Щит героя - Анатолий Маркуша

- Думаю, это правильно. А что касается юной тигрицы, не волнуйтесь, Валерий Васильевич, прикроем. Только не забудьте мне ее предварительно показать.

- Показать? Святая наивность! Вы полагаете, ее можно не узнать? Да вы определите ее на расстоянии двух километров от цели, без всякой посторонней помощи. Я слабо разбираюсь в авиационной терминологии, вот вы сказали - "прикроем", боюсь, тут не прикрывать, а отсекать надо.

- Задача понятна - отсечь! Не беспокойтесь, Валерий Васильевич, будет исполнено в лучшем виде: прикроем, отсечем и блокируем.

На этом мы и расстались.

В тот же вечер я поговорил с Татьяной. Сколько-нибудь достоверных сведений об увлечении Игоря и сопутствующих этому событию инцидентов у нее не было, она только сказала:

- Какой-то он психованный в последнее время ходит. Хотя занимается... Доказывает! Вадьке, кажется, он про какую-то девчонку болтал, да я не обратила внимания...

В дни, оставшиеся до открытия памятника, я невольно думал о Пепе больше обычного. Человек на редкость открытый и компанейский, в чем-то даже рубаха-парень, в делах, что принято называть сердечными, он был исключительно скрытен и всякие разговоры на эту тему пресекал мгновенно.

За все годы нашего теснейшего общения мне лишь однажды случилось прикоснуться к интимной стороне его жизни. Вскоре после войны он получил задание: оттренировать летчицу-спортсменку, назову ее условно Анной Ковшовой, к выступлению на воздушном параде. Девушка оказалась способной ученицей и, вероятно, незаурядным человеком, и ко всему она еще была очень хороша собой.

После тренировок Пепе смотрел на меня лунатическими глазами и несколько раз говорил:

- Ну, знаешь, ради такой девки не то что под мостом пролететь, можно под поездом проскочить...

На аэродромах, как в небольшой деревне, знают обычно все и про всех. Имя Пепе стали все чаще упоминать рядом с именем Ани Ковшовой.

Помню я спросил Пепе: не тревожат ли его эти разговоры?

- Пусть, - сказал он, ничего не отрицая, не оправдываясь, но и не развивая темы, и неожиданно: - Завидуют. И правильно!

За три дня до воздушного парада Анна Ковшова разбилась.

Выполнив на малой высоте стремительный комплекс фигур высшего пилотажа, она уходила с летного поля в перевернутом полете - на спине, уходила ниже, чем предусматривало задание, и, оборачивая машину полубочкой в нормальное положение, зацепила крылом за землю...

Я видел Пепе у гроба Ковшовой. Он смотрел в одну точку и, могу поручиться, никого и ничего не видел. Его неподвижное лицо было как маска, только нижняя губа мелко-мелко и непрерывно дрожала.

За час до условленного времени Татьяна предупредила, что Вадим поехать не сможет - подошли срочные регулировочные работы на новой аппаратуре, - а она заскочит за мной, и мы отправимся вместе. И правда, заскочила, да еще на мотоцикле.

- Ты хочешь, чтобы я ехал на твоем снаряде?

- А что? Все ездят, и никто не жалуется.

- Как-то не по возрасту мне, Тань, и потом всем ты посторонняя, а мне как-никак дочка.

- Предрассудки! Главное, не помогай мне на поворотах...

Что было делать? Я не люблю мотоцикл и не стесняюсь в этом признаться. На мой взгляд, у этой машины есть принципиальный недостаток у нее мало колес, и это несовершенство конструкции не компенсируется мастерством и талантом водителя...

Но я люблю свою дочь, хотя и у нее есть свои принципиальные и весьма серьезные недостатки. В конце концов победила Татьяна, и минут за двадцать до начала церемонии мы шикарно подкатили на Таткиной "Яве" к устью бульвара, где высилось непонятное, окутанное белой тканью сооружение.

Народу собралось порядочно, а люди все подходили и подходили. Подъехала черная "Волга", из машины не спеша выгрузился генерал Бараков. Да-а, потрепало время Федора Ивановича, тучен стал, тяжел; следом приехал Осташенков; Станислав изменился меньше, но от прежнего Славки остались разве что бойкие цыганские глаза и стремительная походка. К величайшему своему удивлению, я сразу узнал Шуру Арефьеву, хотя мы и не виделись с самой войны...

Галя, Валерий Васильевич и Ирина пришли вместе, чуть позже показался Игорь, он был с девицей. Ничего хищного я в ней не обнаружил: тоненькая, глазастая, в коротенькой черной юбочке, в черном свитере, в распахнутой модной курточке. И лицо живое, смышленое. Единственное, к чему можно было придраться, - перекрашена была девочка, особенно глаза...

