Приемная мать - Сильвия Раннамаа

Так больше не может продолжаться! Бедная Веста! Сегодня у нас был вечер. Я все-таки не пошла. Из-за малышей и вообще. Подумала, а что, если какой-нибудь Ааду или Энту пригласит танцевать. Они способны на это, хотя бы просто назло мне, а я уж такая дурочка, что не решусь отказать.

Вот что произошло. Мы с малышами как раз умыва­лись, когда дверь отворилась, и вошла Веста. Мы остол­бенели, открыв рты. Не столько потому, что она так рано вернулась с танцев, сколько из-за странного вы­ражения ее лица и даже походки. Казалось, она не заметила нас. Прошла прямо в спальню и даже по ее спине было видно, что ее обидели.

Я пошла за ней. Веста совершенно одетая лежала на постели, прямо на одеяле. Это было бы естественно для Мелиты или еще для кого-нибудь из девочек, но Веста могла это сделать только, если очень больна или с ней случилось что-то еще более ужасное.

— Веста, тебе плохо?

Никакого ответа.

— Тебя тошнит?

Я стояла около ее кровати. Светлые ресницы Весты дрогнули, но она тут же прикрыла глаза, словно они боялись света.

— С тобой что-то случилось?

Но прежде чем я успела понять, собирается ли Веста ответить на мой вопрос, вбежала Лики. Что же произошло на этом вечере?

Лики присела на кровать Весты:

— Не обращай внимания. Сейчас там мальчишки все выясняют. В зале такой шум, только держись!

— В чем все-таки дело?

Вкратце, вот в чем: последнее время Ааду танцует только с Тинкой, но на дамский вальс сегодня Тинка возьми да и пригласи своего бывшего партнера. Тогда Веста тоже решила пригласить своего бывшего парт­нера — Ааду. А Ааду, развалясь на стуле, ответил ей:

— Неохота!

Ой, бедная, бедная Веста! Это уже переходит всякие границы! Не успела я сказать и слова, как девочки вернулись с вечера. Из нашей группы не было только Мелиты, а все остальные девятиклассницы и десяти­классницы собрались у нас.

Началось величайшее возмущение. Каждая стара­лась излить свой гнев, вспоминали случаи плохого по­ведения и других гадостей наших мальчишек. Сгоряча бранили и тех, кто ни в чем не провинился.

Нет, больше этого так оставлять нельзя. Сначала выкрадывают наши дневники, смеются и издеваются над нами, потом оскорбляют девочек самым бессовест­ным образом. Кто знает, до чего так можно дойти. Конечно, не все такие, но достаточно выступить отдель­ным заправилам, как все они объединяются. По одному мы бы их одолели.

Сколько же мы должны терпеть подобные выходки? Неужели мы не можем ничего предпринять в свою защиту? Но что? Скажешь им слово, они десять в ответ. Может быть, лучше вообще не обращать на них внима­ния. В конце концов, они для нас такие же одноклас­сники, как мы для них одноклассницы, и мы нужда­емся в них ничуть не больше, чем они в нас.

И в самом деле! Меня вдруг осенило!

— Девочки, знаете, что мы сделаем? Объявим маль­чишкам бойкот. Перестанем их замечать. Будем просто игнорировать. Ни с кем из них ни одного слова. Если мы все это сделаем, то, безусловно, подействует. Как вы считаете?

— Сверхгениальная идея! — пришла в восторг Анне. Почти все девочки согласились с моим предложением.

— Надо их проучить. Покажем, что и мы умеем постоять друг за друга.

— А как же с танцами? Что же, выходит, мы больше вообще не будем ходить на танцы? — спросил кто-то из девочек.

— Разумеется, не будем. Вот именно. Пусть танцуют друг с другом, если придет охота. Ни одна из девочек не пойдет на танцы до тех пор, пока у Весты не попро­сят прощения. И не как-нибудь, а публично. Точно так же, в зале, где все это случилось. И перед Кадри тоже придется извиниться.

Анне уже была полностью в своем репертуаре. Очень скоро было установлено, как все должно произойти. Разумеется, нельзя да и не имеет смысла привлекать к участию в этом деле малышей. Одним словом, присут­ствовать должны старшеклассницы и, главным образом, комсомолки. Пожалуй, лучше без семиклассниц. Они все-таки далеки от нас, да и комсомольцев среди них единицы. Из нашего класса тогда отпадает Марелле. Оно и лучше. Она все равно не рискнет на такое меро­приятие, да и сердце ей этого не позволит. В нашем сегодняшнем собрании она тоже не участвовала, потому что еще не вернулась из дому.

— А как же с тобой, Тинка? — прямо спросила Лики.

— А что со мной? — обиженно удивилась Тинка.

— Ничего, — успокоила Анне. — Пусть недельки две поносит по Ааду траур.

