Светлячок надежды - Кристин Ханна

Пакстон протянул руку:

– Готова, девочка из пригорода?

Она взяла его за руку:

– Готова, раскрашенный мальчик.

Он повел ее по улице, потом посадил в грязный и шумный городской автобус. На самом деле – Мара не собиралась в этом признаваться – она никогда не ездила в городском автобусе. В набитом людьми, ярко освещенном салоне они стояли вплотную и смотрели друг на друга. Он завораживал ее, электризовал – такого с ней никогда еще не было. Мара пыталась придумать что-нибудь остроумное, но мысли путались. Потом они вышли из автобуса, и Пакстон повел ее в сияющий мир ночного Бродвея. Мара родилась в Сиэтле и выросла на острове, который виден из города, но ничего не знала об этом сверкающей, неоновой, веселой вселенной, которая пряталась в тенях и закоулках Сиэтла после наступления темноты. Мир Пакстона состоял из темных залов и клубов без окон, из напитков, которые дымятся, когда их держишь в руках, из подростков, которые живут на улице.

Здесь они сели на другой автобус, а когда вышли, Сиэтл был уже далеко, за полосой черной воды, похожий на сверкающую на фоне ночного неба диадему. Местность освещали редкие уличные фонари.

Улица перед ней шла вниз, а в конце ее над темным берегом нависала ржавая громадина. Заброшенная фабрика. Теперь Мара узнала это место. Главная достопримечательность парка на берегу залива – старый газоперерабатывающий завод, построенный в прошлом веке. Они приезжали сюда со школьной экскурсией. Пакстон взял ее за руку и повел по зеленой лужайке к внутренней части сооружения, похожей на пещеру.

– Мы делаем что-то незаконное? – спросила Мара.

– А тебя это волнует?

– Нет. – Мара чувствовала легкое возбуждение. Никогда в жизни она еще не нарушала правил. Возможно, пришла пора это изменить.

Пакстон завел ее в тайник внутри ржавой металлической конструкции, достал откуда-то картонную коробку и соорудил из нее сиденье.

– Она тут всегда была?

– Нет. Я принес ее специально для нас.

– Откуда…

– Я знал. – Пакстон смотрел на нее так, что вскипала кровь. – Ты когда-нибудь пробовала абсент? – Он запасся всем необходимым для научного эксперимента.

Мара вздрогнула. Страх танцевал вокруг нее, колол и подталкивал, и она подумала: «Он опасен», понимая, что должна встать и уйти, пока не стало слишком поздно. Но не могла.

– Нет. А что это?

– Волшебство в бутылке.

Он достал стаканы и несколько бутылок, потом исполнил какой-то ритуал с ложками, кубиками сахара и водой. По мере того, как сахар растворялся в абсенте, жидкость меняла цвет, становясь пенистой, молочно-зеленой.

Пакстон протянул ей стакан.

Мара смотрела на него.

– Доверься мне.

Она понимала, что не должна это делать, и тем не менее медленно поднесла стакан к губам и сделала маленький глоток.

– О! – В голосе ее проступило удивление. – Вкус как у черной лакрицы. Сладко.

Мара пила абсент, и ночь словно оживала. Ветер сдувал волосы на лицо, волны бились о берег, ржавый металл заброшенной фабрики стонал и потрескивал.

Она уже выпила половину второго стакана абсента, когда Пакстон взял ее руку и повернул ладонью вверх. Его пальцы скользнули по линиям ладони, затем поднялись вверх, по чувствительной коже руки к первому белому шраму.

– Кровь бывает такой манящей, очищающей. А боль длится лишь секунду – восхитительную секунду – и потом исчезает.

У Мары перехватило дыхание. Абсент снял напряжение; у нее немного кружилась голова, и она стала сомневаться, не чудится ли ей все это, пока не посмотрела в золотистые глаза Пакстона и не подумала: «Он знает». Наконец нашелся человек, который ее понимал.

– Когда у тебя это началось?

– После смерти сестры.

– Что с ней случилось? – тихо спросила она.

– Не важно, – ответил он, и эти слова отозвались в ее душе зазвучавшей струной, глубокой и чистой. Люди всегда спрашивали, что случилось с ее матерью, как будто не все равно, отчего она умерла: от рака, несчастного случая или сердечного приступа. – Она умерла у меня на руках, и это важно; и еще я смотрел, как ее зарывают в землю.

Мара наклонилась и взяла его за руку.

Пакстон с удивлением посмотрел на нее, словно забыл о ее присутствии.

– Ее последние слова были: «Не оставляй меня, Пакс». Но мне пришлось. – Он набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Потом одним глотком допил абсент. – Ее убили наркотики. Мои наркотики. Вот почему суд направил меня на психотерапию. Или это, или тюрьма.

– А твои родители?

– Развелись из-за этого. Никто из них не мог меня простить. Да и с чего бы?

– Ты по ним скучаешь?

Он пожал плечами.

– Разве это что-нибудь изменило бы?

– Значит, ты не всегда был таким… – Она кивнула, указывая на его внешность, смущенная и одновременно заинтригованная. Ей никогда не приходило в голову, что когда-то Пакстон был другим – обычным старшеклассником.

– Мне нужно было измениться, – объяснил он.

– Помогло?

– Никто не спрашивает, как мои дела, кроме доктора Блум, но на самом деле ей все равно.

– Везет тебе. Меня все спрашивают, как дела, но на самом деле не хотят знать.

– Иногда хочется, чтобы тебя просто оставили в покое.

– Точно, – сказала Мара, чувствуя пьянящее ощущение общности. Он понимает.

– Я никогда никому об этом не рассказывал. – Его взгляд был прекрасен своей беззащитностью. Неужели она единственная видит, как он хрупок? – Ты здесь для того, чтобы позлить отца? Потому что…

– Нет. – Маре хотелось прибавить: «Я хочу измениться», но это было глупо и слишком по-детски.

Пакстон коснулся ее щеки – она и не знала, что прикосновение может быть таким нежным.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда?

– Теперь верю, – ответила она.

Это мгновение почему-то казалось ей очень серьезным. Пакстон медленно наклонился вперед. Так медленно, что Мара поняла: он думает, что она его оттолкнет. Мара не могла. Теперь важно только то, как Пакстон на нее смотрит. До этой секунды она была холодной и мертвой; он вернул ее к жизни. Ей плевать, что Пакстон опасен, что он изготавливает наркотики и что ему нельзя верить. Это ощущение – что она оживает – оправдывало любой риск.

Его поцелуй был таким, о каком она мечтала.

– Давай ловить кайф, – прошептал он, касаясь губами ее губ. – Я сделаю так, что ты забудешь обо всем.

Она этого хотела. Ей просто необходимо забыть. И для этого потребовалось лишь робко кивнуть.