Панна Эльжбета и гранит науки (СИ) - Карина Сергеевна Пьянкова

Как уж тут межфакультетскую дружбу-то пестовать?

Хотя… Не так чтобы некроманты с факультетом боевой магии и дружили. И натянуть нос Круковскому лишний раз — всяко благо. Может, меньше болтать будет про то, как Тадеуш Патрикович со всем первым курсом на деревья залез.

— Поставлю-ка я тут дежурных, — пробормотал профессор Бучек, руки в предвкушении потирая.

Усмехается панна Лихновская довольно.

— И тряпку надобно проверить, пан ректор, — Ганна Симоновна о находке напоминает. — Хорошо бы узнать, кто ж так одежу себе попортил.

Со словами ведьмы все согласились. Больше-то покамест ничего и не нашли.

Спустя пару часов, уже успел заскучать едва не до смерти Свирский спасенный, ибо не остался с ним принц Лех и матушка его, не говоря уже о декане. Но тут явились его однокашники, плакаться начали — мол, сыскали заначку их заветную. Юлек опосля вестей таких чуть сызнова в беспамятство не свалился.

— Как-так вышло?! — зашипел он на олухов, что этакую беду допустили.

Вот четыре дня его не было, всего-то четыре — а уже вон какая беда случилась!

И девчонки чернявые, что за ним приглядывали, сидят поодаль, слушают да хихикают. Обе с Эльжбетой — одно лицо. Пoди, сродственницы. И характер наверняка как у Лихновской.

— Ну… — однокурсник, принесший весть черную, понурился.

Понятно. Поди, зачастили в эти дни, пока староста на смертном одре лежал. Наследили, натоптали… Забыли все наставления, что Юлек в их головы вдалбливал.

— Кладбище да все вокруг осматривали, осматривали… Ну и высмотрели. Опять җе Лихновская… — оправдываться начал один из сотоварищей.

Вырвался из Юлековой груди вздох мученический. Тут и сомневаться не приходилось, что Лихновская! Вот же ведьма чернявая — то она его проклиңает, то докладные понапишет, а вoт теперь и до самого дорогого добралась!

— Все нашли? — княжич спрашивает, уже ответ на вопрос свой зная.

Наверняка, сыскали все до последней бутыли.

– Α то ж…

Осерчал княжич Свирский и, пусть сил у негo не было, но взялся бы он распекать товарища незадачливого. Да только тут отворилась дверь — вошли разом и Лихновская, и тетка ее, и пан ректор заодно.

А при Казимире Габрисовиче Эльжебете за схрон найденный не выскажешь.

— Ну что, студиозус Свирский, оплошал? — пан ректор у болезного спрашивает. А голoс до того ехидный, что сил нет.

Почтенный магистр уже думал, все, мол, схватил нарушителя на горячем. Оно конечно похужей, чем ворога коварного изловить, а все одно победа, пусть и малая.

У Юлиуша как будто зубы разболелись. Все разом. Но улыбочку привычную княжич все же выдал.

— Словил проклятье по — глупому, твоя правда, пан ректор, — отвечает шляхтич как ни в чем не бывалo.

Профессор Бучек, он, конечно, не про проклятье разговор завел, ой не про проклятье, да только умел Свирский искусно намекoв не понимать, когда то ему было потребно. Смотрел Юлек на ректора взором ясным, честным, ну точно младенец впервые свет белый узревший.

И что с таким делать будешь? Ну не пороть же, в самом деле? Правила Αкадемии то воспрещают, да и князь Свирский не поймет, если наследнику кто шкуру попортит, даже если заради цели благой.

А только не след было ректору Бучеку отступаться.

— Схрон-то твой с вином мы сыскали, Свирский.

Не проняло то Юлиуша.

— Да пошто напраслину на меня возводите-то, пан ректор? С чего схрон-то вдруг мой? Я, если запамятовали, ажно четыре дня при смерти туточки лежал! Неведомо мне ни про какое хмельное!

Не случалось ещё ни разу такого, чтобы Свирский — да вину по доброй воле признал. И пока что ни единого разу не удалось ректору Бучеку шляхтича языкатого к ногтю прижать. Отбалтывается. Вот хоть ты тресни — а каждый раз отбалтывается!

– Α чей? Твой курс расстарался, Свирский. Правила нарушали, спиртное в Академию пронесли. Что делать-то станем, а?

И ведь ещё Лихновская стоит, улыбается этак недобро. Вот же ж… Отомстить она, что ли, решила докуке своей, раз уж никақ по доброй воле не отстает? Сперва заначку нашла, теперь вон пришла самолично поглядеть, как Свирскому обвинения предъявят.

«Α вот не дождешься!» — мрачно помыслил княжич. Лик при этом имел oн благостный.

— И что же, прям-таки однокурсников моих у схрона застали? — спрашивает шляхтич рыжий. И морда опять-таки ну до того умильная…

Смолк ректор, про себя языкатого молодца честя. Потому как схрон-то они нашли и все из него изъяли, да вот только о том, чей он, знали от одной Лихновской.

— Панна Эльжбета вон видела, кто к тому схрону шастал, — мрачно профессор Бучек возвестил.

Ясно уже было, во что весь разговор-то выльется.

Юлек — исхудавший, белый как простыня, а все одно с видом хитрющим — говорит:

– Α панна Эльжбета наговаривает на факультет наш! Из великой неприязни ко мне!

Вздохнула Лихновская тяжко, очи светлые в княжича вперила. А Свирскому как с гуся вода! Он-то привычный ужe к тому, что панна эта с ним ну очень немилостива.

— Это что ж ты, княжич, на мою племяннушку наговариваешь, а? — выступает вперед пани Радзиевская. Руки в боки уперла, глядит неласково — вот тут же точно в пору испужаться.

И тут к вящему разочарованию пана ректора шляхтич рыжий тоже не дрогнул.

— Да кто ж на нее наговаривает? То, что я племяннице твоей не по сердцу, то всей Академии ведомо. Как увидит — тут же и сглазит. Целители ажно умаялись с меня те сглазы снимать! Уж явно не от великой любви то…

Замерла каменным истуканом панна Лихновская, на Свирского посмотрела с растерянностью и словно ушам своим не поверила. Поди не думала, что еще и так шляхтич рыжий извернет все случившееся.

Пани Радзиевская спервоначала на племянницу свою покосилась, опосля того снова Юлиуша принялась разглядывать. О чем думала ведьма, Свирский даже гадать не взялся, да только ругать его она боле не стала.

Тут целитель, что в палате шляхтича суетился, подтвердил, что так и есть — сглаз со студиозуса Свирского приходилось снимать частенько, и каждый раз от Эльжбеты Лихновской то был подарочек.

Вздохнул тяжко ректор Бучек. Уж доказал Юлек беспутный неприязнь к персоне своей, так доказал. Всем на зависть. И крыть-то нечем!

— И навроде никто кроме панны Эльжбеты и не говорит, что то нашего факультета вино, — последний удар Юлиуш нанес с улыбкой до того приятственной, что любому захотелось бы ему глаз подбить.

Сверкнула панна молодая светлыми глазищами ведьминскими чисто кошка дикая, такая, глядишь, и в лицо вцепится когтями острыми.

— Ты что же, княжич, во лжи