— Какой там траур. Все это ваши фантазии. Вы во­обще не представляете себе, какой Ааду на самом деле. Я могла бы кое-что рассказать вам. По мне пусть покиснет!

Интересно, как мы все это проведем?

Какой необычный день! Нам, девочкам-заговорщицам, пришлось совсем не легко! Как это отразится на мальчиках, пока еще неизвестно.

Утром в классе, как всегда перед уроками, сначала были обычные шум и суета, и вдруг в них ворвалось что-то новое:

— Ты не слышишь, что ли?

Уши Майе горели, но она решительно повернула Тийту спину.

Почти одновременно послышался резкий голос Ааду:

— Ты-ы! Что это с тобой? Уши отоспала, что ли?

Веста не отвернулась, но даже с нашей задней парты было видно, что со вчерашнего дня Ааду стал для нее пустым местом.

Когда же и Лики на какой-то вопрос Энту ответила не своей обычной улыбкой, но полным молчанием, мальчики, казалось, начали о чем-то догадываться.

Если бы они реагировали на это иначе, пожалуй, нам было бы гораздо сложнее продолжать задуманное. Но они — и именно вожаки — использовали свое обычное оружие.

Энту пожал плечами:

— Похоже, что девчонки со сна помешались.

Откуда-то с задней парты послышалось:

— Горячая каша в голову ударила!

И все в том же духе. Чем более ядовитые замечания сыпали мальчишки, тем больше я укреплялась в нашем решении. Как выяснилось, то же самое испытывали все девочки. Нам, девочкам, становилось ясно, что и мы — сила. И именно потому, что мы были правы, теперь оставалось только выдержать до конца!

Труднее всего, конечно, на уроках. Наш обет молча­ния неизбежно распространяется и на подсказку. А ведь эта привычка засела в школьниках прочнее, чем какая-либо другая. Совершенно непроизвольно, словно сам по себе, рот открывается, когда тот, кто вызван, не знает, а ты сама знаешь и сидишь в подходящем для отве­чающего месте.

Я сама чуть не попалась, когда Прямая вызвала по алгебре Тийта. Во всяком случае, за сегодняшний день мы сумели провести в классе твердую линию. Мальчики сами довольно скоро оказались по ту сторону этой линии. К концу дня они уже не искали общения с нами. В особенности, в отношении подсказок. Возможно, на­деются, что мы без этого пропадем. Ну, в части подго­товки к урокам мы всегда сильнее.

Учителя пока ничего не заметили. В девятом, гово­рят, такое же положение.

Сложнее всего, конечно, отдельные случаи. Свен встретился мне в коридоре и заговорил со мной таким голосом и с таким выражением лица, как будто само собой разумеется, что для него я сделаю исключение. Со своей точки зрения он может быть и прав, если вспомнить, что он рассказал мне о стенном шкафе. И мне в особенности трудно было при мысли о цветке, когда он спросил:

— Послушай, объясни, что все это значит? Чего вы добиваетесь?

Я молчала, как русалочка из сказки Андерсена. Тем­ные брови Свена приподнялись:

— О-о, и ты тоже не разговариваешь? Даже со мной?

Я уже хотела покачать головой, но тут же подумала, что в сущности это тоже разговор, и опустила глаза.

— Скажи только, вы это из-за вчерашней чепухи? Из-за Ааду, да?

Если бы я и кивнула, это все равно не имело бы смысла. По правде говоря, я не сделала этого только из-за Ааду. Пришлось бы объяснять куда пространнее. Я была в невозможно трудном положении. Открыла было рот, чтобы объяснить наказуемому вину, за кото­рую он вместе с другими должен понести наказание, но тут же осеклась. К счастью, я вспомнила, что у Анне, например, гораздо меньше оснований для того, чтобы не разговаривать с Андресом, и все же она не разгова­ривает. Она тоже молчит. Только из солидарности с нами, остальными девочками.

Тут очень кстати подоспела Лики, взяла меня за руку и потащила на тренировку.

Оставили Свена, где он стоял. Пусть сердится! Пусть постарается объяснить остальным то, чего они, по-види­мому, сами понять не могут.

Мы выдержали уже пять дней. И к таким вещам, оказывается, можно привыкнуть... В нашем классе по­средником стала Марелле. Если возникает необходи­мость общения с противной стороной, то это делается посредством Марелле. Она относится к своей роли чрезвычайно серьезно и каждый раз пытается примирить противников, смягчить их сердца. Но это относится, главным образом, к нам. С мальчиками она держится и разговаривает так, как будто она в чем-то виновата перед ними. Не знаю, что заставляет ее поступать так — сострадание к побежденным или просто потребность в заискивании. Во всяком случае, я, да и многие другие, не пользуемся посредничеством Марелле. Обойдемся и без нее. В девятом, например, нет ни одного нейтраль­ного пункта и ничего, справляются. Но там на страже неусыпное око Анне.