Евангелие Люцифера - Том Эгеланн

Декан улыбался, явно довольный своим героическим вкладом.

— Но, — тяжело выдохнул Джованни, — это ведь не мой и не ваш манускрипт. Это собственность Луиджи Фиаччини.

— Ошибаетесь. Он принадлежит египтянам. Вы ему доверились, Нобиле. Очень важно все время стоять на том, что вы ему доверились. То, что нам подсунули фальшивые документы, нельзя поставить нам в упрек.

— Строго говоря, это конфликт между Луиджи Фиаччини и египетскими властями! Университет не должен быть вовлечен в него.

— Совершенно справедливо, Нобиле.

— Послушайте! Я могу лично передать манускрипт Луиджи, и египтяне заберут его у него.

— Египтяне смотрят на это иначе. Манускрипт был вывезен из Египта представителем Папского григорианского университета Ватикана. Вами, профессор. Тем самым они считают нас ответственными за вывоз памятника, и так будет, пока они не получат манускрипт обратно. Только после этого они обратят внимание на Фиаччини. Они намекнули, что Фиаччини и раньше участвовал в разных сделках, с которыми они тоже будут тщательно разбираться.

— Но…

— Не надо расстраиваться. Это дело не будет иметь никаких последствий ни для нас, ни для вас лично. Я заверил египтян, что вы — почитаемый и серьезный исследователь, которого обманул представитель — скажем так — коммерческого ответвления археологии.

— О боже!

— Спокойно, профессор Нобиле, не надо переживать. Я полностью вас поддерживаю и защищаю. Это не будет иметь ни малейших последствий для вашего curriculum vitae.[95]

— Я…

— Забудьте об этом. Естественно, вам придется как можно скорее прекратить ваши контакты и сотрудничество с Луиджи Фиаччини. Но я должен признаться, что никогда не доверял этому парню.

— Я выплатил от его имени довольно большой задаток египтянам.

— Это его проблема.

— Если он не получит ни манускрипта, ни денег, он возложит ответственность на университет.

— Пусть только попробует. Ха! Пусть только попробует.

— Он может действовать бесцеремонно.

— Если он будет возникать, посоветуйте ему подать заявление в полицию с жалобой на вас и на меня, и на его святейшество папу Павла VI заодно!

Джованни закрыл руками лицо. Внезапное чувство тошноты. Его чуть не вырвало на персидский ковер декана.

— Не горячитесь, профессор, я знаю, что вы не виноваты. И тем более я ценю то, насколько серьезно вы воспринимаете эту ситуацию.

— Господи боже мой!

— Господь, к счастью, всем нам помогает.

— Где он находится?

— Манускрипт? В безопасности. Я сам лично запер его в мой сейф, — он кивнул в сторону огнестойкого сейфа с кодовым замком, — где он будет находиться, пока наши египетские коллеги не заберут его.

— О боже!

— Спокойно, профессор. Как я уже сказал, дело улажено самым лучшим образом. Вам не о чем беспокоиться.

Джованни закрыл глаза и погрузился в размышления. Декан откинулся в своем кресле с самодовольной улыбкой на лице.

— Я знаю, что это покажется странным, — сказал Джованни, голос его опять стал дрожать. — Но я хотел бы попросить разрешения взять манускрипт на несколько минут. Для меня чрезвычайно важно кое-что посмотреть.

Декан решительно покачал головой:

— Я сожалею, профессор. Я знаю, что это очень интересный манускрипт…

— Декан!

— …и что он значит для вас очень много. Я с большим удовольствием разрешил бы вам изучать этот текст.

— Речь идет об одной детали, это займет не более полуминуты…

— Знаете, Нобиле, я узнаю в вас самого себя. Это страстное стремление во всем разобраться! Но мы должны на это взглянуть с другой точки зрения: мы никогда не притрагивались к этому манускрипту. Его нет в нашем распоряжении. Мы не можем просматривать то, чего у нас нет.

— Но…

— Послушайте! После того как египтяне заберут его, вы можете ходатайствовать о получении стипендии, чтобы изучать манускрипт в Каире.

— Декан…

— Я сожалею, профессор Нобиле. В этом вопросе я не просто принципиален. Я несгибаем.

— Пожалуйста!

— Нет! Евангелие Люцифера останется в моем сейфе до момента, когда египтяне заберут его.

Джованни зашел в свой кабинет. Что делать? Он посмотрел на кипу листков со статьей в «Гарвардском теологическом обозрении», на окно, через которое проникал бледный утренний свет, на стены. Подумал, не позвонить ли Луиджи, но отказался от этой мысли. Вместо этого позвонил домой узнать, не было ли сообщений от похитителей. Лучана не взяла трубку. Чтобы как-то убить время и собраться с мыслями, он взял несколько справочников и диссертаций, которые положил около пишущей машинки. В краткой справке собрал известные исторические и теологические сведения о дракулианцах. Он надеялся найти у них слабое место, которое можно было бы использовать. Но ничего не нашел. Перед глазами все время стояла Сильвана.

«О боже! Что они сделали с ней?»

Еще раз позвонил домой. Никто не ответил.

Он отпер дверь кабинета, спустился по лестнице и поехал на велосипеде домой. Безумное движение. Лучаны не было дома. Он ходил из комнаты в комнату и искал ее, как будто она спряталась и только ждала, чтобы он ее нашел.

«Неужели они похитили и Лучану тоже? Как я мог быть таким непредусмотрительным, таким неосторожным? Конечно, ее не похитили. У них уже есть Сильвана. Им не нужна еще и Лучана. Энрико!» — подумал он.

Она у Энрико. Внезапное просветление. Энрико… Но звонить ему не хотелось. Номер Энрико был в записной книжке в ящике под телефоном. Но набирать номер и спрашивать жену — и, может быть, даже услышать ее — было чересчур.

Он опустился на обитый плюшем стул. Манускрипт… Господи боже мой! Что ему сказать, когда они позвонят? И как они отреагируют? «Мы оставим ее там, где она сейчас. В гробу». Он встал, схватил пепельницу и запустил ее в стену. Облако пепла заискрилось в лучах солнечного света.

Гроб…

Рыдание. Болезненное и отчаянное. Откуда этот звук? «Я не думаю рационально. Я как раненый зверь, который пытается ускользнуть от охотников. Думай, Джованни! Думай!»

Зазвонил телефон.

Сначала звук его парализовал. Потом он бросился к телефону, поднял трубку:

— Да?

— Профессор Нобиле, спасибо за прием. — Это был голос Великого Магистра. — Вы достали то, о чем мы договаривались?

Сбившееся дыхание и сердцебиение мешали говорить.

— Профессор Нобиле?

— У… нас… проблема.

Голос был задыхающийся и неровный. Слова едва вырывались, — казалось, он плачет.