Звезда волхвов - А. Веста

Егор рассеянно крутил в руках гароту, словно видел впервые.

— Какая вещица! — восхитился Квит. — Да вы, тайный модник? Откуда дровишки?

— Подарок, — усмехнулся Севергин. — Нравится? Бери…

— Дорогая, стерва. — Квит завистливо ощупал галстук. — Беру, с меня пузырь коньяка. Кстати, у нас новое ЧП, и опять на бывшем твоем участке. Несчастливый он у тебя какой-то.

— Ну, докладывай…

— Призрак исторический по деревням орудует, шашкой машет. Местное население опознало в нем разбойника Вольгу, но некоторые склоняются к тому, что это Стенька Разин. Короче, личность персонажа народных легенд пока не установлена. Молодка тут одна, продавщица местного продмага, в баньке парилась, так этот ферт материализовался прямо из знойного тумана и ласково предложил спинку потереть. Девка с перепугу до Забыти в чем мать родила бежала. Шут знает, что творится! Рынок сгорел, в городе волнуются, а в это время под шумок по Цареву лугу тянут водопровод. А зачем, когда кругом воды хоть залейся! Ну, чего скис или в столице сглазили?

— Все нормально…

— Куда сейчас?

— В управу.

— Садись, подвезу.

Рядом с шикарным «бортом» Квита «Москвич» Севергина и впрямь смотрелся пони-недомерком.

Центр города и сожженный рынок были оцеплены, узкие улицы запружены автомобилями. Сюда был стянут милицейский кулак и силы дружинников. Квит и Севергин двинулись в объезд по окраинам городка.

Вечернюю тишину взорвали матерные вопли и глухие удары, словно кувалдой крушили дощатый забор. Звон битого стекла резанул по нервам, истошно заголосила женщина. На окраине городка изрядная толпа народных мстителей штурмом брала дощатые ворота «усадьбы». Стекла в доме уже были выбиты, в глубине комнат металась молодая женщина.

— Вызывай наряд! — успел крикнуть Севергин Квиту.

Завидев милиционеров, штурмовики оставили свое стенобитное орудие и ринулась к машине. Навалились месивом тел, скрюченных рук, прекошенных злобой испитых лиц. Севергин успел вывернуться из приоткрывшейся двери и, прокатившись по пыли, вскочить на ноги, прежде чем автомобильная туша опрокинулась под напором толпы. Поставленный на кабину автомобиль с намертво заблокированным в ней Квитом бросили посреди улицы и вновь двинулись к воротам, но Егор уже загородил собой дощатые створки.

— Назад! Разойдись!

— Отойди, мент, в этом доме «ахметка» прячется. Ее боров наших пацанов в ментуру сдал. Она за все ответит! — Сплюнул сквозь выбитые зубы главарь.

— Разойдись, мужики! — по-свойски попросил Егор. — Никого Ахмета там нет. Он давно удрал.

Толпа угрожающе придвинулась.

Севергин, свирепея под тяжелым взглядом «пахана», передернул затвор и поднял руку с пистолетом:

— Еще шаг — бью на поражение…

В руку с намертво зажатым пистолетом врезался камень, сухожилие дрогнуло, как от электрического удара, пистолет упал в пыль. Севергин наступил на него ногой, чувствуя, что, если нагнется, град камней и самодельных гранат обрушится на него. Он окинул взглядом ближнее кольцо пустых, выморочных лиц, ища хотя бы одно человеческое. И он нашел его. Молодой парень был трезв. Он смотрел сурово и твердо. Его голова была обрита наголо, и от этой наготы синие глаза светили ярче на бледном, заостренном лице. И по мгновенным пронзительным приметам опознав в нем кровника, Егор стал говорить для него одного:

— Опамятуй, брат. Я не могу уйти. И ты на моем месте не ушел бы! Оглянись вокруг. Смотрит на тебя нечисть злая, несытая, ждет твоего позора, ждет, чтобы ты оскотинился и своих отца с матерью в грязь втоптал, кровь ребенка пролил, чтобы тебя же, твой дом потом танками разутюжить. Остановись, есть еще путь наверх, в гору. Духом надо побеждать, любовью женщин удерживать, детей от растления уводить в теплый дом, в лес зеленый, к солнцу, к свету! Я присяги не нарушу, сначала меня убей, а потом их.

Севергин кивнул на окна, где вновь мелькнула женщина с ребенком на руках.

— Шабаш! Баста, я сказал! — Крикнул главарь. — Мента не трогать! Уходим…

Машину Квита поставили на колеса.

— Ну, ты и вития! — С восхищением выдохнул Квит. — Агитатор! Трибун!

— Бывай, — уже во дворе управления Севергин простился с Борисом и, через силу переставляя ноги, поплелся к своей машине. — А ты все же в гости заезжай, рыбалку гарантирую. С женой тебя познакомлю, — через силу улыбнулся Севергин.

