Индия, Судан, Южная Африка. Походы Британской армии - Уинстон Спенсер Черчилль

Таким образом, в течение трех месяцев в Судане погибло десять тысяч человек. Дисциплина армии привела британское правительство к триумфу. Племена, населявшие побережье Красного моря, были поставлены на колени. Но поскольку британцы сражались, не имея особых на то причин, они не смогли извлечь из своих побед никакой пользы.

Миссия Гордона потерпела неудачу. Единственный вопрос теперь заключался в том, как вернуть генерала назад и сделать это как можно скорее. Было ясно, что сам он по своей воле не отступит. Требовалось применение силы. Но было непонятно, как именно ее нужно было применить. После побед в Восточном Судане ответ на этот вопрос стал очевиден. Дорога была открыта. Местные племена разгромлены. Бербер еще держался. Махди находился на дороге из Эль-Обейда в Хартум. Сэр Эвелин Баринг решил воспользоваться представившейся возможностью. Используя все свое влияние, он просил направить в Хартум небольшой летучий отряд. Его идея была проста. Одна тысяча или, точнее, двенадцать сотен человек должны были на верблюдах через Бербер направиться к столице Судана. Заболевшим и отставшим придется положиться на самих себя. Но с военной точки зрения план был неосуществим. Единственным выходом было снаряжение большой экспедиции. Этого и стал добиваться британский представитель. Правительство упорно отказывалось рассматривать этот план. Время шло.

Пока британский кабинет руководил карательными операциями в Восточном Судане, Махди медленно, но настойчиво приближался к Хартуму; по различным оценкам, за ним следовало от пятнадцати до двадцати тысяч человек. 7 марта полковник Стюарт телеграфировал из Хартума:

«Махди через своего эмиссара попытался поднять население Шенди… Мы можем быть отрезаны»[25].

11 марта Гордон лично докладывал:

«Восставшие на расстоянии четырехчасового перехода от Голубого Нила»[26].

После этого никаких телеграмм уже не приходило; 15 марта был перерезан телеграфный провод между Шенди и Бербером, началась блокада Хартума.

Долгая и знаменитая оборона Хартума никогда не будет забыта. То, что один человек, европеец среди африканцев, христианин среди мусульман, своим гением смог воодушевить 7000 чернокожих солдат и вдохнуть отвагу в сердца 30 000 жителей города, известных своим малодушием, и, невзирая на недостаток средств и другие препятствия, организовать решительное сопротивление все более активно действующему врагу, который, несмотря на свою жестокость, был готов принять капитуляцию, и оборонять город в течение 317 дней, — все это является событием, не имеющим параллелей в истории. И легко понять, что никто никогда не опишет все произошедшее интереснее, чем это сделал сам генерал в своих знаменитых «Хартумских журналах».

Возможно, именно потому, что Гордона не интересовало расположение людей, он с такой легкостью его добивался. Еще до того, как заканчивается первая из шести частей, на которые поделен Журнал, читатель уже оказывается покорен. Он начинает видеть мир глазами Гордона. С ним он смеется над дипломатами; поливает презрением правительство; выражает недовольство — возможно, и беспричинное — действиями некоего майора Китчинера в Службе разведки, информация которого затерялась или не была во время сообщена; испытывает недовольство неумелыми действиями нерегулярных отрядов Шайгина; интересуется жизнью индюка и его гарема с четырьмя женами; смеется над «черными неряхами», впервые увидевшими свое лицо в зеркале. Когда повествование подходит к концу, ни один британец не может без дрожи читать последние слова:

«Теперь заметьте: если экспедиционный корпус — я прошу не более чем двести солдат — не подойдет в течение десяти дней, город может пасть; я сделал все, что было в моих силах для чести нашей родины. Прощайте».

Здесь нет места напрасным сожалениям и тщетным выводам. Повествование прерывается. Опасности, которым подвергался Гордон, более не записываются.

Я выберу лишь один отрывок из Журнала, характеризующий непреклонность, а может быть, и странность личности Гордона, отрывок, описывающий отношения генерала со Слатином. Этот австрийский офицер был губернатором Дарфура и имел египетский чин бея. Четыре года он без особого успеха сражался с восставшими. Несколько раз он был ранен. В своей провинции и даже за ее пределами он пользовался репутацией храброго и способного солдата, приятного и честного человека. Однако он совершил поступок, навсегда лишивший его уважения и расположения Гордона. Во время сражения при Дарфуре, после нескольких неудач, мусульманские солдаты пали духом и стали объяснять свои поражения тем фактом, что их командир, неверный, проклят Всевышним. Тогда Слатин объявил себя последователем пророка и, по крайней мере внешне, стал мусульманином. Войска, воодушевленные его обращением и ободренные надеждой на успех, принялись сражаться с новой силой, и губернатор Дарфура смог оказывать сопротивление еще долгое время. Однако это лишь отсрочило, но не предотвратило конец. После гибели армии Хикса Слатин был вынужден сдаться дервишам. Вера, которую он принял для того, чтобы добиться победы, помогла ему избежать гибели. Арабы, восхищавшиеся его смелостью, сначала относились к нему с уважением и вниманием. Слатин был отправлен в лагерь Махди у Хартума. Там он и находился во время осады, его не заключили под стражу, но внимательно за ним наблюдали. Оттуда он написал Гордону письмо, в котором объяснял свою сдачу и оправдывал свое отступничество. Письма Слатина дошли до нас, и едва ли кто-нибудь из тех, кто прочтет их, помня о двенадцати годах опасностей и лишений, через которые пришлось пройти этому человеку, откажет ему в сочувствии.

Но Гордон был непреклонен. Это наиболее бескомпромиссные высказывания, встречающиеся в Журнале:

«16 октября. Пришли письма от Слатина. Я ничего не могу сказать и не понимаю, зачем он их пишет»[27].

Следует помнить, что Слатин находился в лагере не на правах офицера, отпущенного под честное слово, а как пленник. В таких обстоятельствах он имел полное моральное право бежать, действуя на свой страх и риск. Если бы те, кто его пленил, дали бы ему такой шанс, в произошедшем они должны были бы обвинять только себя.

Однако Слатин не смог добиться того, чего хотел. Его переписка с Гордоном была вскоре обнаружена. Несколько дней его жизнь висела на волоске. Несколько месяцев он носил тяжелую цепь и в день получал лишь горсть неприготовленной дурры, которой обычно кормили лошадей и мулов. Известия об этом достигли ушей Гордона. «Слатин, — замечает он, — все еще в цепях». Генерал никогда, ни на минуту не сомневался в правильности принятого решения.

Гордон полностью взял на себя все тяжесть ответственности. Ни с кем он не мог поговорить как с равным. Никому он не мог доверить свои сомнения. Кому-то кажется, что власть — это удовольствие, но на самом деле лишь немногие чувства более болезненны,