Пожиратели таланта. Серебряная пуля в сердце (сборник) - Анна Данилова

– Даже не верится, что Любы больше нет!

– Что было дальше?

– Я впустил ее, смотрю – на ней лица нет. Она же всегда такая веселая… – Голос его словно сломался, он перешел на фальцет. – А тут… Вот смотрю на нее и понимаю – случилось что-то страшное! «Ты откуда?» – спрашиваю. А она вдруг как бросится ко мне, обняла меня, спрятала свое лицо у меня на плече, – он показал на ворот своего трикотажного джемпера, – словно для того, чтобы я не увидел ее лица.

– Что она сказала вам?

– Она сказала, что хочет выпить. Я ей ответил, что сейчас утро, нельзя пить так рано. Но она все равно попросила: «Дай мне коньяку». Она знала, что у меня есть два литра коньяку, мне друзья привезли.

Он тяжело вздохнул.

– История короткая и грязная. Вы же знаете, наверное, что Северцев помогал Любаше во всем. Издавал ее книги, организовывал какие-то конкурсы и все такое… И, поверьте мне, поначалу он все это делал искренне. А вот потом, видимо, и началось все это. Мещерский! Его друг. Захотел блеснуть в Москве чужими – Любиными! – стихами. Спрашивается: как такое вообще возможно?! Ведь рано или поздно люди бы узнали об этом…

– Да, я знаю. Он здесь, в типографии, печатал Любины стихи – часть книг была с одной обложкой, где автором значилась Люба, а остальные, как бы заготовки, он отправлял, вероятно, в Москву.

– Дело в том, что не все Любины стихи были… как бы это сказать, женские, что ли. У нее много стихов философского направления. Это глубокие, серьезные произведения. Мещерский привозил Любины стихи в Москву и выдавал их за свои.

– Когда Люба об этом узнала?

– Вот той ночью и узнала. Дело в том, что Люба часто бывала в мужских компаниях, но всегда ее окружали люди ее круга, ее друзья, понимаете? И она среди нас чувствовала себя в безопасности. Она была среди нас как ангел, понимаете? Никто из нас даже пальцем ее не коснулся. Мы-то все понимали, что она – самородок! Уверен, что и с Северцевым у нее никогда ничего не было, хотя им давно уже приписывали роман. И тут ее приглашает к себе в номер Мещерский. Говорит, что с минуты на минуту к ним должен присоединиться Северцев. Они должны были обсудить новый сборник ее стихов. Вроде бы она даже должна была подписать какой-то договор. Ну, она и пошла с ним в номер. Он напоил ее – крепко, изнасиловал и, когда она сказала ему, что вызовет полицию, что она так этого дела не оставит, об этом узнает весь город… Вот тогда он ее вообще привязал к стулу и начал избивать! Но так, чтобы не оставлять следов. Но самое ужасное – это те оскорбления, которые он наносил ей. Он сказал ей в лицо… А она при этом сидела перед ним голая, представляете?! Он сказал ей, что она – отработанный материал. Она – никто и ничто. Она – просто алкоголичка, неврастеничка и б…! И что у нее больная печень, она скоро умрет и никогда не узнает, что все ее стихи на самом деле – не ее стихи, а его, Мещерского! Что все те, кто знает его, просто зачитываются этими стихами, и она никогда никому не докажет, что это она написала их. Словом, он глумился над ней как хотел… Думаю, он не единожды ее изнасиловал. Когда она попыталась позвонить Северцеву, чтобы попросить о помощи, Мещерский и вовсе расхохотался ей в лицо и сказал, что Володя – его лучший друг, и именно ему принадлежит идея выдать ее стихи за стихи Мещерского. Думаю, что этот мерзавец причинил ей массу не только душевной, но и физической боли, потому что Люба дала ему слово: она будет молчать, в полицию не обратится. И даже Северцеву ничего не скажет. Ей будет достаточно того, что Северцев издаст ее последний сборник с любовной лирикой, ну, там только женские стихи. Она выпила коньяку и чаю, и я уложил ее спать. А когда она проснулась, я сварил ей пельменей, но она есть отказалась, сказала, что ей надо домой, к ней должны прийти. Но я думаю, что никто к ней не должен был прийти… Вернее, она тогда и сама еще не знала, что с ней будет в ближайшие несколько часов.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Вечером того же дня. Она позвонила мне и сказала, что вечером ждет всех нас. Мы часто собирались у нее, и редко кто из нашей компании отказывался от приглашения. Даже когда Любаша бывала на мели и у нас тоже не было денег, мы все равно каким-то образом добывали и выпивку, и закуску. Лора… Я хотел сказать, Лора Брит, мать Любы, очень хорошо готовит, а еще она славится своими заготовками, соленьями, и время от времени привозит Любе квашеную капусту, огурцы, которые солит в минеральной воде. Очень вкусные огурцы. Да… Не знаю, зачем я вам все это рассказываю? Просто я хочу сказать, что мы приезжали к Любе не для того, чтобы выпить, нам просто было хорошо у нее. Мы чувствовали себя очень тепло в ее маленькой квартире. Читали стихи, отрывки из романов, я рисовал их всех, мы шутили, смеялись, словом, чувствовали себя единым организмом и никогда не враждовали между собой, хотя, быть может, в чем-то и завидовали друг другу. С Любой было легко, мы знали, что, пока мы сидим у нее, с нами ничего не случится. Знаете, я часто задавал себе один и тот же вопрос: почему мы все, творческие люди, так уязвимы? Почему нас так легко обидеть, оскорбить? Знаете, есть такие люди, которым вот так, запросто, не позвонишь ночью или когда случится беда… Просто даже в голову никогда не придет – потревожить такого человека, а если и потревожишь, то потом проклянешь все на свете и уж точно пожалеешь. И не потому, что так уж сильно уважаешь такого человека, скорее даже наоборот! То есть существует некая прозрачная стена между людьми, которая в определенный момент либо исчезает, тает как лед, и ты понимаешь, что находишься на одной волне с близким тебе и понятным человеком, либо – наоборот. Словом, такой родной была для нас Люба. Мы все нуждались в ней. Она относилась к нам, я бы даже сказал, по-матерински нежно и заботливо! Да-да, как бы нелепо это ни звучало! Зимой мы грелись у ее газовой печки, пили чай с травами. Летом, в самую жару, выбирались на электричке вместе с Любой за город, с пледами, термосами. Жгли костры, пекли картошку, купались в речке, удили рыбу, горланили песни… Я знаю, что Лора не одобряла этот образ жизни Любы, она считала, что все это какое-то ребячество, что Любе пора бы уже остепениться, найти себе человека, выйти замуж и родить ребенка. Она, как мать, была права. Но Люба была не такая, как все, она знала о жизни что-то такое, чего не знали остальные, и говорила об этом знании посредством стихов. Она писала такие стихи, так складывала слова, что они словно оформились в какую-то высшую материю, открывая нам истину. Хотя иногда, если по правде, я чувствовал себя просто глупцом рядом с ней.

