Рыцари света, рыцари тьмы - Джек Уайт

Через пять дней, когда Гуг вновь увиделся с Сент-Омером, он заметил в друге перемены, превзошедшие все его ожидания. Годфрей уже вставал со своей койки и без труда ходил, лишь слегка опираясь на трость, а голос его обрел звучность и уверенность. Глаза Гофа вновь сияли и искрились, а на щеках зацвел здоровый румянец — следствие ежедневных часовых прогулок на свежем воздухе.

Арло на этот раз не составил хозяину компанию, сославшись на кое-какие дела, и Гуг не счел нужным настаивать, поскольку знал, что тот бывал у Годфрея шесть вечеров подряд. К тому же ему хотелось обсудить с Сент-Омером некоторые вопросы, в которые Арло не был посвящен.

Все в госпитале уже поужинали, и друзья наконец-то остались наедине. Вдвоем они устроились на складных сиденьях у одного из костров, где не было свидетелей их разговора. Сент-Омер растирал ладонь правой руки большим пальцем левой, испытывая податливость кисти.

— Все закостенело, — посетовал он. — Старею.

— Как и все мы, Гоф. Никто не помолодел.

— Арло говорил, что ты снова отдалился от всех, едва вернулся сюда.

Гуг, обескураженный таким резким поворотом темы, в конце концов нашелся, пожал плечами и кивнул:

— Да, отдалился. Тогда мне это показалось разумным, и с тех пор я нисколько не пожалел.

— И теперь ты известен как рыцарь, который всегда молчит.

— Вот это вряд ли. Говорить приходится — каждый день и с каждым встречным.

— Скажи лучше — встреченным по обязанности.

— Ну да.

— Но по своей воле ты ни к кому не обращаешься.

— Нет, мне жаль на это времени.

— Отчего же?

— Просто нет желания. Мы уже однажды обсуждали это, Гоф.

— Да, но это было много лет назад. Тогда ты озлился — и по праву, я не спорю — из-за злодейств, совершенных в Иерусалиме. Но, Гуг, ведь прошло почти двадцать лет, и многие из тех, кто там бесчинствовал, давно лежат в могиле! Думаю, и те, кто еще жив, тоже покинули город.

— О нет, Гоф, они все еще здесь, и кое-кто вознесся очень высоко.

— Хорошо, я могу понять твое нежелание видеться с ними, но…

— Какие могут быть «но», Гоф? За эти двадцать лет — вернее, семнадцать — все осталось по-прежнему, и те люди, те богобоязненные рыцари, с прежней поры ничуть не изменились… Они носят другие имена, многие еще очень молоды, но в душе они такие же, и дай им волю, они с воплем на устах «Так угодно Богу!» станут убивать женщин и детей.

— Сомневаюсь, Гуг.

— Сомневаешься? — Де Пайен понизил голос до злобного шепота, а его лицо исказилось ненавистью. — Как можно в этом сомневаться, Гоф? Ты оглянись вокруг и послушай только речи этих людей о себе и о том, на что они способны ради высокого и святого имени Господа. Это из-за них — из-за их намерений и поступков — само слово «христиане» смердит для меня. С тех пор, как мы с Арло вернулись сюда, я не встретил ничего общего с христианскими устремлениями ни у наших союзников, ни в нашем собственном войске; ни любви, ни терпимости, не говоря уже о всепрощении или благочестии, не увидишь среди здешних воинов… Поверь, дружище, где только я не искал: среди полководцев и вельмож, баронов и графов, рыцарей и латников — и везде натыкался на алчность, похоть и прочие пороки. Я видел, как иные возносили хвалу Всевышнему, но их якобы смиренные молитвы отдавали богохульством, поскольку сами эти люди походя загребали и хватали все, что плохо лежит. Они без устали грызлись друг с другом за власть и место в новом мире, который создавался их усилиями. Когда мы все столько лет назад пришли сюда, нашей целью было освобождение Святого города, Годфрей, а те, кто входил в орден, еще и надеялись отыскать Божественную истину, как прописано в нашем уставе. Вышло же, что мы создали такие же владения, что у себя дома, — королевство Иерусалимское, княжество Антиохийское, графство Эдесское! Среди святейших во всем мире земель мы основали собственную империю, и на всем ее протяжении едва ли встретишь хоть что-нибудь от истинного Бога — ни в нашем, ни в церковном понимании.

Де Пайен наконец умолк, чувствуя на себе изумленный взгляд приятеля. Тот спросил:

— Ответь, пожалуйста, почему это тебя так поражает?

Гуг растерянно заморгал, не в силах скрыть замешательство, потом пожал плечами:

— Я не понимаю. А что меня поражает?

