Пролог - Николай Чернышевский

— Вот это я называю: человек, — сказал Волгин, обращаясь к Нивельзину, и не продолжал настаивать.

— Вы любите смеяться над всеми; я немного заражаюсь от вас дурными привычками. Оба вы с Соколовским несколько забавны, — сказал Нивельзин.

— Против этого я не спорю, — отвечал Волгин, погрузился в размышление и, при своей способности к быстрым соображениям обдумавши вопрос со всех сторон в течение нескольких секунд, повторил решительно: — Не спорю, мы с Болеславом Иванычем забавны; почему? — Потому что оба ждем бури в болоте; болото всегда спокойно; буря может быть повсюду кругом, оно всегда спокойно. — Он опять погрузился в размышление, встал, взял фуражку, вяло поблагодарил Соколовского еще раз и ушел, извинившись тем, что не имеет времени посидеть и поболтать, хоть это было бы очень приятно ему.

— Полноте, боитесь компрометировать себя политическими разговорами с таким опасным человеком, как Соколовский, — сказал, смеясь, Нивельзин.

Но, лгавши во всем, что говорил на этом свиданье, Волгин не солгал, объясняя, почему не остается дольше. Действительно, он спешил послать депешу в Новгород.

Он мог успокоиться предположением о поездке Левицкого в Новгород, когда не знал, как уехал он от Илатонцевых. Но теперь было ясно, что Левицкий просто хотел вырваться от Илатонцевых. Волгин не сомневался и в том, что Левицкий поехал прямо в Петербург, безо всяких остановок. Предлог отъезда налагал на него эту необходимость.

Он приехал в Петербург, — был убежден Волгин. — Почему же он до сих пор не был у меня? — Он должен был, как приехал, спешить ко мне. — Волгин был теперь сильно встревожен.

Как услышал он от Соколовского о своем небывалом втором письме с настоятельным вызовом, он хотел уйти, не слушая ничего дальше. Но он успел рассудить, что это значило бы только обнаружить свое беспокойство и возбудить в Соколовском подозрения безо всякой пользы: вечер неудобное время для справок. — Одно, что возможно до утра: послать депешу в Новгород, — и то почти только для того, чтобы отнять у себя последнюю возможность сомневаться, в Петербурге ли Левицкий.

Возвратившись домой, он услышал, что жена уехала с Мироновым на вечер. Он сел работать, но не мог. Лег читать. Это помогло. Он скоро уснул.

— Будешь помнить и сумеешь приготовить хорошо? — говорила Волгина следующим утром кухарке, выходя в ее сопровождении из кухни в столовую, где кипел самовар, — Наташа, позови Алексея Иваныча, — разве не видишь, я еще не договорила с Авдотьею, не пойду звать сама? — Наташа, с ребяческим усердием занимавшаяся осуществлением фантазии расставить чайные принадлежности вокруг самовара правильною звездою с пятью лучами, неохотно оторвалась от своей полезной заботы и пошла самым тихим шагом: так велико было ее неудовольствие. — Волгина продолжала говорить с кухаркою об обеде.

Наташа, вышедшая из столовой с достоинством, какого требовала досада, вбежала назад, разинув рот, хлопая глазами и размахивая руками от изумления: — Алексея Иваныча нет, Лидия Васильевна! И сюртука нет, и в передней теплого пальто нет, и калош алексей-иванычевых нет!

— Неужто еще не приехал? — начала вторить ей кухарка по первому же ее слову. — С восьми-то часов уже часа полтора будет; а сказал: «Скоро вернусь!» — А, ты не умела сказать как следует: «Видно, ушли куда-нибудь, потому что пальто и калош их нет», — обратилась она с назиданием к Наташе: — Так надо сказать; а ты: «Алексея Иваныча нет, и сюртука нет», точно кто украл Алексея Иваныча вместе с сюртуком! Можно ли так говорить? Ты должна слушать и понимать, как говорят, и сама стараться…

— Где ж Алексей Иваныч? После доучишь ее, как надобно уметь говорить.

— Ушли и чаю ждать не захотели; я говорила; в пять минут поставлю самовар, — не стали ждать. — «Я, говорит, скоро приеду», — да вот тебе и скоро! — А я думала, они уж дома, Наташа впустила.

— Ты тоже умеешь говорить. Куда он уехал? — Зачем? — Верно, он говорил, чтобы ты сказала мне.

— Как же, сказали. — «Справляться», говорит. — А я думала, они уже давно дома.

— Справляться, — только сказал он? Не сказал, о чем, о ком?

— Искать кого-то, сказывали они, да я не умею выговорить фамилию-то: не русская какая-то, должно быть. Ну они говорили того, о котором вчера разговаривали с вами; — лакей-то приходил, они сказывали.

— Левицкого? — Это не русская фамилия!

— Так, так, Левицкого! — повторила кухарка в восхищении от своей памятливости.

