16 наслаждений - Роберт Хелленга

В комнате было холодно, но было толстое piumino – стеганое одеяло. Я полностью разделась, залезла под него и в предвкушении тайного свидания вскоре разгорячилась, как поджаренный ломтик: хлеба. Я вся разрумянилась, сгорая от страсти, и пыхтела, думая о предстоящем наслаждении, когда услышала, как Сандро легонько постучал в дверь. Я широко распахнула дверь – в чем была, то есть абсолютно голая, но это оказался не Сандро, a la nonna, в толстом шерстяном халате.

Она оглядела меня с ног до головы:

– Тебе следовало надеть ночную рубашку, – сказала она. – Слишком холодно, чтобы спать nuda come un verme – «Голой как червяк». (Я никогда раньше не слышала такого выражения.) Я принесу тебе одну из своих рубашек. Полезай обратно в постель.

Я забралась в постель и натянула на себя одеяло.

– Под одеялом хорошо и тепло, – сказала я. – Это очень красивое piumino. – Я провела по одеялу рукой.

– Хочу поговорить с тобой, – сказала она.

– Может быть, утром?

– Нет, сейчас самое время. Кто знает, что будет утром? О некоторых вещах лучше разговаривать ночью.

– Si.

– Моему сыну не везло на женщин, – сказала она, отодвигая одеяло, чтобы освободить себе место на краю постели. – С самого начала. Сперва эта американская актриса, которая увезла его в Рим и потом бросила на улице. Бедному мальчику было тогда всего двенадцать лет. И синьора Колонна! О Dio! Синьора Колонна, Изабелла – была женой Сандро. И потом многие другие. Он слишком добрый. У него большое сердце. Они все пользуются его добрым характером.

Мне нечего было ответить на это.

– Когда впервые за всю свою жизнь он не приехал домой на Рождество (даже когда он жил с синьорой Колонной, он всегда приезжал на Рождество домой), я поняла, что появилась еще одна женщина. И я спросила его по телефону: «Кто она такая?» – «Мама, на этот раз все по-другому, – сказал он мне. – Это совершенно другое». – «Будь осторожен, – предупредила я. – Будь внимателен. Не потеряйся в горах».

Я была крайне поражена такому представлению о Сандро как о жертве коварных женщин. И тому, что меня тоже причислили к их числу. Но в конце концов она его мать. Может быть, все матери испытывают подобные чувства по отношению к женщинам, с которыми их сыновья имеют дело.

– У тебя есть книга, – произнесла она тем же тоном. – Могу я на нее взглянуть?

– Книга?

– Да. Книга стихов. С гравюрами. Ты всегда держишь ее при себе.

Она включила свет около кровати.

Я не знала, что делать. Может просто солгать? Сказать, что у меня нет никакой книги? Но, по всей видимости, Сандро ей рассказал, и она знала, что книга существует. Она лежала в моей сумке на стуле. (Это правда, что книга всегда была при мне.)

– Вы правда хотите ее посмотреть?

– Конечно. Где она?

Я показала на стул. Она взяла книгу, снова села на кровать. Она подержала ее на расстоянии вытянутой руки под светом, затем положила на край постели и достала из кармана халата очки для чтения.

– Ты отделала ее сама?

– Да.

– Очень красиво. – Она провела кончиками пальцев по красной сафьяновой обложке.

Я готова была провалиться сквозь землю, в то время как она молча переворачивала страницы. Она продолжала листать книгу, по несколько страниц сразу, пока не дошла до Аретино. Она рассматривала рисунки один за другим.

– Ты делаешь эти вещи с моим сыном?

– Не все из них.

– А это? – Она показала мне один из рисунков.

Я кивнула.

– И это?

Я снова кивнула.

– И это? – Она дошла до рисунка, на котором тела любовников были изображены в форме гондолы или, может быть, птицы в полете – трудно было сказать.

Я отрицательно покачала головой. (Мы пробовали, но, я думаю, это просто невозможно физически.)

Она вздохнула. – Мой сын говорит, что это стоит огромных денег.

Я кивнула.

– Ты знаешь, сколько?

Теперь я могла облегченно вздохнуть, поскольку эта тема постоянно прокручивалась в моей голове.

– С такой книгой, как эта, наверняка трудно сказать. Она уникальна. Мы не знаем, сколько людей захотят приобрести ее и сколько они готовы будут заплатить. Нет ничего, с чем бы ее можно было сравнить.

– Я хотела увидеть своими глазами, сказала она, дотронувшись до моего лица. Она снова вздохнула. – Может быть, удача начинает поворачиваться к моему сыну лицом?

На этом наша беседа закончилась. Десять минут спустя в дверь опять легонько постучали. Я, как и раньше, открыла дверь «голая как червяк». Я все еще ждала Сандро, но это снова была la nonna с ночной рубашкой для меня.

Когда я проснулась утром, во внутреннем дворике слышались голоса. Я открыла настежь застекленные двери – посмотреть, что там происходит. Землю покрывал свежий снег. Сандро и его брат Франко прыгали на месте, отряхивая снег с ботинок. Они были одеты в охотничьи костюмы, и держали большие ружья, больше, чем папино тридцать шестого калибра. Собаки кружились рядом и скулили.

– Куда вы идете? – прокричала я.