— Да мне теперь не на чем. Жесть надо править, — развел руками Квит.

— Тогда пехом, здесь недалеко.

— Ну, ладно, уговорил… Жди…

По дороге домой Севергин завернул к монастырю. Не сознаваясь самому себе, Егор тянул время, стыдясь показаться на глаза жене.

Богованя косил подросшую траву, рубаха на плечах примокла и потемнела. Ради прежнего знакомства он оставил работу и присел на лавку.

— Вот ты, наверное, думаешь, монастырский дед уж сед, а все не в монахах. — Богованя достал оселок и принялся точить косу. — Вот уж полвека, почитай, я в послушниках хожу.

— А что ж так долго, отец?

— По любопытству своему не стал я монахом. Много вопросов задавал по молодости. Вот ведь сказано в святой книге, что не заботьтесь о земном, будьте, как цветы полевые, ибо «лилии не ткут и не прядут, но каждая из них одета лучше, чем Соломон во дни славы своей». Это верно, что цветок не ткет, но и он трудится, лилия луковку свою из чешуек все лето собирает. Вот в другом месте сказано, что птицы Божьи не сеют, не жнут, но сыты бывают. Так это воробей, самая пропащая птица — чужим добром живет. А садовые наши птахи трудятся от рассвета до заката. Нет такого примера, чтобы не трудиться. Вольнодумство мое с юности не давало мне покоя. Настоятель прежний, отец Варфоломей, очень строгую епитимью на меня накладывал, по триста поклончиков на ночь, а на огороде за день и так накланяешься…

Я бы и рад такой зарядке ради духа умиротворения, так разум свое свербит. Вот скажем, притча о смоковнице. Шел Христос по дороге, по их, палестинскому времени ранней весной. Увидел при дороге смокву: инжирное дерево и восхотел отведать плодов, но не нашел, ибо не время было смоквам плодоносить. Проклял он беднягу, она и засохни. Ну не может природа плодоносить по нашему приказу, у нее свое — Божье время. Все не тот пример, чтобы из него мудрость, как мед пить, или к нашей русской телеге вроде колеса приспособить.

А вот еще речение: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». А зачем кротким земля в наследство? Непонятно. Мне кажется, тут переводчик попутал. Кто в саду землю роет? Крот. Кроткие — это те, кто землю лопатят. Так почему прямее не сказать: Земля тем, кто на ней работает, — крестьянам, а не торгашам?

Или вот еще: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие небесное». Опять во мне сомнение: Нищие духом — это кто? Бездуховные, что ли? Так им и Царство небесное ни к чему, они о нем и не помышляют. Снова не сплю ночами, головушку понуждаю. Кто-то по молодости от возжжения телесного ночами ворочается, а я от дум трепетал.

Догадался я, о ком сказано. «Нищие» — это те, кто ищет! Кто в пути испрашивает себе на пропитание. Только ищущие духом войдут в Царство Божье. Опять же, поиск духовный и разума алкание Господь не отменяет. А иначе что же, ошибся он, что ли, когда нам голову давал?

Или иная притча: «легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому войти в Царствие небесное». Зачем вьючной скотинке в иголку лезть? У нее, сердешной, и своих забот хватает. Стал я думать и нашел!

«Вервь» — по-древнему — веревка, шнурок. Вот уж чего в иглу точно не продернешь, если шить надумаешь. И верблюд в старину писался, как «вербл». Вот и перепутали его с вервью.

С такими-то вопросами и приступал я к прежнему настоятелю, своему духовному наставнику. А он, бывало, ласково так прикрикнет: «Не дерзни!!!» Любимое его словцо было: «Не дерзни!», и по темечку чем-нибудь огладит.

— Понимать, — говорит, — Священное писание не обязательно, ты только веруй и наизусть заучивай. Понимания не достигнешь, зато спасешься!

И ведь правду говорил святой отец! Попугай у него в покоях жил, из всех слов человеческих только одно и выучил. Чуть что не по нем: «Не дерзни!» — кричит. — «Не дерзни!» Вот раз клетка была неплотно прикрыта, он и вылетел в форточку. «Ну, — думает, — я теперь птица вольная, аж под самые небеса залечу!» Да не тут-то было. Откуда ни возьмись, коршун его приметил, да и взял в оборот. От испуга попугай как гаркнет: «Не дерзни!!!» Оробел коршун, когда человеческий голос рядом с собой услыхал, и выпустил попугая. С земли я его подобрал, вылечил и обратно в клетку вернул. Так что умом постигать священное совсем не обязательно, главное в час испытаний — веру явить и священное имя назвать.

Севергин отер струящийся по лбу пот.

— Я слышал, колодец тут у вас есть. Испить бы…

— Да был колодец. В народе Златоструй прозывался… Не колодец, а «спонат».