- Ничего кошечка, - сказала Татьяна, стрельнув глазами в сторону Игоревой спутницы, - и никаких признаков тигры я лично не обнаруживаю.

- Пожалуй, Валерий Васильевич действительно преувеличил, но все-таки не будем терять бдительности, Тань.

Мы едва успели поздороваться с Галиной Михайловной, Ириной и Каричем, как начался митинг.

Первое слово произносил незнакомый моложавый мужчина, вероятно, представитель городского Совета.

Он сказал все, что говорят в таких случаях:

- Наш город, открывая этот скромный памятник замечательному советскому летчику-испытателю Петелину, выражает этим уважение к памяти человека, отдавшего всю свою жизнь, свое пламенное сердце народу и Родине... - После этих слов он перечислил основные даты жизни Пепе, назвал все ордена, которыми тот был награжден. И закончил традиционно: Разрешите митинг, посвященный открытию памятника Герою Советского Союза, летчику-испытателю первого класса Петелину Петру Максимовичу, считать открытым. Слово предоставляется генерал-майору авиации, заслуженному летчику-испытателю СССР Федору Ивановичу Баракову.

Бараков снял фуражку, поднялся на возвышение и тихо сказал:

- Ну вот, Петя, ты и вернулся к нам. Я еще не видел, каким тебя изобразил скульптор - наверное, молодым и красивым; говорят, он старался и сделал все как надо, но мы, товарищи твои, летчики трех поколений, помним тебя честным, добрым, никогда не унывающим. Ты был самым талантливым среди нас, и мы старались хоть немножко походить на тебя. И сегодня стараемся. Одним это удается больше, другим меньше, но главное в чем? Мы и теперь учимся у тебя если не летать - это, увы, невозможно, - то жить...

Я посмотрел на Игоря. Он опустил голову и, как мне показалось, внимательно слушал Баракова. Вплотную с Игорем, прижавшись к нему и обхватив рукой за плечи, стояла Таня. Когда она успела чуть-чуть оттеснить Людмилу, я не заметил, подумал: "Молодец Таня, знает, что делает".

У Гали было отсутствующее, замкнутое лицо, она держала под руку Карича и едва ли слышала, о чем говорит Бараков.

- Пять лет прошло, как мы не видели тебя, Петя, - продолжал Бараков. - Нам не стыдно за прожитые годы. Мы работали и работаем много. Доделали и то, что не успел сделать ты... Теперь мы сможем приходить к тебе с цветами, как полагается по традиции, и со своими мыслями, может быть, с бедами, и обязательно - с радостями. Мы снова будем рядом. И за это наша благодарность искусству, не дающему оборваться ниточке жизни...

Наконец настал самый торжественный момент - уже появились ножницы на тарелке: предстояло разрезать ленту и спустить покрывало.

В этот момент произошло какое-то короткое замешательство. Не знаю, кто должен был разрезать ленту по плану, но думаю, что слова Баракова, произнесенные им в полный голос, оказались для устроителей церемонии совершенно неожиданными.

- Тут, товарищи, присутствует сын Петра Максимовича Петелина - Игорь Петелин. Мне кажется, это будет справедливым, если мы доверим и поручим ему разрезать ленту...

Игорь, не сразу понявший, что он должен делать, замешкался, потом медленно, как-то неуверенно, словно с опаской, двинулся вперед.

- Запомните этот момент, Людмила, - тихо сказал я, наклонившись к самому уху девушки.

Она обернулась, да так резко и неожиданно, что я чуть было не отпрянул в сторону. Запомнились ее растерянные, нагловатые и совершенно еще детские глазищи и сбивчивый, пожалуй, испуганный шепоток:

- А откуда вы, собственно говоря, знаете, как меня зовут?

- Я вообще все знаю, Людочка, все. Смотрите внимательно и запоминайте!

Игорь разрезал ленту, и с камня сползло покрывало.

Памятник нельзя рассказать. Как ни старайся, слова все равно будут лишь бледной тенью настоящей работы. Громадный орел с неестественно раскинутыми, ломающимися крыльями был изваян на обломке гранитной скалы. В необработанной глыбе скульптор выполировал одну довольно большую плоскость неправильной формы, и на ней профиль Пепе, смеющийся, дерзкий, чуточку приукрашенный...

К памятнику потянулись люди.

Несли цветы. Гвоздики, гладиолусы и тюльпаны скрыли постамент и поднялись к лицу Петелина.

Игорь подошел ко мне, поздоровался и сказал:

- А это Люда.

- Знаю, мы уже познакомились.

- Она вам нравится?

- Пока нравится. А чтобы насовсем понравилась, надо познакомиться ближе. Подойди к матери, Игорь. Это надо сейчас, - сказал я и спросил у Людмилы: - Вы согласны со мной?