Годфрей, казалось, ничуть не смутился его недогадливостью:

— Что наши христианские братья таковы, каковы есть сейчас. Ты ведь достаточно много учился, чтобы не удивляться этому. Ты потратил целых семь лет на проникновение в тайны ордена после восхождения до того, как вернулся сюда. Ты что же, разуверился в своих познаниях?

— Нет конечно! — с возмущением выпалил Гуг. — Но эти познания невозможно применить к настоящей жизни — той, которая нас окружает. Обряды, которые я изучил, носят сокровенный смысл, и понимание их мало кому доступно. Они не имеют ничего общего с действительностью — мне стало это более чем ясно с тех пор, как я вернулся с родины, из самого сердца нашего ордена, и отгородился от всех. Мы ждали — то есть я ждал — каких либо указаний, наставлений по поводу того, что делать и как поступать, но так ничего и не получил.

— Странно. Сам я за последние лет пять укрепился в противоположном мнении. — Сент-Омер слегка качал головой и глядел на друга с улыбкой. — Прикованный к веслу, я все больше убеждался, что уроки, преподанные мне в юности нашим орденом — касаемо того, как жить и чего ждать от наших набожных христианских братьев, — имели самое непосредственное отношение к живой истине — той, что правит миром, в котором мы вынуждены обретаться. Многое из того, что мы тогда заучили, было построено на незыблемом уставе ордена, но гораздо больше знаний опиралось на предположения… чего можно ожидать, если случится то-то и то-то. Теперь весь мир стал другим, Гуг, и то, о чем нас предупреждали, сбылось.

Сент-Омер прервался и окинул друга спокойным взглядом огромных запавших глаз.

— Когда ты в последний раз виделся с кем-либо из ордена?

Де Пайен снова пожал плечами:

— Уже давно, лет пять назад… Думаю, они не очень-то стремятся встретиться со мной — я ведь ни от кого не прячусь. Просто предпочитаю одиночество.

Выразительным жестом Гуг пресек попытку Сент-Омера возразить:

— Понимаю, дружище, что можно обо мне подумать, и охотно допускаю, что кое-кто считает, будто я свихнулся, но меня, честно говоря, это мало волнует. — Он задумался на минуту, затем продолжил: — Порядочно времени прошло с тех пор, как я в последний раз виделся с братом по ордену — не считая тебя. По своем возвращении в Заморье я еще умудрялся встречаться с кем-то из них, но каждый раз это происходило случайно и непредвиденно, хотя я прилагал усилия к их розыску. И в каждое из таких свиданий мы обещали друг другу, что непременно должны собираться и повторять ход ритуалов — пусть нас и недостаточно, чтобы полностью осуществлять церемонии. Всем было понятно, что повторение гораздо важнее исполнения, потому что ритуалы сохранятся и без нас — они не умрут, даже если их некому будет осуществлять, — но само наше братство, то есть мы, его члены, должны постоянно упражнять память, чтобы сохранить слова и порядок ритуалов. Надо все время повторять содержание церемонии — пусть пока без внешней ее формы. Большинство из нас на протяжении всего этого времени поддерживали связь хотя бы с одним собратом, Поэтому мы могли служить друг другу наставниками. Как раз тогда я больше трех лет водил близкое знакомство с рыцарем по имени Филипп Мансурский — кажется, он говорил, что никогда не слышал о тебе. Сам он был из Британии, поэтому вряд ли ты мог с ним где-то встречаться. С ним вместе мы сражались и также находили время для повторения ритуалов. Потом Филиппа убили в стычке на пути в Яффу — это было через год после моего возвращения сюда, — и с тех пор я больше не предпринимал никаких усилий. А вскоре руки у меня совсем опустились… Прими во внимание и то, что я умею читать и писать — в отличие от большинства людей здесь, — поэтому повторение и запоминание слов давалось мне гораздо легче, чем остальным собратьям. Тем не менее поначалу мы прилагали хоть какие-то усилия, чтобы время от времени собираться вместе. Но тебе известно не хуже меня, что значит заниматься чем-либо по собственной прихоти в разгар боевой кампании. Все мои знакомые были тогда мне ровесники, и мы знали друг друга еще до папской войны, но в Заморье мы приехали под предводительством разных сеньоров, что изначально отдаляло нас друг от друга. Добавь к этому воинские и вассальные обязанности, полностью исключающие возможность наших самовольных собраний. И еще постоянные смерти… Вначале наших собратьев набиралось до сотни, но рубеж веков миновал, и нас осталось менее двух десятков. И все время приходили известия, что еще один пал в битве или скончался от чумы или иной заразы, которых вокруг свирепствовало великое множество…