Ада Даллас - Верт Уильямс

Сильвестр и Ада сидя ждали меня – Сильвестр за своим j письменным столом, Ада рядом в кресле, закинув ногу на i ногу. Я прикрыл за собой дверь. Они не смотрели друг на друга; Ада не удостоила меня взглядом.

Я сел в кресло и ссутулился.

– Ах, Томми! – заметил Сильвестр и одарил меня отеческой улыбкой.

"Точно, как с Хадсоном", – мелькнуло у меня. Но я знал, что за этим последует.

– Наш старина Томми, – добродушно продолжал Сильвестр и посмотрел на меня поверх очков. – Наш Томми.

"Боже мой! – снова подумал я. – Ну точь-в-точь как с Хадсоном!"

– Так вот, мой мальчик, – заметил Сильвестр. – Полагаю, ты догадываешься, о чем идет речь.

– В некотором роде, да.

Сильвестр засмеялся. Ада чуть заметно улыбнулась.

– Я не сомневался. Совсем не сомневался, Томми. Ты слишком умен, чтобы не догадаться.

– Да, – промямлил я.

– Вот так я и сказал Аде. Наш Томми, сказал я, большая умница и сразу все поймет.

Я улыбнулся и промолчал.

– Да, сказал я, наш Томми немедленно схватит суть вопроса. Томми немедленно схватит что к чему.

– Вы уверены? – усомнился я.

– Да, да, мой мальчик! И какое время тебе предстоит! – Голос Сильвестра был подобен кисти художника, рисующего умилительные картинки. – Какое время! К тому же у меня припасены два дельца, которые позволят тебе грести деньги лопатой. Понимаешь, лопатой!

– Вы уверены? – повторил я.

– И никаких забот по службе. Ни о чем не надо беспокоиться. Живи-поживай! – Широкий жест. – Одна дума: как лучше провести время.

Сильвестр гулко рассмеялся.

Ада вперила взор куда-то в пространство, рассматривая не то облако в небе, не то еще что-то. Лицо ее было мрачным и неподвижным.

– Все это звучит прекрасно, – заметил я.

– Не правда ли? И скоро ты получишь все это... Ну так вот. Мы не можем попусту тратить время. Твой срок пребывания в должности истекает через год с небольшим, нам надо торопиться.

Я кивнул; я вообще старался держаться как можно вежливее.

– Мы уже сейчас должны придумать какую-то вескую причину твоего ухода. – Он впервые назвал вещи своими именами, причем сделал это с такой непосредственностью, словно актер, хорошо заучивший свою роль. – Конечно, речь должна идти о твоем здоровье, только о нем, но не надо придумывать ничего серьезного, например инфаркта, ничего такого, что превратило бы тебя до конца дней твоих в беспомощного инвалида. Ты согласен? – невинным тоном осведомился он.

– Конечно, ничего похожего на инфаркт, – таким же тоном подтвердил я.

– Вот и хорошо! Что ты скажешь о таком плане? Мы угробим твою машину. А потом посадим в нее тебя. Доставим в больницу – с ее администрацией уже достигнута полная договоренность – и объявим, что твое состояние очень серьезно. Настолько серьезно, что оно вынуждает тебя уйти в отставку. Ради родного штата ты считаешь необходимым передать бразды правления в здоровые руки... Ну, что скажешь?

– Превосходно, – отозвался я.

– Видишь, моя дорогая? – Сильвестр повернулся к Аде. – Я говорил тебе, что на Томми можно положиться. Я знаю этого мальчика как родного сына и не сомневаюсь, что мы можем положиться на него.

Ада подняла брови, это могло что-то означать, но могло и ничего не означать. До сих пор она ни разу на меня не взглянула.

– Дорогой мой Сильвестр! – воскликнул я. – Моя верная жена!

Направляясь в кабинет Сильвестра, я думал, что мне придется натерпеться страху. Я и в самом деле боялся еще несколько минут назад. Однако сейчас, когда самое трудное осталось позади, я чувствовал себя отлично.

– В чем дело? – совсем иным тоном спросил Сильвестр, внимательно всматриваясь в меня.

– Хочу сообщить вам одну новость. – Я помолчал, внимательно наблюдая за их лицами. Внутри у меня что-то расправилось, словно пружина, и я крикнул: – Я отказываюсь играть в вашу игру!

Это мгновенье я запомню навсегда, как самое прекрасное в своей жизни. Я впервые увидел, что Сильвестр утратил способность управлять выражением лица, на котором читались одновременно и ярость и удивление. Ада, казалось, была готова выпрыгнуть из кресла.

Но не выпрыгнула и теперь не сводила с меня холодного, безжалостного взгляда.

– Болван! – прошипела она. – Настоящий кретин.

– Допустим. А все же играть в вашу игру я отказываюсь.

