Пребудь со мной - Элизабет Страут

— Не волнуйся, — сказал он ей как-то вечером. — Миссис Хэтч вернется.

Кэтрин быстрее заболтала ногами, и какая-то тень — беспокойство? — пробежала по ее лицу, что заставило его подойти и опуститься на колени перед ее стулом. Он обнял девочку и прижал к себе, но ощутил в худеньком тельце какое-то неуверенное сопротивление. Он положил ладонь на ее затылок, почувствовав под рукой путаницу волос, и прижал ее голову к своему плечу, но, хотя она позволила ему сделать это, ее неуверенное сопротивление не исчезло.

— Слушай-ка, — произнес он, поднимаясь на ноги, — я было совсем забыл.

Он пошел в кабинет и достал из ящика стола маленькое золотое колечко, которое отдала ему Конни.

— Смотри-ка, — сказал он Кэтрин, которая теперь глядела на него, слегка приоткрыв рот, с выражением слабой надежды. — Ты раньше его видела?

Кэтрин пристально разглядывала кольцо: оно показалось ей самой прекрасной вещью на свете.

— Его нашла миссис Хэтч.

Девочка отвернулась и так сильно заболтала ногами, что ударилась туфельками о низ столешницы.

— Кэтрин?

Она снова обернулась к столу и своей маленькой рукой с такой силой оттолкнула плошку с «Альфа-бутс», что молоко выплеснулось через край.

— Тебе не нравится колечко?

Она плотно зажмурила глаза и замотала головой.

На следующий день позвонила Кэрол Медоуз — узнать, не может ли она как-то помочь.

— Привозите Кэтрин к нам, когда это вам понадобится, — предложила она.

Ее доброта заставила его осознать, что, кроме Кэрол, никто из его прихожан ему не позвонил: Общество взаимопомощи хранило молчание — новую экономку ему так и не предложили, и никто из Церковного совета не обмолвился, что он мог бы получить жалованье повыше. Даже Ора Кендалл ему не звонила, а он не мог найти предлога, чтобы самому позвонить ей. «Надо мною прошла ярость Твоя, устрашения Твои сокрушили меня…»[77]

Пошел дождь, а потом дождь замерз. Пошел снег, и снег стал зернистым и скрипучим, а потом снова полил дождь. Небеса, темные, словно сумерки, изливали водяные потоки. Ветер сдувал с дубов листья, рвал их в клочья о мокрый, слякотный дорожный асфальт, залеплял ими лобовые стекла припаркованных автомобилей, заталкивал их в углы промокших крылечек по всему побережью, от верховьев до устья реки. Ветер задувал, менял направление, тут же менял его снова, расшвыривая потоки дождя в разные стороны. Зонты выворачивались наизнанку, обнажая свои металлические скелеты, некоторые оказывались засунутыми в городские мусорные баки и становились похожими на мертвых летучих мышей с поломанными крыльями. Женщины, согнувшись, мчались с автостоянок в продуктовые магазины, и, пока добегали туда, их пальто успевали промокнуть до нитки.

(Элисон Чейз сидела у себя, в беспорядочно захламленной кухне, и разговаривала по телефону с Ирмой Рэнд, рассказывая ей о своем решении бросить преподавание в дошкольной группе воскресной школы. У нее больше не хватало сил справляться с этим. У нее ни на что больше не хватало сил. «Надо поговорить об этом с Тайлером», — посоветовала ей Ирма. Но Элисон не хотела. Она повесила трубку и отправилась обратно в постель. Спала она долго и так крепко, натянув на голову одеяло, что, когда проснулась, долгие минуты лежала без движения, пытаясь вспомнить, где она находится. «Меньше чем через два месяца дни станут длиннее, — сказала Джейн Уотсон, говоря с Элисон по телефону в то время, как сама гладила рубашки мужа, обрызгивая их новым крахмалом-спреем, разрекламированным по телевидению. — Взбодрись!» Берта Бэбкок в своем доме у самой реки составила список закусок и напитков, необходимых для встречи членов Исторического общества, а затем извлекла из глубин стенного шкафа костюмы первых поселенцев, прибывших на континент в 1620 году. Каждый год, в День благодарения, они с мужем надевали эти костюмы и ездили по школам штата с докладами об истории их праотцев. Дорис Остин собрала факты и цифры, касающиеся церковных органов, и отпечатала все на машинке, чтобы представить Церковному совету. Ронда Скиллингс удобно устроилась у себя в гостиной, в мягком глубоком кресле с подголовником, и читала, делая выписки и пометки, Вильгельма Райха:[78] дети играют не для того, чтобы выживать, а для того, чтобы участвовать и привлекать. Кэтрин Кэски не участвует и не привлекает. Ронда записывала и читала, потом снова записывала.)

