Знание-сила, 2009 № 01 (979) - Журнал «Знание-сила»

Слово, в свою очередь, вспоминает, что оно, кроме всего прочего, еще и образ, «невербальный визуальный текст». Оно обретает цвет и форму и начинает самостоятельную работу со зрительским восприятием. Скромная подпись художника под картиной и та — то вдруг, как у Казимира Малевича, принимает форму черного квадрата, то находит себе нетипичное место на полотне: покидает правый нижний угол, предоставленный ей европейской письменной традицией, и забирается, скажем, в левый, где ее никто не ждал, выбивая тем самым зрителя из привычных автоматизмов, обостряя его внимание. Этим же занимаются и названия произведений. Теперь название может не только, скажем, размещаться прямо посреди картины, как у Жоана Миро, или попросту заменять ее собой, как на картине «Бани» Ивана Пуни, не изображающей ничего, кроме этого слова. Оно еще и вступает с изображаемым в парадоксальные отношения, не столько поясняет его, сколько своевольничает, создавая своего рода смысловую складку, где могут скапливаться дополнительные значения. Из хрестоматийного тут нельзя не вспомнить Марселя Дюшана, предложившего название «Фонтан» для сами знаете, чего.

Из менее известного — картину наших современников Владимира Дубосарского и Александра Виноградова: полотно под названием «Деррида» изображает березу, на стволе которой ножичком вырезано имя отца деконструктивизма.

Наконец, и в слове, и в образе в равной мере проступают архаические структуры сознания. Более общие и глубокие, чем текст и рисунок, чем само эстетическое, они выходят на поверхность в искусстве ХХ века, размывая границы между его областями.

Этой подпочве всякой человеческой деятельности посвящен особый раздел — «Архаические стереотипы».

Герои книги, опять же вопреки ее названию — не только русские художники и писатели (хотя они — герои, несомненно, главные). Не менее густо книга населена и представителями иных культур: среди ее персонажей Сальвадор Дали и Рене Магритт, Константин Бранкузи и Джорджо де Кирико — и еще многие, наводящие на мысль о том, что речь здесь — о процессах по меньшей мере общеевропейских.

Предлагаемый подход дразнит воображение еще и любопытными возможностями своего — предполагаемого — разрастания. Интересно было бы теми же глазами взглянуть на работу с материалом и в других искусствах: в музыке — со звуком, в танце — с движением. Пожалуй, это прояснило бы много неочевидного в устройстве человеческого отношения к миру вообще.

РАЗМЫШЛЕНИЯ В СЛУХ

Изреченная мысль

(Встреча первая)

 Карл Левитин

Читателю научно-популярной литературы со стажем нет нужды представлять Карла Левитина. Ее расцвет, начавшийся с хрущевской оттепели и протянувшийся до начала 90-х, неразрывно связан с этим именем, а оно — неразрывно с лучшими временами журнала «Знание — сила».

И хотя многие годы мы практически не встречали его на наших страницах, возвращение было неминуемым. Причем совпало так, что именно в номере, главная тема которого посвящена обсуждению актуализирующегося вопроса, как «Рассказать науку?», стартует серия статей, где кроется свой, особенный, как и все его творчество, ответ нашего давнего коллеги и друга.

В основу этой публикации легли выступления и лекции, прочитанные в течение ряда лет и за рубежом, и в отечественных аудиториях, в том числе в Институте международной экономики и права имени А.С.Грибоедова и аспирантам психологического факультета МГУ.

«Рисующие руки». Мауриц Эшер

«Курица есть не что иное, как устройство, используемое яйцом для производства другого яйца».

Анонимное высказывание

Увертюра

По образованию я специалист по автоматическому управлению различными сложными системами. Первые годы после окончания института был научным сотрудником в одном закрытом заведении, которые в то время назывались «почтовыми ящиками», писал свою диссертацию и даже не помышлял о журналистской карьере. Но судьбе было угодно послать меня переводчиком — поскольку за плечами у меня была английская спецшкола — на открывавшийся тогда в Москве Первый международный конгресс по автоматическому управлению. На конгресс приехал Норберт Винер, создатель кибернетики, которую в тот момент — это был 1960 год — отчего-то у нас в стране считали «буржуазной лженаукой, направленной на порабощение человека машинами». Все журналисты, работавшие в печати, на радио и телевидении, получили строжайший запрет на беседы с Винером. Но я-то и мой друг Анатолий Меламед, с которым мы вместе работали в нашем «ящике», об этом ничего не знали и попросили Норберта Винера рассказать о себе и своей работе. Он, главный гость конгресса, прославленный ученый, недоумевал, почему никто из журналистов не домогается у него хотя бы краткого интервью, и был, наверное, рад хотя бы двум желторотым юнцам. Так или иначе, но наше интервью с ним появилось в «Литературной газете» (отделом науки в которой заведовала не знакомая нам доселе Нина Сергеевна Филиппова) буквально на следующий день после того, как мы его туда отнесли.

Это было началом новой жизни. Довольно скоро я почувствовал, что журналист во мне все больше вытесняет ученого, забросил свою диссертацию, пошел работать в журнал «Знание — сила», главным редактором которого стала Н.С. Филиппова, и проработал там без перерыва двадцать с лишним счастливых лет. Потом сколько-то времени был научным обозревателем в журнале «Наука в СССР», затем ответственным секретарем в журнале «Природа», а потом десять лет возглавлял московское бюро журнала NATURE, что по-английски тоже значит «природа», но от российского издания отличается больше, чем небо от земли. Когда англичане в 2000 году закрыли свой московский корпункт, посчитав, что российская наука в ее нынешнем виде не заслуживает специального освещения на страницах журнала, я стал читать лекции по научной журналистике — в разных странах и, конечно, дома, в Москве.

В течение нескольких лет я совмещал журналистскую деятельность с президентствованием в фонде «Дух науки», созданном для того, чтобы как-то помочь отечественным ученым, оказавшимся в первые годы перестройки в особо бедственном положении, главным образом, тем из них, кто работал на границах между различными науками и в силу этого вообще не мог рассчитывать на какую-либо поддержку, поскольку для всех финансирующих организаций был «не по тому министерству». А ведь именно пограничные исследования вести особенно трудно — и особенно перспективно. Так вот фонд стремился помешать таким исследователям уйти в бизнес или в таксисты, чтобы не дать заглохнуть духу науки — отсюда и его немного странно звучащее название. (Он неспроста назывался так: «Дух науки» — по-английски «Spirit of Science», сокращенно SOS, «Save Our Souls», то есть всем известный, хотя ныне и отмененный международный сигнал бедствия.) Кроме того, я параллельно служил обществу на