Том 5. Кому на Руси жить хорошо - Николай Некрасов

Последней Некрасов создавал главу, получившую название «Пьяная ночь» и тогда же, т. е. при подготовке ее к журнальной публикации (февраль 1869 г.), обозначенную в рукописи как «Глава III». Она была образована в основном из материала двух соседних, ранее написанных глав. Для начала «Пьяной ночи» Некрасов использовал старый двойной лист с текстом ранней редакции «Сельской ярмонки» и при доработке перебелил его на двух новых вставочных листах. Сцены с описанием «стоголосой дороги» и «народной молвы» перенесены сюда на двух одинарных листах также из рукописи ранней редакции «Сельской ярмонки»[20]. Два старых двойных листа с эпизодом «У столбика дорожного» перенесены в «Пьяную ночь» из рукописи главы «Счастливые», после чего начало эпизода перебелено на новом вставочном листе. При доработке текста фамилия доброго «барина» Рыбникова (ранее просто «барин тихонький») переделана (сначала — Хлебников, затем — Веретенников). В облике Якима Нагого, который первоначально назывался «фабричным из Бурмакина»[21], затем последовательно «крестьянином из Вурмакина», «мужиком из Новоселова» и «Якимом Петровым из Пьянова», Некрасов в процессе работы усиливал черты народного трибуна. С этой целью были исключены, например, строки о нем как об одном из тех «приросших к сохе» мужиков, к которым фабричные относятся с насмешкой. В итоге был создан образ типичного представителя земледельческого крестьянства нового типа — мужика-пахаря, выступающего с пламенной речью от лица всего трудового народа (ср.: Тарасов А. Ф. О местных источниках поэмы. — В кн.: Истоки, с. 36). После эпизода «У столбика дорожного» в рукопись «Пьяной ночи» был вставлен старый лист с текстом ранней редакции «Сельской ярмонки» — строки об «удалой» песне молодчиков и отрывок «Ой! ночка, ночка пьяная…». Для финала главы была использована прежняя концовка «Сельской ярмонки».

На завершающем этапе работы над первой частью поэмы, когда Некрасов готовил к журнальной публикации две последние главы — «Счастливые» и «Помещик» (февраль 1870 г.), он вернулся к окончательной отделке «Счастливых». Несмотря на то что при перестройке двух начальных глав первой части в их нумерации произошла передвижка на единицу в сторону уменьшения, глава «Счастливые» сохранила свою первоначальную нумерацию («Глава IV»), так как число глав после создания «Пьяной ночи» на единицу же увеличилось. В текст главы был добавлен драматический рассказ надорвавшегося каменщика, помещенный после эпизода о каменотесом-олончанином. Использованный при этом художественно-композиционный прием сопоставления позволил высветить в рассказе молодого каменотеса всю иллюзорность его надежд на счастливое будущее. В начале рассказа о Ермиле Гирине добавлено упоминание о его бескорыстии и строгих, но честных порядках, заведенных им на мельнице. Дописан новый финал главы, имеющий ключевое значение в повествовании о Гирине: рассказ о взбунтовавшихся Столбняках, о мужественном поступке Гирина и последовавшем за этим его заточении в острог. Фамилия владельца взбунтовавшегося селения помещика Столбинского (ранее Наказова) изменена в ходе работы (он назван Обрубковым). Для концовки «Счастливых» Некрасов использовал старый лист рукописи ранней редакции «Сельской ярмонки» с текстом, служившим там переходом к главе IV («Помещик»), которая тогда следовала за «Сельской ярмонкой», а теперь, после окончательной доработки, получила новое обозначение — «Глава V» (название «Помещик» впервые появилось уже в журнальной публикации). К старым листам рукописи ранней редакции при доработке главы «Помещик» добавлен новый вставочный лист с описанием разоренной помещичьей усадьбы. В характеристике Оболта-Оболдуева (в ранней редакции — «Долгов-Абалдуев», еще ранее — «Брыков-Оболдуев») усилено сатирическое освещение, подчеркнут антагонизм между ним а мужиками, резче выявлен контраст между прежней «вольготной» жизнью помещиков и теперешним их неустойчивым положением. Завершив доработку рукописи, Некрасов по ошибке (ошибка эта перешла также в текст журнальной и всех последующих публикаций главы) оставил неисправленными первоначальные варианты названий «смежных деревень» — «Несытово», «Горелки», «Голодухино», которые, однако, в «Прологе» и в главе «Поп» он своевременно успел исправить и заменить другими: «Разутово», «Знобишино», «Горелово».

Окончательная композиция глав первой части, свободная, емкая, придающая произведению характер широкого поэтического обозрения, как нельзя лучше отвечает основной авторской задаче — показать родную страну, обозреть ее всю, заглянуть во все уголки, воспеть Русь народную, пробуждающуюся и заклеймить проклятьем Россию помещичье-крепостническую, рушившуюся, обреченную.

