Эвтаназия? Эвтелия! Счастливая жизнь — благая смерть - Ласло Бито

Принцип «так или иначе» абсолютно не приемлем для нас, европейцев двадцать первого века, в чем мы и должны убедить законодателей. Нам следует объединить усилия и поднять свой голос в защиту собственных прав, покуда нас не услышат даже эмоционально и душевно глухие: ни нам, ни нашим близким небезразлично, что ожидает нас в конце жизни. Нам не все равно, умирать ли в семейном кругу, среди друзей, когда нам сочувствуют и понимают значимость события, или же одному в отделении для обреченных, в холодной постели, среди нечистот, где неизвестно когда обнаружат твой остылый труп. Не все равно, простятся ли родственники с бесчувственным телом, с одурманенным наркотиками и обезболивающими средствами больным или же с человеком, находящимся в здравом уме и трезвой памяти, мужественно преодолевшим страх смерти. Нам не все равно, сами ли мы решим, когда нам умирать (конечно, если внезапная смерть не избавит от необходимости принимать такое решение), или за нас будет решать кто-то другой, кому неведомы наши мысли, чувства и желания.

Редко выявляемые, но вызывающие шумный отклик деяния «черных ангелов» вряд ли способны навести на мысль о самовольном — не по просьбе больного — акте эвтаназии. Но если у врачей и медперсонала хватило бы смелости приоткрыть завесу над закулисной стороной больничной жизни, это, вне сомнения, заставило бы законодателей призадуматься. Тогда, возможно, и родились бы законы, учитывающие неудачный зарубежный опыт, предусматривающие создание институтов эвтелии и закрепляющие право каждого на благую смерть.

Конечно, и в этих, возмущающих общественность разоблачениях, не было бы нужды, сумей мы сплотиться и подтолкнуть власти предержащие к активным действиям. Ведь все меньше приходится рассчитывать на естественную смерть, которая прежде была уделом многих, когда престарелого человека мигом сводила в могилу любая хворь (то же воспаление легких), губительная для слабого организма, когда умирали в своей постели, в семейном кругу, простясь с родными и близкими. Ну и, надеюсь, все меньшее число людей будет мечтать о другом «легком» исходе (с пьянящим выбросом адреналина): о мученичестве и героической смерти.

В наше время не приходится рассчитывать и на помощь тех, кто прежде обязательно находился у смертного одра: домашнего врача и священника. Больничный священник, как правило, впервые видит умирающего, который и говорить-то не в силах. А духовник, даже если верующий регулярно посещает церковь, не ведает, куда увезла «скорая помощь» его подопечного. Зачастую священник и вовсе не знает, что тот угодил в больницу. Домашний врач, который некогда был другом дома и чуть ли не членом семьи, давно «сошел со сцены», а в ведении нынешнего врача огромный участок, компьютерная база данных или картотека. Как же быть человеку, лишенному этих традиционных вспоможителей? Не решаться же самому в отчаянии и бессилии положить конец нестерпимо мучительной жизни?

Считать ли морально приемлемым самоубийство при посторонней помощи?

Мне нелегко говорить о самоубийстве, поскольку деяние это противоречит всему, что я думаю о жизни и благой кончине. Суть учения об эвтелии — надеюсь, это ясно из содержания книги — заключается в том, что по завершении жизненного пути человек имеет моральное право выбрать смерть и вправе ждать от близких понимания и помощи в этом вопросе. Самоубийца же, в расхожем понимании этого слова, предпочитает смерть потому, что не видит более смысла жить или боится пройти жизненный путь до конца.

Законы и правила, связанные с эвтелией, то есть с последним периодом жизни, с покоем и умиротворением перед наступающей кончиной, никоим образом не должны распространяться на отказ прожить отпущенный человеку срок и совершение самоубийства. Напротив, законы следует сформулировать так, чтобы доживающий свои дни человек не был вынужден сам покончить с собой. Подчеркиваю — «не был вынужден», поскольку у человека должно быть право не только избрать своим уделом скорейшую смерть, но и выбрать вид помощи в этом акте, и способ его совершения, и ритуал последнего прощания, и степень собственного в нем участия на завершающем этапе. Если умирающий пожелает собственноручно поднести к губам напиток, дарующий вечный сон, это может послужить возвышенным символом торжества человеческого духа. Но и в данном случае смерть нельзя счесть самоубийством, поскольку сокращена не жизнь, а умирание.

