Юдифь и олигофрен - Ярослав Ратушный

— Я бы задушил Ивана собственными руками, как Тарас Бульба, если бы знал, что он сядет срать в такую минуту, — воскликнул веселый бородач, и все засмеялись.

— Читали последний номер «Богоборца»? — спросил мой сосед.

— Можно подумать, в этой глуши можно еще что-то прочесть? — насмешливо произнес седоволосый юноша с черной шелковой повязкой на лице, которая делала его похожим на адмирала Нельсона или генерала Моше Даяна. Он встал и торопливо поскакал к ближайшим низкорослым деревьям. Кентавр мочился как обыкновенная лошадь. Я заглянул под стол, надеясь увидеть копыта у других участников застолья. Однако внизу подрагивал полумрак, в котором, наряду с обыкновенными волосатыми ногами, я разглядел большой пузатый портфель с металлическими застежками.

Я вспомнил сладость и ужас детского подглядывания. Сначала ребенку внушают, что все связанное с сексом является постыдным и запретным. Это придает познанию разницы между полами неповторимую прелесть греховности. Другое дело животные, которые бесстыже трахаются на глазах у случайных прохожих. Дети не верят, что их нашли в капусте, и стремятся узнать, как происходит зарождение жизни. Взрослые люди хотят забыть о смерти и посмертном существовании, чтобы не отравлять свою жизнь грустными мыслями. Поэтому они охотно посещают церкви, синагоги, мечети, буддистские и прочие храмы, где им внушают, что посмертный суд вершится не по небесным, а по земным законам.

— Помню, в прошлом номере была статья о Гурджиеве, — сказал мой сосед, — так он сравнил человеческое состояние с тюрьмой, из которой нужно совершить коллективный побег. Мол, одному человеку трудно рыть подземный ход, а если десять заключенных роют по очереди, то дело идет намного быстрее и легче.

— Глупости! — решительно возразил угрюмый мужчина, обладавший знакомым сиплым голосом. — Копать, конечно, легче бригадой, но зато намного больше шансов привлечь внимание охранников. Это очень большой вопрос — как легче бежать из тюрьмы?

Кентавр тем временем справил нужду и прискакал обратно к столу, где вновь прилип к большой глиняной кружке. Он с хитрым видом посмотрел в мою сторону и дружелюбно улыбнулся, словно видел во мне нечто, отличающееся от пустого места. Я пошел мимо мощных спин пирующих бородатых мужчин, ибо мне неудержимо захотелось погладить мускулистый лошадиный круп. Однако на месте кентавра сидел седоволосый юноша без хвоста, копыт и других признаков четвероногих. Показалось, что ли? Я обратил внимание, что застолье выглядит несколько жутковато, несмотря на шумную, не лишенную остроумия беседу. Возможно, жуть нагоняло белесое освещение, идущее от неведомого источника, или полное отсутствие ветра. Свежий, слегка прохладный воздух был чудовищно неподвижным. Хотя, какой может быть ветер в пещере? Ораторы, перебивая друг друга, стали высказывать свои соображения о возможном побеге из тюрьмы.

— Большинство людей не понимают, что они в тюрьме.

— А те, что понимают, — не хотят освобождаться. Для них тюрьма как дом родной.

— Еще бы, освободиться — все равно, что умереть. Может быть, даже страшнее.

— Мы так никогда не договоримся, — вскричал мой сосед, вклинившись в бойкую перекличку мнений. — Давайте обсуждать только тех, кто осознает, что находится в тюрьме, и хочет выйти на свободу.

— Это очень трудно, — сказал бородач на дальнем конце стола после некоторой паузы, — поскольку он сам себя сторожит, то знает заранее план побега.

— От себя не убежишь.

— Как можно быть заключенным и охранником одновременно?

— Легко.

— Выше головы не прыгнешь.

— А если сделать сальто-мортале?

— Еще лучше — повесить за ноги.

— Тюрьмой являются его привычки и привязанности.

— Это все равно, что выпрыгнуть из кожи.

— Хуже.

— Стойте! — снова вскрикнул мой сосед, оглушительно стукнув тяжелой кружкой по столу. — Гурджиев писал, что для этой цели нужен учитель, который уже сбежал из тюрьмы, поэтому знает, какие уловки и инструменты нужны для побега.

— Если человек сбежал из тюрьмы, то он никогда не вернется, — грустно сказал веселый бородач.

— Он уже не человек. Зачем ему возвращаться?

