Прометей № 1 - Альманах Российский колокол

Три недели прошли в крохотной каморке, рядом с раскаленным, грохочущим машинным отделением. За дверью – охранники Филинто Мюллера. Рядом Эльза Эверт, тоже выданная рейху. Ольга, как всегда, ввела четкий распорядок: гимнастика, занятия языками, чтение стихов. «Ла-Корунья» должна была зайти во французский порт, и узницы надеялись, что их выручат товарищи. Европейские докеры по призыву МОПР осматривали суда из Бразилии и освобождали депортированных, а когда им пытались помешать, объявили всеевропейскую забастовку и добились снятия запрета. Но на сей раз врагу удалось запутать след; активисты МОПР осмотрели другой корабль, а «Ла-Корунья» получила приказ никуда не заходить до Гамбурга.

18 октября узниц передали эсэсовцам. Черные машины, где их везли прикованными, остановились только в Берлине, у ворот тюрьмы, где двадцать лет назад держали Розу Люксембург. Брошенная в одиночку, Ольга не теряла присутствия духа. Она потребовала ясного ответа, в чем ее обвиняют, и узнала, что формально ни в чем. Ее держали в пожизненном предварительном заключении, без обвинения и права на защиту. Насколько было бы легче, если бы знать о борьбе в разных странах за ее свободу! Запросы из Красного Креста, Лиги Наций и других организаций нацисты скрывали от нее, да и вообще игнорировали. Лишь адвокату доны Леокадии в конце концов позволили приехать и лично вручить прошение, но дали понять, что Ольга, как опасный враг, освобождению не подлежит, свидания с ней не разрешили.

27 ноября, ровно через год после восстания, в нацистской тюрьме родилась дочь Ольги и Луиса Карлоса. Имя ей мать выбрала уже давно – Анита Леокадия. Леокадия – в честь бабушки, боровшейся за свободу сына, невестки и внучки. Анитой звали бразильянку, которая сто лет назад соединила жизнь с итальянцем Джузеппе Гарибальди, сражавшимся за свободу Риу-Гранди, малой родины Престеса. Аните и Джузеппе было суждено вместе бороться за свободу его родины, а ей – погибнуть в этой борьбе. Теперь их судьбы повторялись.

Ольгу с дочерью перевели в камеру кормящих матерей. Как подследственная, ссылаясь на уголовный кодекс Германии, она настояла на праве получать газету. Дали нацистскую «Фелькишер беобахтер», но и оттуда она ухитрялась выуживать факты и делать верные выводы. Чтобы газету вместе с ней не читали осужденные, Ольгу запирали в каморку, где хранилось грязное белье. Но она объясняла прочитанное сокамерницам и даже, перестукиваясь через стенку, узницам соседней камеры. Тем же путем узнавала, что партия продолжает борьбу в глубоком подполье. Тяжело было узнать о гибели отца. Еще тяжелее понимать, что, если дочку не заберут родные, ее по законам рейха ждет сиротский приют. Сокамерница-коммунистка рискнула передать мужу записку: надо известить бабушку Аниты о грозящей ребенку опасности. Скоро в тюрьму стали приходить посылки с продуктами и одеждой.

Добившись права переписки, Ольга не упускала ни одной возможности написать мужу. Все приходилось укладывать в строго ограниченное число строк. Тюремщики задерживали письма месяцами. Эти послания из тюрьмы в тюрьму – поразительные человеческие документы.

«Перенесенные страдания и долгие месяцы тюремного одиночества сказываются, однако, и с положительной стороны: мы научились правильнее отличать существенное от несущественного, и чувства друг к другу углубились и стали сильнее».

«Начинаю настраиваться на длительное пребывание в тюрьме. Но не думай, что я похоронила все надежды. Несомненно, наступят и лучшие дни. Посмотри, что творится в Китае».

Ольга добилась разрешения послать в бразильское посольство требование зарегистрировать новорожденную. Ответа не дали. Она не знала, что по настоянию доны Леокадии гестаповцы вынуждены были направить бразильским дипломатам такой же запрос и он был удовлетворен. 21 января 1938 г. камеру открыли в неурочное время. «Собирайте ребенка. Будем отправлять». Куда – от Ольги скрыли. Узница отчаянно сопротивлялась, но дочь отняли. Только через месяц она узнала из писем, что Аниту передали бабушке.

«Могу поистине сказать, что наряду с 5 марта 1936 года 21 января 1938 года, пожалуй, самый черный день моей жизни. В результате таких потрясений возможно лишь одно из двух: либо дать себя сломить, либо закалиться. А ты, конечно, не сомневаешься, что для меня речь может идти только об этом втором исходе. К счастью, мне помогает то, что я еще способна понимать, как незначительны проблемы, касающиеся моей собственной маленькой личности, на фоне всемирно-исторических событий нашего времени».

В этот страшный месяц Ольгу снова ждали допросы, избиения, пытки. Рейх пытался привести к власти в Бразилии своих ставленников, и срочно требовались показания о «еврейско-коммунистическом заговоре». Нацисты надеялись, что узница сломлена горем и подтвердит все. Ольга выстояла. В скором провале путча был и ее вклад во всемирную битву с фашизмом.

Взбешенные неудачей, гестаповцы отправили Ольгу в концлагерь Лихтенбург на берегу Эльбы. Там содержалось несколько сот политических узниц. До них дошла весть, что к ним переводят Ольгу Бенарио, и ей готовили настоящий праздник. Но эсэсовцы, видимо, дознались, и ее бросили в подвал, в одиночку. Вечный холод, горячая пища раз в три дня, окошко на двухметровой высоте, закрытое железным листом, о чтении нечего думать. Но Ольга не сдавалась: делала гимнастику, подолгу ходила по камере, лепила из хлебного мякиша шахматы и играла партию за партией. Товарищи уговорили надзирательницу провести к Ольге заключенную, знакомую еще по Нойкельну. Радость встречи омрачило известие: рейх захватил Австрию. Вскоре Ольгу перевели из одиночки, но не к товарищам, а в камеру уголовниц. Ее назначают старостой, и она учит опустившихся женщин убирать камеру, умываться, делать гимнастику. Справедливо распределяет пищу, устраивает больных в санчасть. Находит возможность объяснять, что творится вокруг, кто виноват в мучениях. Но главное – всегда мужественна и не теряет надежды.

«Апрель 1938 года. Сегодня, впервые за пять месяцев, я получила от тебя три письма. Нечего рассказывать, как мучительно тяжело ничего не знать о людях, которые тебе дороже всего на свете. Но я научилась быть дисциплинированной в отношении себя. Прошедшие годы внушили мне, что нет на свете ничего невозможного, думаю, при этом убеждении я и останусь».

«Как чудесны те два бразильских стихотворения, которые ты мне прислал! Какое это счастье сознавать, что лучшие человеческие чувства у всех народов на земле одинаковы и что они их только по-разному выражают – соответственно своему национальному характеру. Оба стихотворения я перевела на немецкий язык. Подумай, какие мы, по существу, богатые. Мы обладаем тем, чего нет у очень многих людей, даже у тех, которые пользуются полной свободой».

Еще шесть раз Ольгу возили на допросы в Берлин. Гестапо требовались сведения о