Ананасная вода для прекрасной дамы - Виктор Пелевин

"Господи, — подумал Олег с изумлением, — да я ведь не человек… Я ведь никогда на самом деле человеком и не был… Я и есть этот свет…"

Именно это знание и заключал в себе луч, возникавший в сумраке, чтобы дойти до всех, кому этот сумрак снился. Проснувшись, они стали бы собой и растворились в свете, а вместе с ними исчезла бы и снящаяся им мгла со своим таинственным и страшным властелином. Поэтому свет был закрыт колышущимся треугольным телом — от каждого и всех, а вместо света у людей была запись, что Бог есть свет, кочующая из одной священной книги в другую. Люди сами были светом — но свет спал и видел сон, которым была тьма.

Этого Олегу нельзя было знать. Что угодно, но только не это — а как только он узнал, треугольное существо поняло и сделало что-то такое, что видеть дальше стало невозможно. А потом стало невозможно дышать.

Свет все-таки победил — но после этого он переместился вверх и стал невыносимо жгучим. Жар ощущался даже сквозь закрытые глаза. Чуть приоткрыв их, Олег различил сквозь радужную пленку ресниц две склонившиеся над ним тени. Кажется, они имели ту же природу, что и он сам.

Кто-то похлопал его по щеке. Затем знакомый голос сказал по-английски:

— Живой. Дышит.

Две тени переглянулись, и Олег узнал в одной хозяина гестхауза. Второй был индийским полицейским — круглолицым, усатым и, несомненно, коррумпированным, как вагина вавилонской блудницы. Дома, подумал Олег, я дома…

— Эй, ты меня слышишь?

— Да, — ответил Олег. — У меня голова болит. А что случилось?

— Пожар, — сказал хозяин гестхауза таким тоном, словно отдавал приказ "Огонь!" расстрельной команде.

Вокруг действительно пахло какой-то дрянью — кажется, горелыми перьями. Покосившись в сторону, Олег увидел свою хижину — та выглядела вполне целой, но из ее открытой двери до сих пор шел бело-голубоватый дым. Сам он лежал прямо на земле в нескольких метрах от входа. В глаза било солнце.

— Твоя чертова лампа, — сказал хозяин. — Сорвалась с потолка, упала на кровать. Замкнуло провода, искра, пожар — а ты спал. Когда подушка загорелась, ты мог задохнуться во сне. Хорошо, заметили дым. Еле успели тебя вытащить. Подушка сгорела. Одеяло тоже. Будешь за все платить.

Олег хотел сказать, что от его аккумуляторов и инвертора никакого замыкания быть не могло, поскольку в цепи предохранитель, но решил не спорить с очевидностью.

Донеслась бойкая восточная мелодия — какая-то приторная смесь рэпа с музыкальными реверансами в сторону одновременно ислама и индуизма, запакованная в один претендующий на полное мировое господство рингтон. Хозяин страшно выпучил глаза — видимо, чтобы Олег не расслаблялся, — и пошел на звук телефона.

— Так что здесь случилось? — спросил полицейский.

— Я видел… Видел…

— Что ты видел?

Олег попытался вспомнить, что именно он видел. Это оказалось непросто. Кажется, ему снился сон — в нем он нырнул на очень большую глубину, где все вокруг было черно-синим, и играл со странной медузой, а потом она сделала ему больно. И все долгое время, пока он поднимался к поверхности, он пытался не забыть одну крайне важную вещь, которую ему надо было сказать людям.

Но когда он попытался сообщить ее внимательно слушающему полицейскому, она оказалась полной бессмыслицей — словно камушек, который кажется драгоценным под водой и превращается на поверхности в обычную гальку:

— Вот этот наш мир, где мы живем… Все это творение… Оно существует скрытно и абсолютно незаметно… И устроено оно таким образом, что если какой-нибудь из его элементов начинает всерьез интересоваться вопросом о природе и назначении творения, то он незаметно исчезает, а творение пребывает дальше… Нигде…

Полицейский понимающе кивнул и сделал выразительный жест — словно колол себя шприцем в толстую задницу.

— Да? — спросил он по-русски.

— Нет, это не я, — ответил Олег честно. — Это был лайфспринг плюс плюс. И не здесь, а под Бангалором.

Полицейский еще раз кивнул и склонился над Олегом так, чтобы разглядеть его зрачки.

Его голова с тщательно причесанными волосами закрыла солнце, и Олегу на миг показалось, что вокруг нее дрожит прозрачный треугольник, по которому, как по плавникам ската, бежит быстрая безостановочная волна. У Олега холодно кольнуло под ложечкой, но голова полицейского уже вернулась на прежнее место, и наваждение пропало.

