Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

Митя открыл чехол от виолончели, аккуратно протер инструмент тряпочками – одной, другой, у него специальные тряпочки, третья – для смычка, сложил виолончель и смычок, спокойно – совершенно спокойно! – закрыл чехол, кивнул Эле и небрежной походкой пошел по переулку. Хочет, пусть бежит, догоняет. Они ведь вдвоем сюда приехали. Значит, она должна его догнать.

Эля посмотрела, как Митя ушел.

– Далеко он пошел? – улыбаясь, спросил Эдмундас.

– Не знаю, – пожала плечами Эля. – Обиделся. Он много музыкой занимается, я – гораздо меньше. Он собирается в консерваторию, я – нет.

– А может, попробовать наоборот? – спросил латыш. – У тебя прекрасный тембр, ты знаешь об этом? Необычный. Узнаваем будет с первой ноты. Это большая редкость. Работать надо над голосом, если собираешься петь в опере. А если петь эстраду, блюзы, джаз, то это ты можешь делать уже завтра. Или даже сегодня. Кроме классики и культурного фолка что-то поешь?

– Я все пою, – засмеялась Эля. – У меня отец был солистом оперы, больше в театре не работает. Но дома поет вообще всё, и я с детства пою, как придется. Ну и еще музыкалку окончила.

– Я слышу, что у тебя природа прекрасная и неиспорченная. И такое интересное сочетание народной постановки голоса и классической. Адская смесь, – подмигнул Эдмундас, – но чертовски привлекательная!

Эля слушала мужчину и смотрела, как Митя дошел до конца переулка, чуть приостановился, ожидая, видимо, что она его догонит, постоял, не оборачиваясь, достал телефон, потыкал в нем, то ли писал что-то, то ли делал вид, потом встряхнул волосами и решительно свернул в другой переулок. Молодец, бежать так бежать. Главное, чтобы не заблудился. Она-то заблудится точно, если пойдет его искать, у нее – географический кретинизм, так родители всегда говорят, наверно, знают, что говорят.

– Вы тоже поете? – спросила Эля. – Разбираетесь так хорошо во всем.

– Отчасти, – уклончиво ответил Эдмундас. – Больше слушаю, как поют другие. А можешь самые верха свои показать, на piano, как? Умеешь не криком брать? Нежно?

– Попробую…

Эля спела самые верхние ноты. Латыш внимательно ее слушал.

– Молодец, я так и думал. А занимаешься сейчас с кем-то?

– Да, у меня преподавательница в музыкалке, но… – Эля замялась.

– Но – что?

– Но у нас с ней часто бывают конфликты.

– Почему?

– Я пою народные песни… Это другая манера, мешает…

– А зачем поешь? – засмеялся Эдмундас.

– Пою, потому что поется. Жизнь одна. Я же ничего плохого не делаю. Люблю эти песни и пою. Редкие всякие знаю.

– Споешь?

– Прямо здесь? – удивилась Эля.

– Так ты же пришла сюда, чтобы петь, разве нет?

Эля растерялась.

– Я с Митей пришла… Мы дуэтом вообще-то выступаем…

– Первый раз играете вместе или второй, да? – уточнил Эдмундас.

Опытный человек, меломан, наверное, решила Элька. Или даже преподаватель музыки. Все понимает про голоса, сразу догадался, что они с Митей не сыграны и не умеют выступать на публике…

– А что пришли-то? – продолжал допытываться мужчина. – Правда, деньги нужны?

У Эли зазвонил телефон в кармане.

– Да, пап… В Риге… Да, хорошо. На улице выступаем. Точнее, уже выступила. Просто на улице, пап… Сами себе концерт устроили. Как улица называется? – Элька оглянулась. – Не знаю, нет вывески… Мне кажется, здесь Штирлица снимали… Дом очень похожий, помнишь, где цветок на окне стоял – условный знак… Что ты смеешься? Митя… Пошел прогуляться, пап. Все хорошо, не знаю, куда он пошел. Я доеду до Юрмалы, не волнуйся, здесь все говорят по-русски, мимо вокзала не пройдешь, а там полчаса на электричке. Деньги? – Элька взглянула на монетки, которые Митя ссыпал из своего чехла на ее джинсовую курточку, лежавшую прямо на земле. – Денег навалом, пап. Искусство сегодня хорошо оплачивается, ты разве не знал? Да ничего не происходит, не надо паниковать. Если ты так настроен, дай мне маму, я ей все объясню. А, ну понятно, конечно, вы же заодно. Ты не против, что я на улице выступаю? Спасибо, пап. Все, маме привет!

– Отец не против? – спросил, улыбаясь, Эдмундас.

– Он сказал, он бы сам с удовольствием бы спел сейчас на улице Риги. В Москве как-то не удобно. А деньги… Вот, видите, насобирали на обед.

Эдмундас внимательно посмотрел, как Эля убрала свой новый отличный телефон в кармашек.

– У него, – он кивнул в сторону, куда ушел Митя, – нет денег, так? И ты пошла с ним петь на улицу?