Мне не по душе даже выражение «ассистировать при самоубийстве», так как оно наводит на мысль об активном «собственноручном» деянии и вообще о поступке трусливом. И уж коль скоро речь зашла о трусости, я считаю трусливым орегонский закон о самоубийстве при врачебном содействии и надеюсь, что на долю моих соотечественников выпадет больше сочувствия и помощи. Ведь Китти Н. общество бросило в беде, когда несчастная не сумела проглотить избавляющее от неслыханных мучений средство. Безжалостный юридический вердикт проводит слишком узкие границы: если подошел к порогу смерти не слишком близко — помочь нельзя, если подступил вплотную — все равно нельзя; последний шаг страдалец непременно должен совершить сам, поскольку мы боимся ответственности. Этакая фарисейская казуистика! Ведь это все равно что довести слепого до середины оживленной магистрали и бросить на том основании, что движение, мол, чересчур интенсивное, пусть перебирается сам. Так или иначе, «другой стороны» ему все равно не миновать.

Общество посредством своих институций обязано взять на себя вспоможение в смерти — причем в полной мере сознавая свою ответственность, — если умирающий сам не способен или не желает лично реализовать свое намерение.

Припомним не столь уж отдаленные времена, когда кое-где процветала кровная месть: до того, как сформировались соответствующие институты правосудия, родственникам приходилось самим сводить счеты с недругами, нанесшими оскорбление семье или лишившими жизни кого-то из ее членов. Затем общество вынуждено было признать: чтобы положить конец беспредельному самоуправству, придется брать на себя функции разбирательства, вынесения приговора и его исполнения. Я убежден, что подобно тому, как теперь кровная месть кажется нам крайним варварством, так и потомки наши лет через пятьдесят или сто сочтут непостижимой жестокостью с нашей стороны отказ ближним в праве расстаться с жизнью достойным образом. Похлеще любого триллера покажутся им документальные свидетельства нашей эпохи, когда людей оставляли умирать долгой, мучительной смертью или же близкие вынуждены были положить конец мучениям матери, жены, мужа…

Вправе ли мы ждать от близких помощи в смерти?

Я уже упоминал о несчастной матери, которая была вынуждена дать собственному сыну, Винсенту Юмберу, смертельную (по ее мнению) дозу снотворного. В конечном счете впавшему в кому юноше помог умереть врач, тем самым избавив и без того исстрадавшуюся женщину от угрозы уголовной ответственности. Ее венгерской товарке по несчастью выпал более жестокий жребий.

Дёрди Биндер, которая в 1993 году удачно (хотя и более драматическим способом) оборвала жизнь своей неизлечимо больной дочери, суд приговорил к двум годам тюремного заключения. Приговорил условно, поскольку не вызывало сомнения, что речь идет не о заранее обдуманном хладнокровном убийстве, а об акте милосердия. В ответ на апелляцию прокуратуры Верховный суд, явно лишенный эмоциональной чуткости, предписал безусловное исполнение приговора, и только личное вмешательство президента республики спасло несчастную женщину от дальнейших тяжких и унизительных испытаний.

Разумеется, в подобных случаях молодые пациенты вправе рассчитывать на сострадание ближних в такой же степени, как и жаждущие смерти девяностолетние старцы. Есть ли у нас основания отказывать людям в последней помощи, если современная медицина бессильна создать для них достойные человека условия? Да и перед страждущей матерью общество остается в долгу: именно оно обязано взять на себя это тяжкое бремя. Ну а если умирающее дитя предпочтет получить из материнских рук средство, избавляющее от мучений, значит, к несчастной матери следует относиться не как к преступнице, а как к великой страстотерпице.

И вне всякого сомнения, нельзя допускать, чтобы вспоможение в смерти возлагалось на мать или других родственников молодых неизлечимо больных пациентов, решивших положить конец своим страданиям.

Подготовка молодых людей к смерти (если при их состоянии для этого вообще есть возможность и необходимость) требует совсем иного подхода, чем к старикам, завершающим свой жизненный путь. Прощальный обряд воспоминаний о богатом событиями прошлом способен доставить последнюю радость старцу, но вряд ли уместен для тех, кому и вспомнить нечего, кроме перенесенных за недолгую жизнь бессмысленных мук.