– Она позвонила и…

– Я первым делом спросил, в порядке ли она? Я-то знал, в каком состоянии она от меня уходила… Она сказала, что все нормально. Ей просто хочется всех собрать и выпить. Северцев заплатил ей аванс или что-то в этом роде… И я понял, с грустью, конечно: она так напугана, что, вполне возможно, еще долгое время не сможет писать стихи. Вот так я подумал.

– А вам не приходило в голову отомстить за Любу?

– Да я только об этом и думал! Понятное дело, что рассказывать кому-либо о том, что произошло, я не мог, просто не имел права. Но сам-то уж точно не бездействовал бы! Я даже собирался на следующий день навестить этого Мещерского и дать ему в морду, заставить его извиниться перед Любой. К тому же мысленно я уже писал письмо в прокуратуру. Да и с Северцевым я тоже собирался поговорить. Поэтому, когда я ехал к Любе вечером, я уже знал, что спрошу ее позволения сделать то, что наметил. Конечно, вы можете подумать, что я должен был сразу поехать к Мещерскому и встретиться с Северцевым. И что другой на моем месте так бы и поступил. Но просто надо знать Любу… А что, если она не хотела, чтобы кто-то вмешивался в ее дела? Что, если она сама – прямо от меня – направилась в прокуратуру или в полицию? Возможно, мне следовало быть более решительным.

– Что было потом?

– Я приехал, когда все наши уже собрались там.

– Кто именно?

– Володя Сурков, Миша Семенов, Сережа Леров…

– Северцева не было?

– Нет, не было.

– У вас была возможность поговорить с Любой наедине?

– Да. Я улучил момент, когда она заглянула в кухню, чтобы порезать лимон, зашел следом и спросил, как она, что это за пир, и она ответила, не глядя мне в глаза, терзая ножом лимон: душа просит! А где Северцев, спросил я. Она сказала, что «у нас – своя свадьба, а у них – своя». Сначала я не понял, но она позже расшифровала. Сказала, что мы несовместимы с ними. То есть она должна встретиться с Северцевым и Мещерским в другом месте и в другое время. Они обсудят ее новую книгу… Знаете, она сказала это с такой неподдельной иронией, что я сразу понял: никакой книги уже не будет. Конечно, она к тому времени уже выпила, а потому, возможно, и не совсем хорошо соображала, что говорит. Но уж точно она не собиралась примешивать к нашей теплой компании Мещерского… А потом случилось то, чего никто не ожидал. Приехал Володя Северцев и сказал, что у Саши день рождения, он накрыл на стол, всех ждал, но никто не пришел. Словом, он посадил нас в такси, а сам, думаю, остался у Любы. Уверен, она успела ему сообщить что-то о том, что произошло с ней ночью. Или, наоборот, Мещерский, проснувшись утром и вспомнив, что он натворил, позвонил Северцеву и попросил его помочь уладить дело. Я даже допускаю, что они собирались дать Любе денег, чтобы откупиться от нее, вернее, не допустить, чтобы она обратилась в полицию.