— Все понятно, — сказал полицейский. — За лайфспринг в этой стране бывают большие проблемы, друг. Полагается для начала составить протокол и посадить тебя за решетку. Но пока что…

Полицейский оглянулся и поднял жирный палец в воздух.

— Пока что все еще можно уладить. Будем думать, or else?

Тхаги

Даже в связанном виде молодой человек был весьма элегантен. Длинная челка, мушкетерская бородка и подкрученные вверх усы делали его похожим на представителя творческой, но немного двусмысленной профессии — так мог бы выглядеть элитный сутенер, карточный шулер или преподаватель Высшей школы экономики. На нем была черная водолазка с металлической искрой, темные брюки и лаковые ботинки, покрытые разводами грязи. Он был примотан к железному стулу — тонкой веревкой, много-много раз обернутой вокруг его ног, рук и туловища, словно его вязали лилипуты или привычная к мелкому вышиванию женщина.

— Вроде оклемался. Эй, как дела?

Видимо, решив, что изображать забвение непродуктивно, молодой человек открыл глаза.

Перед ним стояли двое.

Женщине в строгом брючном костюме было под пятьдесят. У нее были длинные распущенные по плечам волосы рыжеватого цвета, мелкие черты лица и очень деловой вид. В ее ушах блестели две серебряные монетки, красиво приспособленные в качестве сережек.

Мужчина примерно тех же лет был солнечно-круглым и лысым, с лицом покорным и одновременно хитрым. Он походил на колобка, который в юности имел беседу с медведем-прокурором и навсегда усвоил, что в России он просто малая булка, которая никуда ни от кого не уйдет, — но постепенно приладился в этом скромном качестве, обжился и неплохо так покатил. На нем были джинсы, серый твидовый пиджак и неуместный галстук из желтого шелка.

Помещение вокруг было странным. Это был просторный подземный склад со стенами из серого бетона и низким потолком, опирающимся на несколько четырехугольных колонн. Один угол склада был чуть подремонтирован, выкрашен белой краской и превращен в подобие открытого офиса с крохотной кухонькой. На остальном пространстве, видимо, должны были храниться какие-то товары — но сейчас там было пусто, только у дальней стены чернел штабель новеньких автомобильных покрышек.

Та часть помещения, которая была складом, выглядела именно так, как положено подземному хранилищу. Необычной была офисная зона. Стол с оргтехникой, стоящий в углу, был малопримечателен, но стену рядом с ним почему-то украшали две огромные, почти в человеческий рост, черно-белые фоторепродукции. Одна изображала каменную женщину в хламиде, с мечом в руке стоящую на вершине холма. На второй тоже была каменная женщина с мечом, парящая над бородатыми воинами — только не статуя, а барельеф.

Между репродукциями, как раз напротив стула с примотанным к нему молодым человеком, в стене была устроена ниша-альков, доходящая до потолка и скрытая багровым занавесом.

Увидев фотографии каменных воительниц, молодой человек довольно ухмыльнулся и кивнул, словно именно этого и ждал.

— Голова болит? — спросил колобок.

— Болит, — ответил молодой человек. — Чем вы меня так?

— Травматика. Повезло, что на вас шапочка была. Кость цела, я проверил. Но шишка будет долго.

— Меня зовут Борис, — сказал молодой человек.

— Очень приятно, — с отчетливым сарказмом отозвался колобок. — Я Аристотель Федорович. А это, — он указал на безучастную женщину, — Румаль Мусаевна.

Борис улыбнулся Румали Мусаевне, словно старой знакомой.

— Развяжите меня, — попросил он.

— А вот это кажется мне преждевременным.

Борис грустно улыбнулся.

— Кажется, я не вызываю у вас доверия.

— А почему вы должны его вызывать после того, что вы учудили?

Борис пристально поглядел на Аристотеля Федоровича и вдруг произнес странную скороговорку на неизвестном языке, в которой из близких русскому уху созвучий можно было уловить только какое-то "каляка-маляка" — или, может быть, нечто вроде "калитта-малитта".

Аристотель Федорович нахмурился и переглянулся с Румалью Мусаевной.

— Вызывай милицию, Аристотель, — впервые нарушила та свое молчание. — И "Скорую помощь".

Борис побледнел.

— Какую еще милицию? Может быть, я немного не так произнес, я никогда не слышал, как правильно говорят. Все приходилось по книгам, самому. Наставника не было. Но теперь-то, надеюсь, будет?