– Мы идем на cinghiale, – крикнул в ответ Сандро. На дикого кабана. – Мы ждем, когда подойдут наши кузены.

Было так холодно, что у них изо рта шел пар.

Я видела кабанов, висящих на polleria на площади Сан-Пьер Маджиоре, но никогда не задумывалась, откуда они там берутся. Теперь я знала: их привозят из Абруцци.

– Я тоже хочу пойти, – заявила я, но они только рассмеялись, и, когда я спустилась вниз, они уже ушли.

Это было воскресное утро. Марисса, взявшая отгул на первую половину дня, дала мне ботинки, и мы вместе пошли к фабрике оливкового масла – около полумили вниз по крутому спуску дороги, по которой мы с Сандро проезжали накануне. Двое мужчин стояли посредине ямы с маслом, доходившим почти до верха их болотных сапог. Фактически само масло плавало на поверхности воды глубиною в три фута. Мужчины снимали масло с поверхности воды огромными, как лопаты, неглубокими ложками. Марисса наполнила жестяную банку маслом из бочки, отжатым накануне. Когда мы вернулись, la nonna, Марисса и я собрались на кухне, обжарили кусочки хлеба на огне, натерли их чесноком и полили свежим маслом. Это был замечательный завтрак. Свежее нерафинированное, живое оливковое масло по сравнению с магазинным – это как вино марки «Шато Лафит» по сравнению с «Галла».

– Так вкусно! – воскликнула я. – Вы часто это готовите?

La nonna засмеялась:

– Раз в двадцать лет. Но Сандро сказал, что тебе это понравится.

Марисса покраснела от такой лжи.

Но это действительно было замечательно, и, сидя у огня с двумя этими женщинами, я впервые по-настоящему расслабилась. Я имею в виду, что дала волю фантазиям, которые до сих пор сдерживала. Все мои ожидания от жизни, казалось, становились реальностью: любовь, замужество, может быть, даже моя собственная семья. Все, что я так долго отодвигала в сторону, о чем старалась не думать, казалось, было в моих руках.

Когда Сандро вернулся с охоты на кабана, я сидела за роялем, спотыкаясь о мазурку Шопена. В ней было слишком много бемолей, чтобы я чувствовала себя комфортно, но меня растрогал комментарий, оставленный на полях la nonna:

Настоящая жемчужина, красивое утонченное стихотворение.

Страстная образность. Когда мы достигаем главного, и все тридцать два такта обрушиваются на нас, мы осознаем все соблазнительное очарование Шопена. Последние два такта – неописуемые вздохи.

Глава 13

Impotentia coeundi[143]

Из Монтемуро они едут по заснеженным горным дорогам в Пополи и затем по автостраде через Апеннины в Рим, где доктора Постильоне должны допрашивать в Святой римской роте по делу об аннулировании его женитьбы на Изабелле Колонна. Они снимают комнату в старом отеле на старой площади Кампо дей Фиори, комнату с голым плиточным полом и rnatrmoniale – с двумя кроватями, тоже старыми, скрипучими и такими мягкими, что доктор не может забраться на нее сверху обычным способом, боясь растянуть мышцы спины. Поэтому вместо этого Марго забирается на него сверху, и под весом ее тела его зад утопает в постели так глубоко, что он практически сидит. Тет-а-тет они говорят на языке любви, на котором они любят говорить, любят, говорят о любви, затем лежат и слушают: жужжание Веспаса, переключение скоростей, звук открываемых и закрываемых тяжелых дверей, равномерные всплески фонтана, глубокий мужской смех, мечтательные голоса женщин, пьющих вино и курящих сигареты, громыхание колес по каменной мостовой, голоса носильщиков, приезжающих в три часа утра, чтобы установить прилавки – фрукты, овощи, сыр, мясо, цветы, одежда, ткани, обувь, кожаные изделия, громкие выкрики уличных торговцев… Это утро.

Хотя доктор почти не сомкнул глаз за ночь, он встает отдохнувшим, бреется, облачается в неброский старый костюм, потерявший былой вид (нет смысла раздражать пожилых служителей культа в высшем суде Римско-католической церкви своей безупречной внешностью), целует своего боевого товарища в голову, чуть за ухом. Покупает небольшой пакетик клементинов[144] в палатке недалеко от того места, где был сожжен Джордано Бруно, очищает одну из них, пересекая площадь по дороге к Палаццо Канчеллерия – грандиозному дворцу в стиле Ренессанса, раннего Ренессанса, в котором вот уже девятьсот лет заседает Святая римская рота, постоянный трибунал Ватикана, этакий апелляционный суд, который слушает матримониальные дела, направляемые сюда низшими судами первой и второй инстанции. По дороге он вытирает пальцы о чистый платок. В баре напротив главного входа во дворец, с его узкими пролетами и двойными рядами пилястров – флорентийскими, как он думает, во всем, кроме размера, – он раскладывает клементины на столе и пьет эспрессо со своим адвокатом, который там его ждал, просматривая номер «Оссерваторе», газеты Ватикана. У адвоката к газете профессиональный интерес, так как он не просто юрист, а адвокат консистории, специалист по каноническому праву, имеющий лицензию представлять тех, кто попал в лапы священного высшего суда Римско-католической церкви, «священного колеса».