда я выходил из автомашины, часы на ратуше пробили восемь раз. Это были не простые часы: деревянный кузнец бил железным молотом по большому бронзовому колоколу. Можно было только догадываться, что думали жители, когда эти часы отбивали двенадцать ударов в середине ночи. Впрочем, они, наверное, уже давно к этому привыкли.

Площадь окружали пастельных цветов маленькие низкие домики, которые каким-то образом не попали под нож бульдозера в ходе почти повсеместной вандализации старинных центров большинства шведских городов, когда освобождалось место для зданий банков, универмагов «Домус», страховых контор, магазинов винной монополии и прочих престижных строений из стекла, бетона и стали.

Лиса Лундгрен жила в доме напротив ратуши, и вскоре я уже сидел на густавианском, с высокой прямой спинкой диване в ее выходящей окнами на площадь гостиной и пил кофе, налитый из старинного, кованного из серебра кофейника в стиле рококо. Этот кофе, кстати, был много ближе к идеалу Талейрана, чем тот, который я отведал на бензозаправке. Часом позже, поговорив о моих родителях, налоговом гнете и нашем порочном времени, мы наконец приблизились к вопросу, из-за которого я приехал. А еще через час я нес к машине гордо глядящего горбоносого Карла XIV Юхана кисти Вестина и изумительный портрет Магдалены Руденшельд, сделанный Пашем. При этом я испытывал некоторые угрызения совести, вызванные не ценой портретов, а нарушенным банковским кредитом. Я вышел за рамки имевшейся на счету, суммы, но знал, что утрясу этот вопрос по телефону завтра, сразу после открытия банка.

Мой обед в этот вечер был скудным, весьма далеким как от Эскофьера, так и от рекомендаций социального управления. Две тощих колбаски с горчицей и картофельным пюре, похожий на вату белый хлеб — все, что мне предложили в закусочной на площади в Аскерсунде. Хотя, надо признать, было весьма вкусно. Холодный лимонад заменил красное вино — о сухом мартини не могло быть и речи. Этот напиток подождет подобающего случая и окружения. Он определенно не для того, чтобы наслаждаться им вне дома. Относительно сытый и довольный своей экспедицией, я вырулил с площади. Я увозил две первоклассные работы великолепных шведских художников и при некотором везении сделка обещала помочь мне в ближайшие месяцы избежать рифов и мелей в моем ненадежном жизненном плавании.

Вскоре я подъехал к главному шоссе. Направо оно вело к Стокгольму, а налево — к Гётеборгу. Я притормозил и подумал об Андерсе фон Лаудерне. Бакка была отсюда не более чем в десяти, максимум — пятнадцати минутах езды. Может быть, мне съездить туда? Было еще светло, а мысль о его смерти меня не покидала. После событий последних дней я все больше убеждался в том, что его смерть — не несчастный случай. Хотя как это случилось? Как выглядело это место у мостков, где была привязана лодка? У меня были лишь слабые воспоминания о нем, а в тот вечер мы не отходили от дома. Мы сидели, конечно, на лужайке, откуда видно было озеро, но комары быстро загнали нас в дом. К тому же дом стоял на пригорке и от него почти не видно было мостков за высокими и густыми кустами.

«Ничего не стоит туда съездить», — подумал я и, никуда не сворачивая, пересек шоссе, проехал мимо какой-то площадки, на которой продавалась так называемая садовая скульптура. На зеленом газоне толпилась гротескная компания гномов и троллей, журавлей и мухоморов, ветряных мельниц и стариков с аккордеонами, все отлито из цемента и ярко раскрашено. Еще более причудливо выглядели копии статуй Свободы из Нью-Йорка, вздымавшие над этой толпой свои факелы. Через некоторое время я повернул к церкви в Вибю. Темные дождевые облака затянули небо, стало гораздо темнее, чем обычно бывает в такое время дня. Белые полосы тумана стлались над полями, и тяжелые запахи позднего лета проникали в машину через опущенные стекла.

Не доезжая до показавшейся впереди белой церковной колокольни, я повернул на еще более узкую дорогу, обсаженную высокими деревьями, въехал во двор и остановился перед длинным низким домом. Здесь, на возвышенности, было тихо и покойно. Далеко внизу бледно блестело озеро, несколько уток испуганно взвились из окаймлявших его камышей. За блестевшими окнами дома было темно. Тишина и темень окутывали дом детства Андерса фон Лаудерна, в который он мечтал вновь вдохнуть жизнь. Но мечта его рассыпалась в прах там, на берегу озера.

