"Я у себя одна", или Веретено Василисы - Екатерина Михайлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начало группы. Знакомимся, разогреваемся. Майя говорит о себе: "Вообще-то я экономист", — и опускает глаза так, словно сообщила, что три года просидела в седьмом классе. Она в группе самая молодая — двадцать семь, самая красивая и самая затюканная. Ведет всю документацию в фирме мужа, а это немало, и растит дочь девяти лет. Когда-то было удобнее работать дома, чтобы приглядывать за малышкой, с тех пор все так и осталось, хотя девочка выросла и фирма тоже. Естественно, требования мужа к ведению всех видов "хозяйства" максимальные: "А что тебе еще делать целый день?". Зарплату Майя не получает: "Зачем, все равно сидишь на всем готовом". Новые туфли ей, конечно, не нужны: "Зачем тебе, ты же никуда не ходишь?". И все это еще бы ничего, но вот в последнее время дочь стала уж слишком своевольной, маму ни в грош не ставит: "Что ты в этом понимаешь, я вот вечером папу попрошу, и он мне все разрешит". Папа и разрешает, особенно когда придет в благодушном настроении, а юная принцесса такой момент ни за что не пропустит. И он, в очередной раз позволив или обещав что-нибудь дочери, шутит так: "Ты, Майка, смотри: мы еще поглядим на твое поведение, может, вообще тебя выгоним. Совсем, понимаешь, обленилась, вон толстая какая стала. Ну что, доча, выгоним маму или пока еще оставим? Вон она как плачет некрасиво: у-у-у!". И все в таком роде — чем дальше, тем страшней.
Чуть попахивает инцестом — возможно, не буквальным, а символическим, но совершенно очевидно, что в этой семье парой являются именно папа с дочкой, а мама сбоку припека. Понятно, что настоящие беды только начинаются, хотя все "мины" заложены давно. Когда? Когда выбран этот — вот такой — муж? Когда впервые проглочено оскорбление? Конечно, раньше. Как и все наши "мины", гораздо раньше. Впрочем, с первого раза до этого уровня, до корней не доберешься, а делать что-то надо, и прямо сейчас. По идее, надо было бы работать со всей семьей — семейные терапевты так и поступают. Но об этом нас никто не просил. Более того, вряд ли такого папу удастся затащить на консультацию — его, возможно, все в этой жизни устраивает. И еще одно: никто не может поручиться за то, что в этом доме на самом деле все происходит именно так и только так, Майина память избирательна, как у всех нас. Показать мужа чудовищем в женской группе — это богатая возможность выразить свою ненависть к нему, предъявить свои счета; а разве не все мы иногда испытываем колоссальное искушение "все ему припомнить", да еще и так, чтобы нам за это ничего не было? Но... Вероятность того, что Майя и в самом деле жертва психологического насилия, очень высока. Сюжет — постепенная изоляция, тотальный контроль, эксплуатация и постоянные плевки в душу — не нов и не так уж исключителен. Такое случается, притом гораздо чаще, чем принято считать, и в совершенно разных декорациях.
И здесь, как и во многих других историях, мы должны твердо помнить одно: героиня ищет свою правду, совершенно субъективная картина мира и сколь угодно избирательные воспоминания — наш общий удел. "Своим голосом и о том, что важно для меня", не так ли? И мы работаем с тем, что сейчас важно для участницы группы, каждый раз понимая, что в этой работе могло бы быть еще много тем, поворотов, совершенно неожиданных углублений и связей разных линий между собой. Но время ограничено, а готовность сразу идти глубоко может быть настолько подавлена сегодняшней острой болью... Майя выбрала работу со своей ролью жертвы; ее целью было почувствовать себя иначе, хотя бы на время "распрямиться" и выразить свои истинные чувства.
Сцены издевательств, дурного обращения — не такая уж редкость в женских группах и всегда вызывают у других участниц просто-таки физическую боль с немалой примесью гнева, страха, стыда. Когда порой спрашиваешь женщин о ролях, в которых им хотелось бы бывать как можно реже и в которые они, тем не менее, попадают, чаще всего звучит слово "жертва". (Второе место занимают собственные агрессивные, разрушительные роли, что неудивительно.) Работая с Майей, группа развоевалась не на шутку — так, что сама Майя не без удивления вспомнила еще одну фразу мужа: "Что ты глазами хлопаешь, как овца, — рявкнула бы хоть раз, как любая нормальная женщина". В затравленном, беспомощном состоянии она из этой фразы слышала только "опять не так, все не так". А между тем сказано не только это. И мы в качестве вспомогательной фигуры вводим некий фантастический образ "Нормальной Женщины" — коли уж она упомянута в обидном сравнении. Разумеется, именно она — то есть сама Майя при обмене ролями — говорит: "Дорогая, ты можешь и должна себя защищать. Если тебя что-то задевает, можно не только плакать. Ты имеешь право на уважение, вознаграждение за работу, благодарность. Если ты этого не получаешь, если вместо "спасибо" тебе еще и хамят, а ты молчишь — значит, ты согласна это терпеть. Может, хватит?" И когда появилась возможность, "разрешение" выражать свой гнев, она выплеснула его в движении, в крике, а позже в монологе, обращенном к мужу: "Ты калечишь дочь: не уважая меня сейчас, она не сможет уважать женщину в себе. Я невольно помогала тебе в этом, но больше не хочу — я буду защищаться, я имею право прекратить эти садистские игры и больше не позволю так с собой обращаться". Это, конечно, только маленький шажок к обретению границ и достоинства и не будем его переоценивать: в Майином случае все действительно зашло очень далеко и требует длительной и непростой работы. Но даже такая первая попытка отодрать от себя присохшую "овечью шкуру" привела к довольно неожиданному выводу: "Знаете, а ведь они ко мне относятся так же, как я сама к себе. Ведь это я с самого начала говорила: зачем, мне ничего не надо. Не всегда ведь было так, как сейчас. Я вот вспомнила, что когда-то мы даже спорили — и по работе, и по хозяйству. Но мне почему-то казалось, что это нехорошо, если я в споре побеждала, то пугалась ужасно. Мне казалось, что если не возражать, то человек сам поймет..."
