Последний Катон - Матильде Асенси

В общем, оба путешественника наконец достигают противоположного края уступа, и в этот момент Вергилий говорит Данте, чтобы тот приготовился, украсил почтением действия и взгляд, потому что одетый в белое и сверкающий, как рассветная звезда, ангел подходит к ним, чтобы помочь найти выход.

С широким взмахом рук и взмахом крылий«Идите, — он сказал, — ступени тут,И вы теперь взойдете без усилий.

На этот зов немногие идут:О род людской, чтобы взлетать рожденный,Тебя к земле и ветерки гнетут!»

Он обмахнул у кручи иссеченнойМое чело тем и другим крыломИ обещал мне путь незатрудненный.

Какие-то голоса запевают «Beati pauperes spiritu»[26], в то время, как они начинают подъем по крутой лестнице. Тогда Данте, который до того уже несколько раз говорил о своей огромной физической усталости, с удивлением замечает, что чувствует себя легким, как перышко. Вергилий оборачивается к нему и говорит, что, хоть он этого и не заметил, взмахами крыльев ангел стер одну из семи букв «Ρ», которые были начертаны у него на лбу (по одной за каждый смертный грех), и что теперь он несет меньшую тяжесть. Таким образом, Данте Алигьери очищается от греха гордыни.

И на этом месте, склонившись на стол, я заснула от крайней усталости. Мне не так везло, как флорентийскому поэту.

В неспокойном и переполненном видениями из сиракузского склепа и невыразимыми опасностями сне, вселяя в меня уверенность, появлялся улыбающийся Фараг. Я отчаянно хваталась за его руку, потому что это была единственная возможность спастись, а он с бесконечной нежностью звал меня по имени.

— Оттавия… Оттавия. Проснись, Оттавия.

— Доктор, уже поздно, — безжалостно загудел Глаузер-Рёйст.

Я застонала, не в силах выйти из сна. Голова у меня раскалывалась, и эта боль усиливалась, когда я пыталась открыть глаза.

— Оттавия, уже три часа, — настаивал Фараг.

— Простите, — наконец удалось выговорить мне, с трудом поднимая голову. — Я заснула. Извините, пожалуйста.

— Мы все без сил, — согласился Фараг. — Но, вот увидишь, сегодня ночью мы отдохнем. Как только выйдем из Санта-Марии-ин-Космедин, сразу отправимся в «Дом» и будем целую неделю валяться в постели.

— Уже поздно, — повторил Кремень, надевая на плечо свой рюкзак, который на вид казался гораздо полнее, чем накануне. Он, наверное, засунул туда огнетушитель или что-то в этом роде.

Мы вышли из Гипогея (однако прежде я выпила таблетку от головной боли, самую сильнодействующую, какая нашлась в аптечке) и прошли через Город до стоянки швейцарской гвардии, где находился синий спортивный автомобиль Глаузер-Рёйста. Свежий воздух улицы помог мне развеяться и немного снял ощущение отечности, но что на самом деле мне было необходимо, так это попасть домой и отоспаться двадцать — тридцать часов. Кажется, именно тогда я со всей отчетливостью поняла, что, пока эта странная история не закончится, отдых, сон и упорядоченная жизнь превратились для нас в непозволительную роскошь.

Мы миновали ворота Святого Духа и, дальше по улице Лунготевере, добрались до моста Гарибальди, который, как всегда, не справлялся с дичайшим потоком машин. После десяти с лишком минут томительного ожидания мы переехали через реку и на всей скорости покатили по улицам Аренула и Боттеге-Оскуре до площади Святого Марка, делая, таким образом, огромный крюк, который тем не менее позволял нам скорее попасть к церкви Санта-Мария-ин-Космедин. Мопеды обгоняли нас и вились вокруг, как рой обезумевших ос, но Глаузер-Рёйст чудесным образом умудрился увернуться от всех них, и наконец, не без сюрпризов, «альфа-ромео» остановился у тротуара возле парка на площади Бокка-делла-Верита. Вот она, моя маленькая и всеми забытая византийская церковь со столь гармоничными пропорциями. Я нежно посмотрела на нее через окошко, открыла дверцу и вышла.