Я медленно пошел вниз к мосткам по едва видной в траве тропинке. Некогда тщательно постриженный газон превратился в неухоженный, заросший луг. Потребовалось всего на несколько недель забыть о газонокосилке, чтобы природа свела на нет человеческие старания. То же самое можно было видеть и во дворе, где трава и сорняки уже пробивались сквозь недавно еще чистый гравий. Бакка дышала запустением и безнадежностью. Старый дом остался без ухода, краска чешуей сползала со стен. Сорняки на дорожках и зарастающие газоны. Андерса не стало — и жизнь ушла отсюда. Кто унаследует все это?

Я пролез через ветви кустов, почти сросшихся над дорожкой к мосткам. Они были из дерева, сколоченные из длинных, широких досок, которые кое-где уже опасно прогнулись. Вода здесь, у берега под высокими ольхами, была темнее и, казалось, грозила несчастьем. Она абсолютно не располагала к купанию. Я посмотрел в сторону дома, но не увидел его за плотной зеленью. Темно-зеленые кустарники вдоль берега были с человеческий рост, и, что бы ни случилось здесь с Андерсом, этого нельзя было увидеть от дома.

Длинная и узкая бело-голубая лодка была привязана в конце мостков ржавой цепью, конец которой был в воде между лодкой и мостками. Несколько весел лежали в лодке, а деревянный черпак плавал в скопившейся в ней воде. «Течь или дождь», — подумал я. Но кому теперь придет в голову вычерпывать эту воду? Интересно, это та же самая лодка, на которой мы с Андерсом рыбачили много лет назад?

Возле уха назойливо жужжал комар. Я хлопнул ладонью по щеке и почувствовал, что убил его. Но появились новые, и я медленно пошел обратно.

На мостках у самого берега я остановился и посмотрел в сторону озера. Там вдали спал на воде лебедь. Неподвижный, как белый сторож. «Северный свет», — подумал я. Нереальный, белесый ностальгический свет, отображенный на полотнах художников конца века, северный свет в наших душах. Не потому ли нас так чарует лето?

У самых мостков кусты почти срослись. Торчащие во все стороны ветви поднимались выше моей головы к ночному небу, нависали над узкой дорожкой, превращая ее в тропинку опасных джунглей. В листве зашелестела какая-то птица, на другой стороне озера залаяла собака, в высоких густых кронах деревьев зашумел ветер. На лицо упали первые капли дождя.

Тут Андерс прошел по дорожке, вышел на мостки, разделся. Аккуратно, тщательно сложил одежду, потом вошел в черную воду. Так ли все было? Стоять тут голым в рое агрессивного комарья, чтобы потом еще окунуться в темную, холодную озерную воду? Или кто-то заставил Андерса спуститься к мосткам и поплыть к неминуемой смерти?

Я медленно поднимался по дорожке, пролезал под ветками и вышел наконец из кустарника. Когда я поднял голову и посмотрел в сторону дома, то на полпути к нему заметил мрачный силуэт человека. Темная фигура ждала меня там, держа в руках какой-то тонкий, длинный предмет, направленный в мою сторону. Сначала я не разглядел, что это было. Потом понял — ружье.

ГЛАВА XXVI

— Юхан! Ты ведь Юхан Хуман?

Вначале я не узнал ее. Потом постепенно вспомнил длинноногую, светловолосую и веснушчатую девчонку с большими серьезными глазами. На выпускном вечере у нее была шелковая розетка в волосах, а сидела она всегда за первой партой. Всегда знала урок, никогда не забывала учебники. Любимица учительницы. Ева Линд. Я не видел ее с похорон мамы. Помню, как был удивлен, узнав, что моя одноклассница из приходской школы там, под горой, стала кантором и учительницей музыки.

— Счастье, что у меня не слабое сердце, — сказал я, подходя к ней. — Ты нагнала на меня страху этим ружьем.

— Испугать тебя! — нервно засмеялась она. — Ты бы знал, как я сама испугалась. Я увидела машину и как ты ее поставил здесь. А поскольку дом нежилой, я подумала, что это, наверное, вор.

— И ты помчалась сюда с двустволкой?

Она улыбнулась.

— Правда, я даже не знаю, как стреляют из него. Это папино ружье, оно висело на стене все эти годы, но мне нужно было что-то прихватить с собой для большей уверенности.

— Не проще ли было позвонить в полицию?

— А что толку? Ты звонишь, попадаешь на автоответчик, и в лучшем случае кто-нибудь позвонит тебе через день. Не забывай, Швеция за пределами Стокгольма — малонаселенная страна. Но зачем ты приехал на этот раз?

Голос ее стал серьезным, и она подозрительно смотрела на меня. Я понимал ее. Что, в самом деле, мне было делать у мостков Андерса темным дождливым летним вечером?