— Какие могут быть советы, если у каждого своя тюрьма?

— Что хорошо для одного — смерть для другого.

— Это секс может быть групповым, а спасение — индивидуально.

— Кстати, я хотел спросить, читали ли вы в последнем номере «Богоборца» статьи об Евангелие? — спросил бородач, затеявший разговор о журнале.

— Давненько я не читал статей в поддержку христианства, — сказал мой сосед после длительного молчания.

— Вы что, серьезно считаете, что эти статьи написаны в поддержку?

— Разве христианство нужно поддерживать? Это оно поддерживает людей!

— Разумеется, эти статьи написаны в поддержку христианства, — громко сказал сосед. — Поскольку Евангелие просто абсурдно с точки зрения образованного человека. Святые авторы не имели ни малейшего представления об истории, географии и религиозных обычаях Иудеи.

— Кому это теперь нужно?

— Любое заблуждение, просуществовав тысячу лет, становится истиной!

— Верую, ибо абсурдно.

— Не скажите. Времена изменились, и люди стали недоверчивыми.

— Вот я и говорю, что статья написана в поддержку христианства, — твердо произнес сосед. — Смотрите, что получается. Если евангелические события происходили в другом мире, то проверить ничего нельзя. Более того, в двух противоположных мирах. Это вообще снимает все противоречия.

— На мой взгляд, это просто ловкие парадоксы, написанные с целью оправдать безграмотность и некомпетентность авторов, — раздался голос с другого края стола.

— Вы имеете в виду авторов статьи?

— Нет, святых авторов.

— По-моему, это клевета на христианство, — задумчиво произнес рыжебородый мужчина, опустошив очередную кружку. — Иначе не напечатали бы в «Богоборце».

— Не скажите, в наши времена все печатают.

— Не будьте наивными, — сказал седоволосый юноша, — во все времена печатают то, что нужно, а не то, что можно.

— Вот именно, кому это нужно? — медленно спросил рыжебородый. — Такая позиция разрушает все нравственные устои. Если нет разницы между добром и злом, между небом и преисподней, то все позволено. Так можно оправдать любое преступление.

— Вы ничего не поняли! — воскликнул мой сосед. — Разница есть, но добро и зло относительно, все дело в точке зрения. Самое интересное, что в конечные времена все противоположности переходят друг в друга, поэтому зло становится добром, а добро злом.

— По большому счету, только конечные времена имеют значение.

— Евангелие — это самая подробная инструкция, как себя вести в конечные времена.

— Почему же все понимают в противоположном смысле?

— Инструкции, так сказать, военного времени в мирный период действуют с точностью наоборот.

— Главное вовремя соскочить с тонущего корабля.

— Если первые христиане отделились от иудейства, то что нам теперь обрезать крайнюю плоть и завести пейсы?

— Один киевский поэт, истовый православный, ползавший на коленях перед иконами, пытаясь замолить грехи, — сказал сиплый голос с другого края стола, — неожиданно заговорил о желании перейти в иудаизм: «Я хотел поцеловать крест, а он сам расстегнулся и упал на пол. А потом я целый час не мог застегнуть цепочку — какая-то сила удерживала».

— Это бес его искушал или застежка сломалась.

— Не знаю, кто его искушал, но он спросил меня, может ли мессия быть русским?

— До сих пор все были евреями.

— Я тоже так ответил, но он возразил, что мессия, может быть, не знает о своем еврействе. Живет среди чужого народа и не знает. Тогда я посмотрел на его волчью усмешку и редкие, изъеденные кариесом зубы, и понял, что он себя считает мессией.

— Трудно представить мессию в таком убогом облике.

— Не скажите. По иудейскому преданию, мессия просит милостыню у ворот Рима, соскабливает гной со своих язв, и ждет, когда его призовут обновить мир. А вы говорите, облик.

— А что случилось с поэтом?

— Он проник обманным путем в религиозную школу при киевской синагоге, вытравив хлоркой национальность матери в свидетельстве о рождении. С ревностью неофита он сделал обрезание, претерпев муки заживления и месячное воздержание. Поэт отказался крестить второго ребенка и выдержал тяжелое объяснение с православными друзьями. Однако все жертвы оказались напрасными, поскольку не была достигнута конечная цель всех мытарств: переезд на постоянное жительство в Израиль. Чиновник в посольстве легко обнаружил подделку.

— Выходит, он зря обрезался?

— Это не поможет, поскольку современный иудаизм — это религия изгнания, а мессия будет вести речь о возвращении.