Да нет, не поймет. И действительно, первые десять — двадцать? сто? — раз фраза "зачем, мне ничего не надо" — была произнесена Майиным голосом. И уж если жизнь и достоинство кладутся к чьим-то ногам, неудивительно, что об них начинают эти самые ноги вытирать ... "Разучиться быть жертвой" — очень большой и тяжелый труд; первые попытки другого поведения вызывают у окружающих не поддержку, а немедленное усиление давления — "попробовала возражать, только хуже стало". Понимание "вторичной выгоды" положения страдалицы неприятно, коробит, не позволяет сохранить представление о самой себе как о "хорошей девочке". Первые выплески собственного гнева могут напугать — они бывают очень сильными, с оттенком мстительности и немалой долей жестокости, которой в себе не признаешь. В общем, в одиночку и без поддержки завершить этот труд, миновать всех демонов и прийти к сбалансированному, достойному состоянию очень тяжело — почти как пешком пройти до Южного полюса и обратно.
Ирина Львовна, наша следующая героиня того же дня, совсем из другого теста: властная, крупная, шумная. Работает на двух работах, успешна, честолюбива. Муж — милый, тихий и по-своему тоже вполне состоявшийся человек, талантливый технарь, вовремя нашедший свое место в жизни: разрабатывает некие тонкие технологии для весьма процветающей компании. Домашних вопросов не решал и не любил ни во времена секретного НИИ, ни теперь. Ирина Львовна расшибалась в лепешку ради жилья, ради хорошего садика и хорошей школы для сына, добивалась для него всего того, чего обычно добиваются энергичные матери. Сын же вырос мягким, не очень уверенным в себе молодым человеком — немного похож на отца, но гораздо хуже сосредоточивается, не азартен, работает в крупной фирме без особого воодушевления, друзей мало, девушек стесняется, от отца далек, маму побаивается, чувствует, что "не оправдал вложений". И правильно, в общем-то, чувствует. В одной из первых сцен своей работы Мама обращается к спине сидящего за компьютером Сына:
— Господи, уж съехал бы куда с глаз долой, недоразумение какое-то, а не ребенок! Разве я для этого горы сворачивала, чтобы каждый вечер видеть вот это все, это унылое создание? Я ж тебе все возможности создала, ну почему ты такой несчастный!? И с детства, с детства такой! И всегда меня этой своей квелостью бесил! Да, я многое решала за тебя. Да. Но я же решу лучше! Какую я тебе прекрасную карьеру простроила, какие возможности! Ох, мясо в сумке подтекает — вот, смотри, парная телятина, ведь не сунешь в рот кусок — так и будешь у компьютера своего сидеть голодный, чучело беспомощное...
Достаточно? Такие разные, обитательницы "другой стороны Луны" схожи в одном: своим поведением они программировали совсем не тот результат, который ожидали: за что боролись, на то и напоролись. Жертва-Майя, отказываясь от минимальных знаков уважения и признания своего труда и своей личности — а ведь были кое-какие в самом начале, — вовсе не ждала оскорблений. "Отдавая все", она надеялась на похвалу, покровительство, на то, что о ней позаботятся, — а уж она отработает, уж она наизнанку вывернется. Ей хотелось быть надежной опорой любимому мужу, всегда быть рядом с дочерью, раствориться в их потребностях — быть нужной, быть в безопасности, в тени, но всегда под рукой... Такие понятные желания. Такое искушение. Такой капкан с восхитительно пахнущей приманкой. Тем более, что одной из любимых "воспитательных" фраз Майиной мамы было: "Будешь много о себе понимать, никому не будешь нужна". Можно догадаться, что одинокий, застенчивый ребенок любое проявление своего "Я" старался как-то скрыть, затушевать, а то ведь кто-нибудь подумает, что она "много о себе понимает"! Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Ничего-ничего, все в порядке, это я сама лицом ударилась, такая неловкая...