Через несколько дней дождь ослабел, но небо оставалось таким же серым, а температура пошла вверх, так что лед и снег растаяли, вода грязными потоками неслась по сточным канавам, а мчавшиеся машины оставляли россыпь грязных брызг на ветровых стеклах и на пальто прохожих. Крыши протекали, а в некоторых местах вода просачивалась с водосточных желобов крыш, оставляя на обоях новые пятна поверх старых. Потом вдруг ударил мороз и остался надолго, так что озера замерзли напрочь, а вдоль берегов реки образовалась ледяная кромка.

Жители Вест-Эннета ко всему этому привыкли: Земля обращалась вокруг Солнца вместе со своими сезонами, и если погодные стихии затрудняли жизнь — ну что ж, чему быть, того не миновать, вот и все тут. Люди продолжали делать все то же, что они обычно делали. Они не пребывали в праздности. Руки женщин были заняты вязанием к грядущему в следующем месяце Рождественскому благотворительному базару, печением пирогов к распродаже выпечки в Грейндж-Холле, приготовлением напитков и закусок к вечерам в клубе деревенской кадрили, стиркой белья и одежды, глажкой — вечная история, глажки всегда очень много. А мужчины после целого дня на работе возвращались домой и принимались за приведение в порядок всего, что требовало в доме починки, — ведь в доме всегда находится такое, что следует починить, а эти мужчины были мастера на все руки, как их отцы и деды. Исчезновение Конни Хэтч вызвало в городе растерянность и всяческие толки, которые кое-кому доставляли, по правде говоря, даже некоторое удовольствие, но это никого не заставило бездельничать.

Кроме Тайлера Кэски.

Беспокойство Тайлера все возрастало, дни его стали слишком длинными, бесформенными. Когда Кэтрин уезжала из дому в школу, он обнаруживал, что ему тоже необходимо из дому уйти. Безмолвие дома, его пустота вызывали у Тайлера ужас.

И вот однажды утром, когда он молился в храме, сидя на задней скамье, — «Господи Боже, днем вопию и ночью пред Тобою, простираю к Тебе руки свои…»[79] — Тайлер почувствовал под собой незнакомый отвратительный запах и понял, что он идет от одеяла, которое он положил туда много недель тому назад. Он надел перчатки, прежде чем взяться за одеяло, и отправился к Уолтеру Уилкоксу домой.

Старик, шаркая, медленно ходил по кухне, его старые штаны вместо ремня поддерживала бельевая веревка.

— Мы были женаты пятьдесят один год, — сказал Уолтер, кладя мокрый чайный пакетик на кухонную стойку, — и в последние лет двадцать почти не разговаривали друг с другом. Просто было не о чем больше говорить. Так я думаю.

Тайлер отпил чаю из предложенной кружки. Кухня пропахла кошачьей мочой: скорее всего, именно так и пахло одеяло, которое Тайлер положил к себе в багажник.

Уолтер открыл верхнюю конфорку дровяной плиты, поковырял палкой там внутри и сел в кресло-качалку рядом с плитой.

— И все-таки мы с ней злились друг на друга. — Он тихонько покачался в кресле. — Чего я больше всего терпеть не мог, так это что она свою ложку, от чая мокрую, в сахарницу сует. — Уолтер покачался еще какое-то время. — И как она чихает. Чихает прям как кошка. — Старик покачал головой. — А знаете, что мне ясно стало, когда она померла? — Он поднял глаза на Тайлера, снял очки и вытер глаза тыльной стороной руки. — Что вовсе не важно, чего ты там терпеть не мог. Живешь с человеком все это время, думаешь иногда: «Жалко, мол, что на другой не женился», а после оказывается — все то, чего ты терпеть не мог, ни хрена не значит. Если б я только знал, понимаете…

— Все мы просто стараемся делать как лучше, — сказал Тайлер.

— Я не старался. Я ведь был настоящий негодяй, пока не состарился. А вот теперь каждую ночь лежу в этой нашей кровати без сна и думаю о тех делах, что в прошлом творил. Только память ведь странная штука. Я думаю: «А делал я это или нет?» Она-то меня терпеть не могла. — Уолтер кивнул. — Думаю, да. А что с Конни Хэтч произошло?

— Уолтер, я уверен, вы не правы, что ваша жена вас терпеть не могла.

— Доживите до моих лет, Тайлер, тогда станете что-то понимать. Люди не любят слышать правду. Они это ненавидят! — Старик снова покачал головой. — Так вы не знаете, что случилось с Конни Хэтч?

— Нет. Только она ничего не крала, я в этом уверен.

— О людях трудно знать наверняка. Я слышал про нее по радио. Она украла у кого-то драгоценности и похитила что-то из конторы на Окружной ферме.