Я встал, вышел из кабинета и направился по коридору к лифту, на дверце которого висела табличка: "Только для губернатора". Нажав кнопку, я почувствовал, как кабина плавно двинулась вниз.

Конечно, это еще не было концом. Сильвестр дважды предоставлял мне возможность изменить свое решение, и моя неуступчивость больше удивляла, пожалуй, не его, а меня самого. В конце нашего последнего разговора он проявил удивительное дружелюбие.

– Что ж, хорошо, Томми, если ты так настаиваешь.

Вот тут-то я понял, что тучи над моей головой сгустились.

Но проходили день за днем, неделя за неделей, а все оставалось по-прежнему: никаких неприятностей, ни единого выпада с их стороны. Как женщина в положении ощущает в своем чреве растущего младенца, так и я чувствовал усиливающийся страх.

Но я не сдавался.

С Адой у меня, конечно, было покончено. Все то, что заново началось между нами в ночь, когда я силой овладел ею, оборвалось в день ее возвращения из Нового Орлеана. После ее попытки столкнуть меня с поста губернатора я уже не испытывал к ней ничего даже отдаленно напоминающего прежнее чувство. И все же наше последнее мимолетное сближение, или, если хотите, наш последний роман, оказал мне кое-какую услугу. Не будь его, я бы не смог отказать Сильвестру. Нет, определенно оказал.

Итак, я ждал.

Спустя пять недель и два дня (потом я точно подсчитал), ровно через пять недель и два дня после того, как я сказал Сильвестру "нет", мне пришлось поехать в Новый Орлеан на встречу с крупными профсоюзными деятелями.

Я опасался, что в Новом Орлеане со мной может случиться что-нибудь непредвиденное, а потому вызвал двух своих прежних помощников по Сент-Питерсу и велел им встретить меня в вестибюле гостиницы "Монтлеоне". Приняв меры предосторожности, я было почувствовал себя в безопасности, но, когда вспомнил, что это не столько мои люди, сколько Сильвестра, мое хорошее настроение мигом улетучилось.

Утром в тот день мой шофер сообщил по телефону, что заболел; это произвело на меня неприятное впечатление. Но дела требовали моего присутствия в Новом Орлеане, и я решил, что поведу машину сам, иначе, кто знает, не подставит ли мне Янси одного из своих головорезов.

Из-за большого движения в городе и в пригородах мне пришлось ехать черепашьим шагом, лишь миль через пятнадцать поток машин на дороге поредел. Мне предстояло выступать в десять тридцать; часы показывали уже девять. Выбрав сравнительно пустынный участок шоссе, я нажал на акселератор и сразу почувствовал, как рванулась вперед машина, услышал усиливающийся стук мотора, увидел, как полетели навстречу белая лента дороги и зеленые поля. Я взглянул на спидометр: стрелка переползла с цифры "60" на "65", коснулась "70". Я снова перевел взгляд на дорогу.

И тут лавина грохота обрушилась на меня, голубое небо и зеленая трава закружились в диком хороводе, словно я качался на огромных качелях, потом машина взлетела вверх тормашками, меня придавило, и я потерял сознание.

Я очнулся в мрачном океане, в который погрузился мир. Мне казалось, что отдельные части меня самого всплывают на поверхность этого безбрежного простора, но никак не хотят слиться воедино, не слушают моего приказа. Лишь огромным усилием воли я добился своего и в конце концов снова ощутил себя самим собой.

Да, я стал самим собой, открыл глаза и вперил взгляд в нечто белое, большое и плоское. Снова смежив веки и снова раскрыв их, я понял, что смотрю в белый потолок. Медленно поводя глазами, я увидел белые стены, часть белой койки, видимо моей, а сбоку женщину в белом халате и белой шапочке.

Женщина улыбнулась, и я осмелился сказать: "Привет, крошка!" – с тем, чтобы сразу придать нашим отношениям нужное направление.

И вдруг с удивлением понял, что не слышу своих слов. Еще больше я удивился, когда обнаружил, что рот у меня закрыт и я не в состоянии открыть его. И уже совсем нелепым мне показался тот факт, что я не могу даже пошевелиться.

Медсестра заметила, что я пришел в себя, и снова улыбнулась.

– Ни о чем не беспокойтесь, – сказала она. – И не пытайтесь двигаться.

Прошло два дня, прежде чем Сильвестр и Ада навестили меня. Сильвестр принес большую корзину белых роз. Ада была очаровательна и изображала убитую горем верную супругу. За открытой дверью палаты толпились репортеры.

Сильвестр и Ада словно нависли надо мной.

Ада коснулась моего лба. Ее рука была холодной, мягкой и благоухала.

– Мой бедный, мой любимый! – воскликнула она.

– Стерва! Ненасытная гиена! – ответил я, однако мои слова заглохли в марле, плотно окутывавшей голову.