– Это плохо?

– Да нет, не так, чтобы очень. Пыль, машины ездят, можно простыть, а так – ничего страшного. Больше так не делай, ладно? Тебе голос нужно беречь. Даже если ты сейчас и не собираешься поступать в консерваторию. Ты еще маленькая. Ладно, может, еще свидимся! Nu, tik ilgi! Пока! Удачи завтра тебе, девочка!

Эдмундас положил деньги на столик, где пил кофе, махнул хозяину кафе, снова подмигнул Эльке и ушел.

Эля, вздохнув, собрала монетки, которые им накидали с Митей, на ходу пересчитав их, удивилась – не так уж и мало, и на обед, и на ужин хватит и еще останется, накинула свою курточку и пошла в ту сторону, куда ушел Митя. Бежать, догонять его она не будет, встретятся так встретятся, центр старой Риги не большой, но запутанный, Эля не могла понять, где находится площадь, где Домский собор – его не было видно сейчас за невысокими, но плотно стоящими домами.

Она побродила по улочкам, спустилась по старым каменным ступеням в исторический винный погреб, купила шоколадку с лакрицей в старинной аптеке, тоже расположенной под землей, сфотографировалась на фоне скульптуры со скрипкой, дома с котом, дома с читающим мальчиком, скульптуры Бременских музыкантов…

– Надо дотянуться, дотронуться до петуха и загадать желание! – посоветовал ей пожилой мужчина. – Успеть, прямо в тот момент!

Элька подпрыгнула, дотронулась до стоящего на верхушке живой пирамиды петушка и загадала – чтобы Митя поступил в консерваторию. Про себя она не успела ничего загадать, хотя желание у нее было одно, его очень трудно сформулировать, трудно себе в нем признаться… Все понятно, но когда начинаешь искать этому слова, получается банально, так, как у всех, а у нее совсем по-другому. Ведь то, что сейчас с ней происходит, – это на всю жизнь. Она поняла это недавно, но очень остро. Только рядом с ним ей было хорошо. Эти слова ничего не значат и одновременно означают всё. Хорошо, когда он хмурится, хорошо, когда смеется, хорошо, когда говорит глупости, хорошо, когда пытается рассуждать о сложных вещах. Митя – не похож ни на кого. Может быть, чем-то – на ее отца, не внешне, а искренностью, целеустремленностью, доверчивостью.

Федор – очень доверчивый человек, если бы не Лариса, у них бы не было того, что есть сейчас. Федор полон сил, идей, может работать по восемнадцать часов в сутки, Лариса быстрее устает, никогда ничего нового не придумывает, но зато она всегда видит обман, чувствует, если где-то ослабевает звено, она может все скрупулезно спланировать, дать четкие задания, проследить за их выполнением. Федора же ничего не стоит обмануть.

Так и Митю. Отец – как большой ребенок, а Митя – ребенок и есть, хоть за ним и ухлестывают взрослые женщины, потому что он похож на мужчину внешне. Может быть, было бы лучше, если бы Митя был старше ее, был бы чуть взрослее, в поступках, в словах, меньше бы зависел от отца… Но ведь молодость – быстро проходящий недостаток, так всегда повторяла Элькина бабушка. Жаль, что нельзя с ней поговорить, спросить совета.

Но то, что с Митей – навсегда, это Эле уже стало понятно. Ведь если не навсегда, то зачем?

Эля брела по улочкам, совершенно не представляя, куда идет. Вдали ей померещилась Митина фигура. Она не стала сразу подходить, потому что увидела, как мальчик остановился около какого-то мужчины, сидящего на улочке у дома перед столом с сувенирами. Мужчина что-то делал руками.

Митя шел по улице и думал. Точнее, пытался прогнать мысли, совершенно противоречивые и мучительные. Надо вернуться. Нет, возвращаться не надо. Эля ему не пара. Эля – единственная, больше такой нет и не будет. Ему пара вообще не нужна. Почему тот человек ничего не сказал о его игре? Да, у Эли прекрасный голос, это все знают. Но Митя ведь тоже очень хорошо играет. Никто не сравнивает их, у них дуэт… Но все равно обидно… Почему она его не догнала? Значит, она не его женщина, так говорил отец…

Отец, словно почувствовав Митины метания, позвонил.

– Сына, как дела?

– Хорошо, батя, – сказал Митя как можно нейтральнее.

– Слышу, что плохо. Говори.

– Все хорошо! – неискренне заверил Митя.

– Говори.

Митя молчал.

– Говори!!! – заорал отец, и все сразу стало привычно и гораздо проще.

– Мы играли на улице…

– Что? Ваш конкурс – на улице?

– Нет, я же говорил – у нас сегодня свободный день. Мы поехали в Ригу и играли на улице…

– …!!! …!!! – Отец от души выматерился. – Мой сын, будущий великий музыкант, играет – на – улице!!!

– Елена Самуиловна тоже пела на улице, – робко начал объяснять Митя.