В течение дня небо постепенно затянуло тучами, и мрачный серый цвет давил на красоту церкви Санта-Мария-ин-Космедин, не уменьшая ее ни на йоту. Может, причиной моей головной боли была не только усталость, но и это свинцовое небо. Я подняла глаза к самой вершине семиэтажной колокольни, которая величественно вздымалась из центра здания, и ко мне в голову опять пришла эта старая мысль о влиянии времени, неумолимого времени, разрушающего нас и бесконечно умножающего красоту произведений искусства. Со времен античности в этой части Рима, известной под названием Бычий рынок, потому что тут проводились ярмарки скота, находилась крупная греческая колония и важный храм, посвященный Геркулесу Непобедимому, возведенный в честь того, кто вернул быков, похищенных разбойником Какусом. В III веке нашей эры на месте развалин храма была построена первая христианская часовня, которая затем разрасталась и украшалась, пока не превратилась в красивейшую церковь, каковой является и по сей день. Несомненно, огромнейшее значение для Санта-Марии-ин-Космедин имело прибытие в Рим греческих мастеров, бежавших от преследований иконоборцев, организованных теми христианами, которые считали, что изображать Бога, Деву Марию или святых — это грех.

Мы с Фарагом и капитаном медленно подобрались к портику церкви, с трудом пробиваясь сквозь плотные ряды туристов, съехавшихся в Рим на Юбилейный год и толпившихся в очереди, чтобы засунуть руку в «Уста истины» огромного страшилища, расположенного в конце портика. Капитан продвигался вперед с твердостью и непоколебимостью военного флагманского корабля, не обращая внимания на все, что нас окружало, а Фараг, казалось, смотрел во все глаза и старался удержать в памяти все до последней подробности.

— И что, эти уста… — весело спросил он, склоняясь ко мне. — Они кого-нибудь когда-нибудь укусили?

Я фыркнула.

— Пока нет! Но если они кого-нибудь укусят, я тебе сразу сообщу.

Он рассмеялся, и я заметила, что свет падал в его голубые глаза так, что они казались более темными, а светлая щетина бороды, в которой кое-где уже виднелась седина, еще сильнее подчеркивала его семитские черты и смуглую кожу египтянина. Какие странные повороты случаются в жизни, что она свела вместе в одном месте и в одно и то же время швейцарца, сицилийку и свод морфологических черт разных рас!

Внутри церковь Санта-Мария была освещена электрическими лампами, подвешенными в боковых нефах и на колоннах, потому что проникающий снаружи свет был слишком слабым, чтобы отправлять службы. Убранство церкви было чисто греческим и византийским, и хотя по этой причине мне нравилось в ней все, меня всегда словно магнит притягивали огромные железные подсвечники, в которых вместо десятков плоских белых свечечек, как в церквях римского обряда, стояли тонкие желтые свечи, типичные для восточного мира. Не задумываясь ни на минуту, я прошла к подсвечнику, стоявшему у ограждения места для хора, «schola cantorum», которое было расположено здесь в центральном нефе, перед алтарем, бросила в кружку несколько лир и, зажегши одну из золотистых свечей, прикрыла веки и погрузилась в молитву, прося у Бога позаботиться о моем отце и моем бедном брате и защитить мать, которая, похоже, так и не может оправиться от недавней потери. Я поблагодарила Его за то, что так занята делами церкви, что могу забыть о постоянной боли, которую чувствовала бы от их потери, не будь этой работы.

Открыв глаза, я обнаружила, что стою совсем одна, и взглядом поискала Фарага и капитана, которые, изображая рассеянных туристов, бродили по боковым нефам. По всей видимости, их очень заинтересовали настенные фрески, изображавшие сцены из жизни Богородицы, и мозаичный пол в стиле мастеров Космати, но поскольку я все это уже видела, то направилась к алтарю, чтобы получше рассмотреть самую большую особенность Санта-Марии-ин-Космедин, ибо алтарем тут служила огромная ванна из порфира насыщенного теплого розоватого цвета под готическим балдахином конца XIII века. Можно предположить, что какой-то византийский богач или богачка эпохи Римской империи когда-то принимали душистые ванны в этой будущей христианской скинии.

Никто не сделал мне замечание за то, что я подошла к алтарю, потому что в этой церкви, за исключением часов мессы и розария, никогда не было ни священника, ни диакона, ни этих бескорыстных старушек, которые за несколько лир, брошенных в корзинку, проводят вечера в приходской церкви с таким же удовольствием, с каким мои племянники проводят ночи на дискотеках Палермо. Церковь Санта-Мария-ин-Космедин можно было спокойно оставлять пустой, потому что сюда в лучшем случае иногда забредал какой-нибудь заблудившийся турист. И это при том, что в ее портике всегда было полно народу.

Я тщательно осмотрела ванну и даже на всякий случай сильно подергала за ее четыре боковых кольца, тоже сделанных из порфира, но ничего необычного не произошло. Фараг и Глаузер-Рёйст тоже не добились особого успеха. Казалось, что ставрофилахов здесь никогда не было. Пока я осматривала архиерейский трон в нише абсиды, ко мне подошли мои товарищи.