Работая над рукописью первой части, Некрасов предугадывал возможные столкновения с цензурой, подыскивал более приемлемые для нее варианты и смягчал наиболее рискованные места. Так, в рассказе о взбунтовавшихся Столбняках он вычеркнул строки, вносившие явно сатирический оттенок в портрет важничающего флигель-адъютанта, который, стараясь нагнать страх на крестьян, выпячивал перед ними «грудь с крестами царскими». Во многих случаях к самоцензуре Некрасов прибегал уже на заключительном этапе работы, во время печатания текста в типографии. В главе «Поп» он смягчил строки о бранно-пренебрежительной кличке, которой народ честит духовенство («Кому вдогон, как мерину, Кричите: го-го-го?..»), хотя, видимо, дорожил ими, так как трижды вписывал их в рукопись, подыскивая подходящее место; из главы «Сельская ярмонка» исключил упоминания о «плюгавом» генерале и вельможных особах, у которых «Грудь с гору, глаз навыкате, Да чтобы больше звезд»; из главы «Пьяная ночь» — строки о трех «дольщиках» («Бог, царь и господин!»). Вполне вероятна автоцензура и в речи солдата в главе «Счастливые», рассказывающего о себе, что он даже в мирное время «не ел по трои суточки» и нещадно бит палками «раз сто за службу верную», и в заменах фамилий князя Шереметьева на Переметьева, а Орлова на Юрлова, чтобы, очевидно, несколько завуалировать явный намек в одном случае на широко известный в России графский род, отпрыски которого занимали высшие посты на государственной службе и стояли близко к царскому двору, в другом — на генерал-адъютанта, шефа жандармов и начальника III Отделения графа (затем князя) А. Ф. Орлова, действительного владельца «Адовщины», описанное в главе «Счастливые».

Время, когда Некрасов публиковал первую часть, в цензурном отношении оказалось особенно неблагоприятным: «Пролог» печатался в январском номере «Современника!» за 1866 г., а судьба журнала, получившего совсем незадолго До того — в ноябре и декабре 1865 г. — одно за другим два предостережения, висела тогда на волоске. Вынужденный соблюдать величайшую осторожность, Некрасов не решился сразу вслед за «Прологом» печатать последующие главы; объявленного в «Современнике» при публикация «Пролога» «продолжения впредь» так и не последовало, хотя после этого вышло еще три номера журнала и был подготовлен четвертый. Эта была одна из жертв, принесенных Некрасовым цензуре в надежде спасти свой журнал в сложнейшей обстановке: 4 апреля 1866 г. прозвучал выстрел Д. В. Каракозова, начался разгул реакции, усилились преследования демократической печати.

9 апреля Некрасов предпринял отчаянную попытку доказать «безвредность» журнала и свою собственную «благонамеренность»: он выступил в Английском клубе с чтением оды в честь «спасителя» царя — Комиссарова. В этот же день поэт, как выяснилось недавно, намеревался с той же целью читать на вечере у члена Главного управления по делам печати цензора В. Я. Фукса еще не опубликованную главу своей поэмы (вероятно, главу «Поп» — наиболее безопасную в цензурном отношении). По словам Б. М. Маркевича, сообщившего об этом 8 апреля М. Н. Каткову, Некрасов должен был читать «новую свою вещь „Кто ныне счастлив на Руси?“, вещь тем более замечательную, что она написана в хорошем духе» (Теплинский М. В. Н. А. Некрасов в апреле 1866 года. — РЛ, 1972, № 1, с. 103).

Печатание глав первой части Некрасов возобновил лишь через три года, и сразу подтвердились его давние опасения: даже глава «Поп» не прошла не замеченной цензурой.

В донесении цензора С.-Петербургского цензурного комитета Н. Е. Лебедева от 11 января 1869 г. говорилось: «В означенной поэме, подобно прочим своим произведениям, Некрасов остался верен своему направлению; в ней он старается представить мрачную и грустную сторону русского человека с его горем и материальными недостатками <…> В общем своем содержании и направлении означенная первая глава этой поэмы не заключает в себе ничего противного цензурным постановлениям, так как собственно сельское духовенство представляется униженным вследствие необразованности мужика, бедным вследствие окружающей его среды, которая сама ничего не имеет, так что в этой поэме выливается только гражданская скорбь на беспомощность сельского населения н его духовенства. Но тем не менее в ней встречаются три резкие по своему неприличию места, на которые цензор считает нужным обратить внимание комитета с тем — не сочтет ли он нужным заявить об них Главному управлению по делам печати…» (ГМ, 1918, № 4–6, с. 84–85). Недопустимыми цензор посчитал высказывание о «жеребячьей породе» (ст. 586–589), уже смягченные Некрасовым строки о презрительном отношении народа к духовенству (ст. 596–603) и упоминание об «иудейском племени» помещиков (ст. 686–689).