— Что ж, он узнал о Левицком что-нибудь новое? — Где искать, почему искать?

— Не знаю, Лидия Васильевна.

— Да как же он проснулся так рано? — Приходил кто-нибудь, разбудил его?

— Приходил, почтальон, только не настоящий почтальон, а совсем особый, и принес письмо, только тоже не настоящее, а особое, и велел разбудить. Я не хотела. А он: буди. — А я: впервой ли нам получать письмо? Никогда не будила; проснется, прочитает. — А он: наши письма не такие, по нашим письмам все велят будить себя. Буди. — Да еще что, Лидия Васильевна? — Ругать меня стал, дурою назвал, ей-богу! — А я ему…

— Алексей Иваныч не говорил, с собою взял эту депешу или оставляет мне?

— На столе на своем оставил, — скажи, говорит, Лидии Васильевне, что оставляю на столе.

— Эх, ты! — А еще меня учила говорить! — с торжеством заметила Наташа.

Волгина нашла на столе мужа телеграмму: «Левицкий не был в Новгороде. Уезжая из деревни, писал мне: спешит к вам».

Волгин возвратился домой уже в третьем часу и еще из передней начал: — Голубочка, где ты? Будешь бранить меня, голубочка, за то, что я уехал, не напившись чаю: но я уверяю…

— У Лидии Васильевны кто-то есть, Алексей Иваныч, — перервала Наташа. — Дама какая-то, белая, молодая, — та самая, может быть помните, которая была весною и опять приезжала, как мы воротились с дачи.

— Савелова? — спросил Волгин, укрощая свое громогласие.

— Так, она, — подтвердила Наташа. — Волгин пробрался в кабинет потише и поосторожнее, чтобы не попасться в надобность отличаться своими светскими талантами.

Он прислушивался, как будет уходить Савелова, и лишь только Лидия Васильевна проводила ее, он встал и пошел к жене, еще в кабинете начавши по-прежнему: — Голубочка, ты будешь бранить меня; а пожалуйста, не брани, потому что, уверяю тебя, я заезжал по дороге в кондитерскую, и напился чаю, и даже закусывал, и уверяю тебя, вовсе не голоден. — Видишь ли, голубочка: из разговора с Соколовским я увидел, что Левицкий…

— Знаю, мой друг. Если ты получил ответ из Новгорода, то, понятно, ты посылал туда депешу, — значит, был встревожен за Левицкого. И нельзя было не понять, что ты встревожился тем, что услышал от Соколовского. Я посылала за Нивельзиным и знаю все.

— Посылала, голубочка? Значит, теперь и Нивельзин понимает, что дело было не в том, как поверили Илатонцевы, да и Соколовский, да и он тоже… Э, что ж я! — перебил он сам себя с досадою. — Натурально, важность только в том, чтобы не усомнились Илатонцевы- а от Нивельзина чего таить? — Нечего, разумеется.

— Конечно, так, мой друг. — Что же ты узнал?

— Ничего, разумеется. Был в адресном столе, там нет ничего. И натурально, — тут же размыслил Волгин. — Не стоило и справляться в адресном столе: сведения не получаются там так скоро, в несколько дней, — разве через две, три недели дойдет туда. — Поэтому Волгин был у обер-полицмейстера, был у всех полицмейстеров, — просил всех приказать справиться поскорее; — все они при нем и отдали приказание, потому что все видели: действительно, его предположение слишком правдоподобно: Левицкий, вероятно, тяжело болен, так, что не мог и известить Волгина. Ничем другим нельзя объяснить, что он не уведомил о себе человека, на вызов которого так спешил. Все приняли самое доброе, самое живое участие.

— И что же, мой друг: ты думаешь, это самое лучшее и скорое средство узнать, где Левицкий, что с ним?

Волгин с ожесточением мотнул головою: — Само собою, нет, голубочка. Кому же из полицейских будет охота слишком усердно хлопотать по обыкновенному приказанию начальства? — Известно, как исполняются официальные поручения: лишь бы отделаться, лишь бы дать какой-нибудь ответ. Натурально, следовало начать вовсе не с того, как я, — это самое последнее. Вот давай-ко поскорее обедать, да и отпусти меня: поеду к мелким чиновникам, — обещаю сто рублей за известие. Тогда справятся как следует.

— Я очень довольна, мой друг, что ты так думаешь. Значит, Нивельзин не ошибся: он уехал с тем, чтоб именно так и сделать, как ты говоришь. Кроме того, и сам будет искать. — Мы с ним также подумали, что, вероятно, Левицкий приехал больной и не мог не только ехать к тебе, даже и написать.

— Удивительно, голубочка, почему я всегда только уже после увижу, как надобно сделать, а начну непременно не так! — с ожесточением сказал Волгин. — Это удивительно, голубочка, уверяю тебя! — Почему же Нивельзин с первого раза увидел, как следует сделать?